Этика пыли - Джон Рёскин

Мэй. Но таким образом камень должен превратиться в пыль!

Профессор. Нет, пыль тут невозможна. Давление слишком велико, да и температура, вероятно, настолько высока, что камень становится до известной степени гибким. Но хуже всего то, что мы никогда не можем видеть этих частей гор в том состоянии, в котором они находились в период образования, а между тем именно в этих трещинах при тектонических процессах и проявляется сила кристаллизации. Это главным образом вяжущая сила, и при разрывах она заживляет и связывает. Муки и горе земли, по-видимому, неизбежно напрягают всю ее энергию, так как мы находим, что кристаллизация проявляет наибольшее напряжение своей деятельной силы только там, где трещины и разломы глубоки и многочисленны.

Дора. Скажите, пожалуйста, что такое разломы?

Профессор. Разве вы никогда не слышали о них?

Дора. Ни разу в жизни.

Профессор. Когда жила, плавно проходящая в камне, прорывается другой маленькой, беспокойной жилкой, которая останавливает и отгоняет ее так, что та должна избирать себе другое место, возникает разлом. Я думал, что название это относится к прерывающей жиле. Но горняки всегда относят его к прерванной.

Дора. Это справедливо, если она не продолжается там, где остановлена.

Профессор. Да, в этом, конечно, вся суть дела. И, в противоположность обыкновению благодушных старых профессоров у камней есть дурное обыкновение, когда их прерывают, не спрашивать: «На чем я остановился?»

Дора. Когда две половины стола были сдвинуты вчера, был ли разлом?

Профессор. Да, но только не разлом стола. И все же, Дора, иллюстрация вполне подходящая. Когда пласты камня разделяются только трещиной, оставаясь на одном и том же уровне, подобно двум половинам стола, уместно говорить о трещине, а не о разломе; если же одна половина стола или поднимется выше другой, или отойдет в сторону, так что части не будут состыкованы, это будет уже разлом. Прочитайте лучше главу о разломах в геологии, и вы познакомитесь с ними поближе. И тот разрыв, о котором я упоминал, говоря о Салеве, есть только один из многочисленных разрывов, каковым Альпы на всем протяжении обширной горной цепи обязаны своей формой. Где бы вы ни увидели пропасть действительно грандиозных размеров, почти всегда окажется, что это следствие подобного рода движения. Но всего удивительнее для меня та деликатность, с какой, по-видимому, совершался этот гигантский разгром. Заметьте, однако, что мы до сих пор не представляем, сколько времени нужно, чтобы произвести каждый из этих переворотов. Мы знаем, что перемена температуры изменяет положение и углы атомов кристаллов, как и весь объем камней. Нам известно, что во всех вулканических и в большей части всех подземных процессов температура постоянно изменяется, а следовательно, и массы камня должны расширяться и сокращаться – крайне медленно, но под действием колоссальной силы. Результатом подобного давления должен стать механический надрыв – как в них самих, так и в соседних камнях; и мы не можем представить результаты непреодолимого давления, способного разрывать и поднимать массы толщиной в тысячи футов. Желательны были бы опыты с массами железа и камня, но мы не можем добиться их, потому что христиане всерьез готовы жертвовать свои капиталы только на изыскание легчайших способов истребления друг друга. Однако кроме этого медленного рода давления случаются более или менее внезапные натиски такого же страшного масштаба, и при всем этом, как я уже говорил, меня больше всего удивляет деликатность столкновения. Я отломил глыбу салевского известняка у края одного из главных разломов, образовавших пропасть. Это прекрасный плотный известняк, а сам разлом наполнен красной брекчией, образовавшейся из обломков оторванного камня, связанных красным кристаллизованным цементом. Я взял кусок, гладкий и отполированный по спайкам, вот он. Вы можете провести по его поверхности своими нежными пальчиками, не заметив того места, где скала, способная затмить все холмы Англии так, что от них не видно было бы ни одной верхушки, где, говорю, скала была разодрана во всю толщину, подобно тому, как наступив на платье, вы рвете подол.

Слушательницы рассматривают камень и робко дотрагиваются до него, все еще не понимая, в чем дело.

Мэри (пораженная красотой камня). Но это почти мрамор!

Профессор. Это и есть мрамор. Другая удивительная сторона дела, по моему мнению, заключается в том, что эти камни, которые в течение тысячелетий люди разрезали на плиты для украшения своих главных построек и которые под общим названием «мраморы» восхищали взор и составляли богатство архитектуры, и являются как раз теми, на которых в первую очередь запечатлелись знаки подземной агонии. В них нет ни одной пурпурной жилы, ни одной яркой прожилки, которые не представляли бы картины всех их давних страданий. Какой беспредельной склонностью к дремоте и к безмятежной глупости обладает человеческий ум! Представьте себе мыслящих существ, тысячелетиями режущих и полирующих камни ради их прекрасной окраски. Наконец существа развили в себе способность искусно воспроизводить эти прожилки, научившись ловко рисовать, и, однако, при всей своей любознательности никогда не задали себе вопроса: что разрисовало эти скалы?

Слушательницы удрученно и смущенно переглядываются.

Дело в том, что все мы ходим всю жизнь как сонные и только благодаря очень сильным щипкам наконец приходим в себя и понимаем что-нибудь. К тому же не только мы сами щиплем себя – иногда нас щиплют и другие, что, я нахожу, очень хорошо с их стороны или, иначе сказать, очень свойственно им. Но как же грустна жизнь, состоящая преимущественно из дремоты и щипков!

Некоторые из слушательниц, по-видимому, находят, что другие нуждаются в том, чтобы их ущипнули, и Профессор меняет предмет разговора.

Рассмотрите, однако, внимательно этот кусок мрамора и подумайте о нем. Вы видите, что это одна из сторон разлома, другая же или опустилась, или поднялась – неизвестно; но на этой стороне вы можете ясно заметить следы процесса движения и разрыва. По всему краю этого мрамора концы жилок оторваны друг от друга, где на дюйм, а где на полдюйма, и вы видите точное место их соединения до разрыва. Вы видите, что все скважины заполнены теперь кровавым цементом с примесью осколков раздробленного камня, и сам цемент, по-видимому, был наполовину расплавлен, отчасти же расплавил края заключающихся в нем частиц и кристаллизовался вместе с ними и вокруг них. Брекчиевидный агат, который я вам показывал, несет в себе следы точно таких же явлений: среди и вокруг цементированных осколков происходит кристаллизация, отчасти изменяющая строение самих осколков и подвергающаяся беспрестанным переменам – как в отношении напряженности своей собственной силы, так и в отношении свойств подчиненного ей материала. На осколки действует иногда сила давления, и они располагаются или горизонтальными рядами, или сталактитами. Иногда же сила давления не имеет никакого влияния, и субстанция в растворе кристаллизуется в полосы одинаковой со всех сторон толщины. Нам потребовались бы гораздо более пространные беседы, чтобы описать явления подобного рода только в агатах и халцедонах. В Британском музее, например, есть простой саркофаг XVIII династии, покрытый рельефами и состоящий из превосходной брекчии (агаты и яшма, вкрапленные в порфир), на которой запечатлены следы всех скорбей земли за такой продолжительный период времени, по сравнению с которым вся история Египта кажется рассказом о событиях одного утра. Агаты, я думаю, более всех других камней могут рассказать о своем прошлом, но и вся кристаллизация совершается при обстоятельствах такого же рода: при бесконечном разнообразии, всегда сопряженном с трудностями, перерывами и изменениями условий в разное время. Заметьте прежде всего, что вся масса скал находится в движении. Она, то сжимается, и то увеличивая трещины, то расширяя, замыкает раскол, дробя его края. Если же одна часть вещества этой массы делается при данной температуре мягче, чем другая, то, вероятно, эта более мягкая часть проходит в жилы. Если же скала, сжимаясь при своем сокращении, оставляет жилы открытыми, то последние воздействуют на ее субстанцию разным всасыванием: капиллярным притяжением, если вещество измельчено, образованием пустоты, если фракции более крупные, и, наконец, изменением в составе и сгущением смешанных газов, которыми скала первоначально была наполнена. Объем же и сила самих газов пополняются извне, путем медленного разложения скал. При меняющихся температурах неизбежно изменяются и сила разложения, и комбинации составных частей жил, наполняемых этими газами; а вода при любых температуре и давлении (будут ли это неподвижные пласты вековечного льда или утесы природных скал, расширяющиеся до объема красного каления либо пара) замерзает в капли, дрожит и передает свой трепет от одной трещины до другой. Дыхание и пульсация пьянящих или пылающих страстью артерий этих скал слышатся по всей обширной цепи великих островов Индийского океана. И подобно тому, как биение вашего пульса заставляет колыхаться ваши браслеты, пульсация этих скал вынуждает целые царства мира, словно осиновые листья, дрожать от смертельных землетрясений. Не забывайте при этом, что в подобной обстановке маленькие кристаллы должны проводить свою жизнь и как можно лучше заботиться о своих делах. Они удивительно похожи на людей и забывают все, что происходит, как бы страшно это ни было, если только не видят этого; к тому же они никогда не думают о том, что может случиться завтра. Злые или любящие, ленивые или трудолюбивые, благонравные или беспутные – все они живут, не помышляя ни о лаве, ни о наводнении, которые могут когда-нибудь нагрянуть и или заставить эти маленькие кристаллы испариться, или смыть их растворами солей. Поняв однажды условия, влияющие на судьбу кристаллов, вы непременно посмотрите на них с огромным интересом. Вы увидите массу несчастных маленьких кристаллов, которые были принуждены образоваться наскоро, когда на растворенное вещество их действовала чрезвычайно высокая температура; они сделали все, что могли, и вышли блестящими и многочисленными, но крошечными. Вы найдете также балованных судьбой кристаллов, в распоряжении которых для самообразования были целые столетия; эти беспрестанно меняли свои намерения и способы действия, уставали и снова набирались сил, болели и выздоравливали, пробовали менять пищу и добивались несколько лучшей, но в общем мало пользовались своими преимуществами. Вы увидите и такие кристаллы, которые, начав жизнь нечестиво, потом, под влиянием тревожных обстоятельств, встали на путь истинный и действовали в течение короткого времени изумительно; но затем они снова пали и окончат, может быть, даже разложением; во всяком случае, неизвестно, что из них выйдет. Иногда вы встретите лукавые кристаллы, имеющие вид мягкого бархата, но действующие смертельно на все прилегающее к ним. А то и такие обманчиво твердые, как маленький кристалл кварца у нашей хозяйки (молчите, Дора!), способные, однако, быть бесконечно милыми и правдивыми, когда это требуется. Иногда перед вами предстанут дети-кристаллы, выстроенные в ряды и идущие в школу, как маленькие девочки, – они очень стараются держать ряд и вести себя хорошо. А то вам попадутся несчастные заброшенные маленькие кристаллы, которым выпало валяться в грязи и добывать себе пропитание и обучаться манерам, как и где они могут. Иногда же перед вами предстанут жирные кристаллы, поедающие тощих, как крупные капиталисты – мелких рабочих; и кристаллы, напоминающие политэкономов, поучающих неразумных, каким образом следует поедать и обманывать друг друга. Вам встретятся безумные кристаллы, становящиеся поперек дороги мудрых; и нетерпеливые кристаллы, срывающие планы терпеливых – точь-в-точь так, как происходит в мире людей. Иногда вы можете даже увидеть лицемерные кристаллы, принимающие форму других, не имея ни малейшего сходства с ними по существу; увидеть кристаллы-вампиры, высасывающие сердца других; кристаллы – крабы-отшельники, живущие в скорлупе других; кристаллы-паразиты, живущие на средства других; кристаллы-подхалимы, блестяще ухаживающие за другими. И все это кроме тех обширных лагерей войны и мира, которые соединяются для решительного нападения или для решительной защиты. Наконец, вы увидите, что над всем этим нависла тень и неумолимая сила неизбежной судьбы; вы увидите множество кристаллов, время которых настало – не тот определенный момент, который наступает для каждого из нас, но все же время, когда им придется испустить свой кристаллический дух, когда сила, придававшая им рост и дыхание, придававшая им жизнь, уходит от них, когда они погибают и исчезают, и новое поколение из их пепла призывается к жизни.