Том 4. Повести и рассказы - Константин Станюкович

— Телеграмма была мне объявлена экипажным командиром в двенадцать часов двадцать минут, и я немедленно отправился через Ораниенбаум в Петербург, ваше превосходительство!

«Разнести» за опоздание, при всем видимом желании, очевидно, не было возможности, явно не погрешив против справедливости, и адмирал, известный в те времена во флоте главным образом пунктуальной аккуратностью (недаром он был моряк, да еще родом из немцев или шведов), холодным джентльменством и некоторой надменностью человека заурядных способностей, случайно сделавшего блестящую карьеру, — должен был удовлетвориться данным объяснением.

Тем не менее и после ответа Скворцова адмирал имел сердитый вид, заставляя молодого офицера тщетно ломать голову, чем он имел несчастие прогневить его превосходительство.

А причина была самая простая.

Весьма чувствительный к просьбам, исходящим из аристократической сферы, к которой адмирал, несмотря на свое скромное происхождение, питал особое и небескорыстное почтение, — он не далее, как на днях, поторопился почти дать слово блестящей княгине Долгоуховой, что ее сын, молодой мичман, будет назначен на «Грозный». Хотя князь Долгоухов не имел права на дальнее плавание, кроме права протекции, однако адмирал представил о назначении мичмана и был несколько удивлен, что министр, обыкновенно не вмешивающийся в назначения младших офицеров, на этот раз не утвердил представления.

Этот коротко остриженный, совсем седой старик с грубоватым лицом, умными зоркими глазами и окладистой белой бородой, испытавший во время своей долгой карьеры немало передряг, бывший сперва на виду и в большом фаворе, потом попавший в долгую опалу и затем на склоне лет назначенный на пост, который давно был предметом его честолюбивых мечтаний, — этот старик был решительно против назначения князя Долгоухова. С обычной своей добродушной простотой, под которой чувствовался умный, талантливый и ревнивый к власти человек, он проговорил своим мягким баском:

— Долгоухов, кажется, ходил уже раз в дальнее плавание. Не правда ли, Андрей Оскарыч?

— Ходил, ваше высокопревосходительство, — с особенной аффектацией служебной почтительности отвечал начальник штаба.

— A y меня, Андрей Оскарыч, есть кандидат, который почему-то еще не был в дальнем плавании и имеет на него все права. Эту назойливую княгиню уж мы как-нибудь потом ублажим, чтоб она к нам не приставала. Она ведь и меня просила. Верно, и вас также? Нынче во флоте у нас много развелось этих белоручек, аристократических маменькиных сынков, и я, признаюсь, часто грешу против совести, исполняя просьбы их родителей и разных бабушек да тетушек… Что прикажете делать — с ними надо считаться! — развел руками адмирал, словно бы оправдываясь. — И чего только эти белоручки лезут во флот? В наше время их не было… Так уж на этот хоть раз не возьмем на душу с вами греха, Андрей Оскарыч, и уж уважьте мне — назначьте на «Грозный» лейтенанта Скворцова… Он, говорят, бравый офицер… пусть поплавает… Согласны? — прибавил старик, заранее уверенный, конечно, в согласии.

— Слушаю-с, ваше высокопревосходительство, — отвечал начальник штаба почтительно-официальным тоном.

Старик, хорошо услыхавший в этом официальном тоне скрытую нотку неудовольствия, сделал вид, что не замечает его, и с прежним добродушным видом продолжал:

— А вы, Андрей Оскарыч, все на меня валите. Скажите княгине, что старик заартачился. Ничего, мол, не поделаешь с упрямым стариком.

И министр засмеялся старческим, дребезжащим смехом.

— Да пусть Скворцов немедленно уезжает. Прикажите ему выдать, что следует, на дорогу, и с богом! А о нем я уж его светлости докладывал! — прибавил старик, как бы предупреждая, что все уже покончено и что никакие хлопоты княгини Долгоуховой не помогут.

Вот почему начальник штаба глядел теперь на стоявшего лейтенанта, который невольно помешал его превосходительству оказать влиятельной княгине услугу (а она так просила!), — далеко не с той, слегка высокомерной приветливостью, с какой он обыкновенно относился к молодым офицерам, и тем же недовольным, слегка раздраженным, тоном проговорил:

— По приказанию господина управляющего министерством вы назначены на «Грозный».

При этих словах Скворцов весь вспыхнул от радости. Адмирал между тем еще строже спросил:

— Вы сами просились у министра, помимо прямого начальства?

— Нет, ваше превосходительство.

— Так кто же за вас просил? — воскликнул адмирал.

— Не знаю, ваше превосходительство, — храбро солгал молодой человек, помня свой уговор с добрым Иваном Ивановичем хранить «ради Ниночки» в секрете его ходатайство.

На выхоленном, свежем лице видного адмирала, окаймленном седыми бакенбардами, отразилось недоумение.

Он помолчал и резко и повелительно сказал:

— Прошу немедленно отправиться к месту назначения. «Грозный» вы должны застать в Тулоне. Когда можете собраться?

— Завтра к вечеру могу уехать, ваше превосходительство.

Лицо адмирала, когда-то лихого капитана, несколько смягчилось от этого ответа, и он уже мягче сказал:

— Можете, если не успеете, и дня три-четыре остаться.

И, подойдя к столу, он подавил пуговочку. Вошел курьер.

— Старшего адъютанта попросить.

Явился старший адъютант, которому адмирал отдал приказание немедленно изготовить приказ о назначении лейтенанта Скворцова и распорядиться, чтобы сегодня же заготовили талон на прогонные деньги.

— Завтра явитесь в штаб за бумагами к начальнику эскадры, — обратился адмирал к Скворцову, — и затем, как будут готовы, уезжайте. Счастливого пути, — прибавил адмирал, кивнув головой.

Скворцов поклонился и вышел со старшим адъютантом. Через час он уже весело и торопливо спускался с лестницы с свидетельством для получения заграничного паспорта и талоном на 857 рублей в боковом кармане. Выйдя на улицу, он тотчас же поехал в главное казначейство за деньгами, рассчитывая сегодня же заказать пару статского платья и пальто, сделать необходимые покупки и завтра, получив бумаги из штаба и заграничный паспорт, вернуться в Кронштадт, побывать у Ивана Ивановича, расплатиться с кредиторами и затем ехать на дачу к адмиральше… На следующий день он уже покатит за границу.

«Бедная Нина! Она ничего не ждет!» — подумал молодой человек, предчувствуя не только «шквалы с дождем», но и такую штормягу, какой, пожалуй, не встретишь и в Средиземном море… Будет всего! И придется все это выдержать, ничего не поделаешь!

Зная, что теперь он освобожден и через два-три дня будет далеко, Скворцов почувствовал еще большее сожаление к хорошенькой адмиральше, от которой бежал, и готов был безропотно вынести какую угодно «трепку». Ведь он виноват, что так «подло» отплатил за такую любовь… Он сознавал себя бесконечно виноватым и в то же время радовался, что виноват… Иначе… Иван Иванович дал бы развод… Беда.

«Бедная Нина!»

Он постарается успокоить ее уверениями не забыть ее в разлуке и обещаниями часто писать, но в его голове тотчас же промелькнула мысль, что не такая адмиральша женщина, которую успокоишь одними письмами… Она потребует, чтобы он остался, принес эту жертву за то, что она всем для него пожертвовала.

— Но, Ниночка, сам министр приказал…

Он скажет эту реплику самым убедительным тоном… Что может она на это ответить? Он отлично знал, что адмиральша на это ответит, но…

— Будь, что будет! — прошептал, наконец, Скворцов, стараясь более не думать о предстоящей пытке прощания. — Извозчик, пошел! Двугривенный на чай!

— Уф!

Молодой человек вздохнул, словно освобожденный от какой-то тяжести, когда на третий день свистнул локомотив, и поезд медленно двинулся, унося Скворцова из Петербурга… Она, вся в слезах, под густой вуалью, в последний раз махнула платком, а он — своим новым фетром, и скоро маленькая фигурка адмиральши скрылась из глаз, и Скворцов уселся в свое кресло у окна в каком-то странном, ошалелом состоянии, как будто все еще не окончательно пришел в себя и не мог владеть всеми своими умственными способностями…

— Д-д-да! — как-то растерянно прошептал он и машинально принялся читать газету.

Какая к черту газета! Он читал и ровно ничего не понимал. Он смотрел на строчки и не видал их… Еще не вполне пережитые впечатления вчерашнего дня владели всем существом, и рой представлений о том, что было вчера, носился в его голове…

Бедная Нина! Как она его любит, и какое счастье, что он мчится!.. И этот однообразный грохот колес весело отзывается в его сердце… И мелькающие леса кажутся необыкновенно милыми… «Ах, какая он скотина, собственно говоря!» Он радуется, а эта бедная Нина… Сумасшедшая женщина! Еще слава богу, что все так благополучно кончилось и на его душе нет тяжкого греха чужого самоубийства… И этот славный Иван Иванович!.. Каково ему переносить это отчаяние своей Ниночки!