Этика пыли - Джон Рёскин

Профессор. А когда вы штопаете ветхую материю крепкими нитками, не отделяется ли иногда весь край при новом разрыве?

Дора. И тогда уже ничего не починишь.

Профессор. Хорошо, но камни, по-видимому, не думают так, и подобная вещь случается с ними постоянно. Значительные массы гор бывают иногда испещрены жилами, как ваша рука, и приблизительно такими же тонкими; только, как вам известно, жила в камне представляет собой не трубочку, а трещину или щель. Эти-то трещины исправляются обычно самым крепким материалом, какой только может найтись у камня, и часто буквально нитками, потому что мало-помалу открывающаяся щель как бы втягивает наполняющее ее вещество в скрещивающиеся волокна, причем они бывают до некоторой степени прозрачны. Когда же кристаллы становятся отчетливы, то трещины приобретают вид разрыва, соединенного крепкими поперечными стежками. Теперь, когда все заделано и скреплено, может произойти новый перепад температур, и камень опять начнет сжиматься. Тогда старая жила должна будет раскрыться шире или образоваться в другом месте. Если старая жила расширится, она сможет служить своего рода центром. Но поперечные стежки могут быть слишком крепки, чтобы допустить разрыв, в таком случае отрываются стенки, сбоку от первой жилы образуется добавочная жилка, а часто за ней следует и другая, и третья.

Мэри. Да, это очень похоже на нашу работу, но чем пользуются горы для починки?

Профессор. Кварцем, когда могут достать его. Чистый известняк принужден довольствоваться углекислой солью; большая же часть смешанных пород всегда может найти для себя сколько-нибудь кварца. Вот кусок черного сланца из Буэта: он похож на сухую черную грязь, не подумаешь, что в нем есть кварц. Но вы видите, что его трещины наполнены прекрасными белыми нитями, которые и представляют чистейший кварц, так плотно сжатый, что вы можете разбить его как кремень. А там, где он подвергался действию непогоды, видно тонкое волокнистое строение: более того, вы видите, что все нити скручены и отодвинуты в сторону тут и там вследствие искривления и изменения жилы при ее расширении.

Мэри. Удивительно! Но совершается ли нечто подобное сегодня? Разрываются ли и соединяются ли снова горы?

Профессор. Да конечно, дорогая моя. Но я считаю несомненным (хотя геологи не сходятся во мнениях по этому вопросу), что это совершается не с такой силой и не в таких масштабах, как прежние разрушения и восстановления. Все, по-видимому, стремится к состоянию хотя бы временного покоя. И этот стон и труд во Вселенной, хотя они и не проникнуты всецело мукой, не вполне еще осмыслены.

Мэри. Мне так много хотелось бы спросить у вас об этом!

Сивилла. Да и всем нам хотелось бы, кроме того, расспросить вас о многом.

Профессор. Мне кажется, вы приобрели как раз столько знаний, сколько вам нужно, и мне бы не хотелось обременять вас ими больше. Но я должен стараться, чтобы все, что вы слышите, было для вас понятно. Итак, нас ждет еще одна беседа, во время которой я буду главным образом отвечать на ваши вопросы. Обдумайте все хорошенько, сформулируйте вопросы, и мы посмотрим, что можно с ними сделать.

Дора. Они все появятся в лучшем виде и присядут в почтительном реверансе.

Профессор. Ну нет, Дора, пожалуйста, без приседаний. С меня было достаточно их, когда на вас напал припадок реверансов, выживший меня из комнаты.

Дора. Но, знаете, мы разом излечились после той выходки, и я надеюсь, что все наши затруднения сами исчезнут – войдут в одну дверь и выйдут в другую.

Профессор. Как хорош был бы мир, если бы все затруднения исчезали таким же образом! Однако можно кое-что извлечь из затруднений или, по возможности, не усиливать затруднения, если характер их определен. Но ваши затруднения – я должен это сказать вам, дети, – так же неопределенны, как и ваши желания.

Дора. Это очень любезно с вашей стороны. Некоторые не допускают и мысли, что девочки могут хотеть что-нибудь узнать.

Профессор. Но они, по крайней мере, допускают в вас, Дора, желания, которые вам следовало бы изменить.

Мэри. Вы могли бы предоставить нам последнее слово без возражений. Но мы постараемся изменить наилучшим образом наши скромные желания к завтрашнему дню.

Беседа 10. Покой кристаллов

Вечер. У камина. Кресло Профессора помещается в самом уютном уголке.

Профессор (замечая приготовленные скамеечку для ног, подушку, экран). Да-да, все это прекрасно, но мне, по-видимому, придется просидеть здесь до самого ужина, выслушивая бесконечные вопросы, не так ли?

Дора. Едва ли вам вообще удастся поужинать сегодня – нам так много надо спросить у вас.

Лили. О мисс Дора, мы отлично можем принести профессору ужин сюда!

Профессор. Да, это будет очень приятно при конкурсном экзамене – соревнование будет, конечно, со стороны экзаменаторов. Действительно, узнав теперь, как вы, девочки, несносны, я уже не так сильно удивляюсь тому, что люди снисходительно относились иногда к драконам, поедавшим их на ужин. Но я, кажется, бессилен как помочь себе, так и прибегнуть к помощи святого Георгия. Итак, спрашивайте, дети, а я буду отвечать вам с изысканной вежливостью.

Дора. Мы хлопочем не столько о вежливых ответах, сколько о том, чтобы не превратиться в допрашиваемых.

Профессор. «Aye seulement la patience que je le parle[26]». И не ждите никакого вознаграждения!

Дора. Хорошо, значит прежде всего… но о чем мы спросим прежде всего, Мэри?

Мэри. Это неважно. Я думаю, что все вопросы сведутся в конце концов к одному.

Дора. Знаете, вы все время так говорили, как будто кристаллы – живые существа, а мы никак не могли понять, какова доля шутки в этой шутке. Это во-первых.

Профессор. Да я и сам, друг мой, не понимаю, насколько я говорю серьезно. Камни ставят меня в тупик не меньше, чем я вас. Их видимая жизненность заставляет меня говорить о них как о живых, но, в сущности, я не знаю, насколько можно довериться их внешнему виду. Я не намерен возвращаться сегодня к тому, о чем мы уже говорили, но все подобные вопросы ведут к одному главному, который мы с вами – тщетно – обсуждали раньше: «Что значит быть живым?».

Дора. Да, но нам хотелось бы вернуться к нему, потому что мы читали научные книги относительно закона сохранения сил, и все там представляется таким грандиозным и удивительным, а опыты такими прекрасными! Мне кажется, что все сказанное в научных книгах верно. Но они ничего не говорят о такой вещи, как жизнь.

Профессор. Они, конечно, большею частью упускают из виду эту сторону предмета, Дора, вы вполне правы: жизнь – такой элемент, о котором не совсем удобно говорить. В последнее время ученые, по-видимому, добыли частичку ее в своих колбах и вне их, в виде «озона» и «антизона», но все же они еще очень мало знают о ней, а я и того меньше.

Дора. Вы обещали не дразнить нас сегодня.

Профессор. Погодите минутку. Хотя тайны жизни, несомненно, известны мне менее, чем философам, но я знаю, на какой площадке мы, художники, можем защищаться от нападок ученых так же стойко, как солдаты при Инкермане. И вы можете встать в ряды нашей лейб-гвардии, если научитесь хорошо рисовать.

Дора. Я уверена, что все мы постараемся научиться! Но скажите, на какой почве мы можем стоять твердо?

Профессор. Вы всегда можете противопоставить Форму Силе. Для живописца главный отличительный признак всякого предмета заключается в его форме, и ученые не могут на это нападать. Они являются и говорят вам, например, что в чайнике столько же теплоты, движения, или тепловой энергии (как бы они это назвали), сколько и в орле. Прекрасно, это верно и крайне интересно. Чтобы подняться в свое гнездо, орлу требуется такое же количество теплоты, какое нужно для того, чтобы вскипятить чайник, и гораздо большее, чем для того, чтобы ему спуститься и наброситься на зайца или на куропатку. Но мы, живописцы, признавая равенство и однородность чайника и птицы во всех научных отношениях, придаем, со своей стороны, особое значение различию их форм. Для нас прежде всего важно, что у чайника есть носик, а у орла клюв; что у чайника сбоку ручка, а у орла пара крыльев; не говоря уже о разнице в воле, которую ученые могут просто назвать известною формой или видом силы, но для художника-то в форме и есть вся суть дела. Чайнику свойственно стоять спокойно на плите, а орлу – парить в воздухе. В факте воли, а не в одинаковой температуре заключается для нас самое интересное обстоятельство, хотя и факт степени теплоты тоже очень интересен, чрезвычайно интересен. Не смейтесь, дети! Недавно ученые совершили величайший прорыв в своей области: превращение силы в свет есть превосходный образец системного открытия. А гипотеза, по которой Солнце получает свое пламя от непрерывного метеорического града, выбивающего из него огонь, – очень величественна и кажется весьма правдоподобной.