Семь грехов радуги - Олег Овчинников

Это что же, мне теперь придется контролировать каждую сказанную фразу? Каждое слово? А если я решу, допустим, просто пошутить?.. Как Карлсон! «А у вас молоко убежало!» И что же? Лучшее в мире привидение с мотором приобретает свой натуральный — синий — цвет лица?

А если я случайно, предположим, чисто машинально возьму в руки чужую вещь, не спросив разрешения у ее хозяина? Без преступного умысла, просто покрутить в пальцах — я что, автоматически становлюсь вором?

В свое время Маришка в рамках рубрики «Русификатор» предложила радиослушателям задание: подобрать исконно русский эквивалент заимствованному слову «критерий». Выждав десять минут, дала подсказку: шесть букв, первая «м», последняя «о», после чего телефонисты «Нового радио» провели напряженные полчаса, отфильтровывая пошлые версии, но в конечном итоге правильный ответ все же прозвучал. Мерило.

Так вот, теперь я хочу спросить: та линейка или весы, иными словами, то мерило, с помощью которого с недавнего времени измеряются и мои грехи тоже, что оно собой представляет? Насколько точный и чувствительный прибор? И в чьих, кстати, руках он находится? Доброго самаритянина или?.. И кем бы он ни был, этот невидимый судья, мне важно знать, как он вершит свой суд. Оценивает ли наши поступки формально, как участковый, — «Нет, вы мне скажите, факт пьяного избиения гражданки Копейкиной имел место?» — или учитывает также намерения? И какова его конечная цель?

В общем, я много чего хочу спросить, но не знаю пока у кого? И отсутствие ответов угнетает, заставляет предполагать наихудшие возможности. Мелькает паническая мысль: а что, если все не так плохо, как тебе кажется? Что, если все гораздо хуже, просто твоего жалкого воображения не хватает, чтобы это представить? Взгляни лучше на писателя — вот у кого с фантазией никаких проблем, не оттого ли он с таким убитым видом рассматривает свои колени, как будто зелено-коричневые пятна его хаки — на самом деле проступившие следы трупного окоченения?

А если все так ужасно, если Страшный Суд, которым нас пугали христиане две тысячи лет подряд, уже не грядет, а, извините за выражение, пригрел, благо время как раз подходящее… Так может, чем трястись, со страхом ожидая судебного решения, лучше встать и выйти из вагона на ближайшей станции, там, спрятавшись за колонной, дождаться следующего поезда, да и…

Кстати, вот еще вопрос: краснеют ли после смерти самоубийцы?

— А это… — сказал я, чтоб только отвлечься от тяжких раздумий, и ткнул пальцем в сумку, лежащую на коленях у писателя, такую же раздувшуюся и неестественно угловатую, как во время нашей первой встречи.

— О! — сказал тот. — Забыл выложить. В издательство-то я вчера так и не попал.

— О чем, кстати, книга?

Игнат посмотрел на меня оценивающе. Я изобразил на лице, в соответствии с Маришкиной терминологией, «живой, непостельный интерес».

— Ты выбрал удачное время и место для вопроса Мой роман о Москве. О мегаполисе с большой буквы «М». Мавзолей, Макдоналдс, метро… — Писатель перечислял, подчеркнуто выделяя первую «м» в начале каждого слова, отчего казалось, что он немного заикается. — В некотором смысле это гимн московскому метрополитену.

— То есть книга, специально предназначенная для чтения в метро? — Я покрутил головой и резюмировал с умным видом. — Здесь много читающей публики. Думаю, твой роман найдет своего читателя.

— Да читателя-то он уже нашел. Даже двух. — Писатель не очень ровно усмехнулся, по-видимому вспомнив о чем-то забавном. — Теперь бы к ним еще парочку читательниц…

Я не успел придумать, что бы такого ответить, ничего лучше многозначительного «мда…» не шло на ум, но тут хорошо поставленный мужской голос произнес отчетливо: «Станция „Военный бульвар“ — и я сам не заметил, как оказался на ногах. Рядом со вздохом поднимался писатель.

— Давай, давай! — подбодрил я. — Мы уже на финишной кривой.

Как только половинки вагонной двери разъехались на полметра, мы выскочили на платформу. Причем писателя я вытолкал первым.

Зрелище ковыляющего вверх по эскалатору Игната укрепило меня в мысли о необходимости ежеутренних пробежек в парке, благо есть один неподалеку от дома. Пора, пора начинать следить за своей спортивной формой. Не с завтрашнего дня, конечно, а чуть позже, после того как разберемся с наследием доброго самаритянина. Скажем, со следующей недели. Но заняться этим нужно обязательно…

Игнат, тяжело дыша, облокотился локтем на ползущую ленту поручня, вынудив меня остановиться и закончить мысль: «Пока еще не стало слишком поздно!»

В беге по склону холма, особенно верх, есть свои преимущества. Когда быстро бежишь в гору, ни единой лишней мысли не проскакивает между полушариями, кроме «Как бы сберечь дыхание?» и «Где у этого цирка вход?».

Ведь, по существу, циклопическое сооружение спорткомплекса «Игровой» представляет собой скорее цирк, нежели амфитеатр, выстроенный в греко-римских традициях. Поди разбери, где здесь скена, а где кавея? Откуда взялась крыша? И где, в конце концов, гладиаторы?

Ну, до гладиаторских боев московская публика, положим, еще не доросла, зато, по слухам, именно в «Игровом» этим летом пройдет первая в России коррида.

Бедные книжники! Сколько же продукции потопчут малограмотные быки…

Кстати, любопытно, должен ли покраснеть тореадор, убивший быка? И не по этой ли причине несчастные животные, говорят, заочно недолюбливают красный цвет? Ну вот, а говорил, ни единой лишней мысли! Сворачиваем налево, откуда прерывистым потоком спешат люди с сумками, авоськами и картонными коробками на колесиках, пригибаясь под тяжестью знаний. Все — навстречу, и никого по пути.

— Погоди, надо же билеты… — пыхтит писатель и делает шаг в сторону кассового киоска.

Из-за закрывающего четверть окошка листка с надписью «5 рублей» не видно кассира. Другая надпись приглашает: «Говорите громче!»

— Опомнись! — говорю, как просили, громко и за руку увлекаю Игната с неверного пути. — Какие билеты? До закрытия меньше пятнадцати минут!

Контролеров на входе, как и следовало ожидать, уже нет, значит, входя на территорию книжной ярмарки без билета, мы никого не обманываем. Нет человека — некого ввести в заблуждение. Тем более нелепо считать несчастный сэкономленный червонец у кого-то там украденным. Мы ведь здесь по делу, а не за книжками приехали.

Логично? По-моему, да.

И все же перед самым входом я на мгновение задерживаю дыхание и пропускаю писателя вперед. Как через невидимую линию, вдоль которой пробежала черная кошка.

Нормально! Игнат, по собственному выражению, «переступил сию черту» — и ничего: ни взмыл, ни погиб, даже в лице не переменился. И это хорошо, иначе пришлось бы нам побегать, разыскивая по всему рынку контролеров. А потом еще падать им в ноги и с выражением искреннего раскаяния на жутких, как у безымянного чудовища Франкенштейна, рожах слезно умолять принять у нас злополучные десять рублей.