Весны гонцы 2 - Екатерина Шереметьева

— Каталов! Ух, карьерист! Я с ним уже схватывался. Пусть Джек подает в горком. Надо все хорошенько обдумать. Вообще Джеку встряска нужна.

— А разве могут без первичной организации?

— Всяко бывает. Но здесь не тот случай. Надо все хорошо обдумать.

Алене стало спокойно за Джека — Сашка выиграет бой. Уже по глазам видно — что-то придумал.

— Эх, если б ты был сегодня в райкоме!.. Сергей же…

— А ты почему так поздно?

Алена покраснела, будто виноватая.

— Я встретила Джека… Я пошла с ним в цирк… У него же с Майкой авария. Не могла я его оставить. Он ужасно, ужасно… один… Хотел завтра уехать…

За какую-нибудь секунду лицо Саши менялось раз десять: настораживалось, темнело, вспыхивало, напрягалось, наконец, черные глаза улыбнулись:

— Устала?

Алена обхватила его за шею, прижалась.

— Ты горячий. Температуру мерил?

— Встряска Джеку, я уверен, полезна. Но исключение… Именно сейчас, когда он… Кроме того, это удар по курсу, по Анне Григорьевне, по целинному театру. Что? Недотумкала, Лешенькая? Эх, ты!..

Алена хотела сказать: «Почему недотумкала? Не такая уж я дура», — но не сказала. Зачем? Пусть уж…

Глава десятая

Не надо бояться молнии,Надо бояться безмолвия.

Соколовой перед уроком рассказали о «чепе». Она выслушала невозмутимо, будто все уже знала раньше, посмотрела на Джека.

— Тяжело. И не вполне заслуженное испытание. — Потом оглядела всех. — И для коллектива испытание. Надо выдержать. — И начала репетировать, как «если бы ничего не произошло».

Кончился урок. Анна Григорьевна сказала:

— Яша, проводите меня домой.

Путь от института до дома Соколовой был знаком и памятен каждому студенту. То, о чем можно сказать только с глазу на глаз, говорилось на этом пути. Иногда разговор затягивался и кончался в квартире Анны Григорьевны.

Соколова чувствовала, что Кочетков волнуется, ждет, но ей надо было успокоить сердце — оно вздрагивало, словно спотыкалось, теряло ритм. Она шла медленно, глубоко дышала, мысленно просматривая жизнь курса и Яши Кочеткова за три с половиной года.

— Вы, в сущности, расплачиваетесь за старое. Хотя ваше поведение в райкоме не вызывает у меня восторга.

— Анна Григорьевна!

— Знаю. Но вы-то?.. Не возражайте, не стоит спорить. Лучше скажите: вы говорили товарищам с третьего курса что-то о фальсификации достижений?

Кочетков молчал.

— Я уверена, что это неправда, но мне нужно знать точно.

Он ответил с усилием:

— Не говорил.

— Отлично.

Вдруг его прорвало:

— Чушь! Бред! У меня же родители агрономы… Я, слава богу, все детально знаю… Не то вовсе говорил… Это под… Анна Григорьевна, не могу. Даже вам не могу.

— Не надо, Яша. У вас хорошие товарищи — не предадут. Но наберитесь мужества: надо признать свою вину, там, где вы виноваты. Пусть испытание в райкоме было жестоким, но вы его не выдержали. Да, не выдержали, Яша.

— Анна Григорьевна, так все собралось… — Глаза Кочеткова очень блестели, он облизал сухие губы. — Письмо… Я вам рассказывал про моего друга, так сказать, наставника отроческих лет. Про «философский кружок скептиков-эпикурейцев», потом вульгарное эпикурейство, попросту свинство. Но Игорь, честное слово… Я его люблю и сейчас. — Кочетков с трудом глотнул, заторопился: — Он уехал в Москву, потом я кончил школу, уехал сюда. Не переписывались, конечно. Иногда встречались на каникулах. Знаю, что в Москве сначала дружил он с дрянью, потом…

Соколова замедлила шаги.

— У нас еще есть время, Яша.

— Я недлинно. В день, когда райком… Пришло письмо от его матери. Игорь полюбил девушку. С прежней компанией порвал. Эти подонки отомстили: выследили, заманили девушку на дачу… позвонили Игорю. Он примчался, когда… В общем она перерезала себе горло. Игорь с маху убил одного из этих… Стал вызывать «Скорую»… Девушка умерла, считая его подлецом. Игоря обвинили во всем — так показал второй из этих… Будут судить. Всё, Анна Григорьевна. Простите, я никому об этом…

Соколова остановилась.

— Теперь идите — вам надо пообедать до начала урока. Я все поняла, Яша.

Кочетков крепко пожал ее руку своей узкой и мягкой, как у женщины. Соколова медленно прошла мимо своего дома. Яша Кочетков принес много неприятностей. Не раз думалось: «Зря уходят силы, мальчишка испорченный, поверхностный. Обидно воспитывать пустоту. Еще в прошлом году, наверное, не пожалела бы его. А сейчас…»

Анне Григорьевне никогда не приходилось обращаться за чем-либо в райком. При Рышкове в работе возникали только естественные трудности, каких не может не быть в живом деле, с живой молодежью. Потом отбивать наскоки недовской компании помогал Корнев. Сейчас Соколова понимала, что Кочетков — только начало. Затем будет вытащено все, что при Корневе не «выстрелило», — Строганова, Нагорная, обсуждение зарубежных гастролеров. Директор, конечно, поддержит Недова. Новый секретарь партийной организации ведет себя настолько осторожно — не понять, что думает. Несомненно, ему сообщили о «чрезвычайном происшествии» с Кочетковым, а он не нашел нужным нарушить свое расписание — не пришел сегодня в институт. И не нашел нужным поговорить, хотя бы по телефону, с ней — руководителем курса. Неприятно…

Соколова остановилась возле гранитных ступеней подъезда, глядя на красную доску с золотыми буквами: «…комитет КПСС».

Не хочется идти. Недов и директор, должно быть, постарались испортить здесь ее репутацию. Позвонить сначала Корневу, посоветоваться? Он ведь в ревизионной комиссии райкома… А если завтра появится приказ об исключении Кочеткова?

Соколова взошла по гранитным ступеням.

На повестке закрытого комсомольского собрания стояло: «О политико-воспитательной работе» и «Разное». Но все знали, что главный разговор пойдет о Кочеткове.

В дни, отделявшие бюро райкома комсомола от институтского собрания, в общежитии, в коридорах, на лестницах, в столовке судили-рядили, орали, чуть не дрались, спорили о Кочеткове, о четвертом актерском курсе в целом, о Соколовой, гадали, как поступит дирекция.

Алена жадно ловила разговоры — кого больше: друзей или врагов? Друзей больше, но беда, что враги куда крикливее, активнее, наглее. Как все повернется? К чему придет? Пока что Джечкину статью в стенгазете, умную, глубокую статью о Пикассо, которую хвалил и сам Таран, статью, необходимую сейчас, когда все «перепикассились», как говорит Рудный, вдруг заклеили никому не нужной, торопливой рецензией на прошлогодний спектакль.

Приказ дирекции об исключении Кочеткова мог появиться в любой день. Курс жил тревожно. Однако на лекциях была особенная тишина, на уроках — особенная подтянутость.

Джек, похудевший, зеленый, храбрился, среди чужих держался даже вызывающе. Майка в институте не показывалась. Говорили — заболела.

Долго дребезжал звонок. Долго не успокаивался зал. Рассаживались, гремели стульями, переговаривались, переходили с места на место, спорили о недоспоренном.

У стола президиума Гена Рябинин с бледно-голубым лицом стоял перед плотным, высоким, хорошо одетым парнем, то смотрел на него остановившимися глазами, то покорно записывал что-то в блокнот. А парень подкреплял слова ритмичными взмахами кулака.

Алена только хотела спросить Сашу, а он сам ответил:

— Полюбуйся: Каталов Геннадия обрабатывает.

— Баранья морда.

— Я бы не сказал…

Звонок назойливо сверлил уши, говорить приходилось громко, шум нарастал. Алена оглядывалась вокруг, искала Майку — неужели не придет? Пусть больна, пусть сорок температура — обязана прийти. Ведь судьба Джека решается, а виновата в общем она.

— Не явится, не жди, — ответила Агния на мысли Алены.

Алена заметила, что недовский курс скопом уселся в середине зала. А они, соколовцы, решили, что не надо всем вместе, будто изолировать себя от института. Олег и Женя сидят с Валентиной Красавиной в окружении ее друзей — это хорошо: их удержат от всякой дури. Сычев и Якушев, конечно, вместе. Эта пара может предать запросто: Володька — подлец, Николай туп, как тыква. Глаша и Сергей сели перед ними на всякий случай. У той стены Зишка с Валерием и Миша с Мариной. А кто же остался с малышкой?.. Вокруг Анны Григорьевны — вагинские режиссеры, рядом с ней Арпад — это дружественный курс.

Рудный вошел — ох! — с Недовым и Стеллой Бух. Интересно, о чем разговаривают? Рудный улыбается. Стелла вся красная, Недов тоже улыбчатый — до чего же мерзкая личность!

Звонок оборвался, и все от неожиданности затихли.

— Товарищи, внимание! Прошу прекратить хождение и занять места. — Один за длинным столом Генка выглядит особенно щуплым, жалким, а голос глухой, дрожит.