Ищите и найдете - Михаил Волконский

Те его ждали.

Молодой Силин, напрасно просидевший накануне целый день дома в ожидании Варгина, который обещал приехать прямо от Трофимова, сегодня собрался к нему, но отец ни за что не хотел отпустить его одного и приехал вместе с ним.

Варгин встретил их очень радушно и сейчас же заговорил с молодым Силиным о рисовании и предложил ему со следующего дня начать уроки.

— Какие уж тут уроки? — возразил старик Силин. — Ведь мы уезжаем! Так уж об уроках говорить нечего.

— Вы уезжаете? — удивился Варгин. — Неужели? Почему же вы уезжаете?

Он так добросовестно забыл по внушению Степана Гавриловича все, что касалось молодой девушки, что даже не помнил теперь о сборах Силиных в дорогу, потому что эти сборы были следствием случая с Александром, спасенным молодой девушкой.

Отец с сыном переглянулись, не соображая, что это Варгин: шутит или так себе прикидывается.

— Да как же, батенька? — заговорил старик Силин. — Ведь вы же вчера еще видели приготовления к отъезду, а теперь спрашиваете! Или вы, может быть, думаете, что я не хозяин у себя в доме и что мы останемся тут, вопреки моему желанию уехать? Так этого не будет! Голову вам даю на отсеченье: уж раз я сказал, так свое слово сдержу крепко.

— Вы отчего же вчера не пришли? — перебивая отца, спросил у Варгина Александр.

— Вчера? — повторил тот. — Вчера, кажется, мы с вами виделись?

— Ну, да, конечно, виделись! И когда мы расстались, вы обещали приехать ко мне!

Варгин помолчал, припоминая.

— Не помню! — проговорил он убежденно. — Может быть, и обещал, но только не помню!

Оба Силина опять переглянулись.

— Как же вы не помните, когда сами уверяли меня, что непременно приедете, прямо от Трофимова?

Варгин улыбнулся и кивнул головой.

— Трофимова? Степана Гавриловича, как же, знаю! Впрочем, недавно знаю! — поправился он, просто и ясно поглядев в глаза Александру, как будто был вполне прав перед ним.

— Так вот, — продолжал настаивать тот, — вы от господина Трофимова вчера хотели приехать прямо к нам, а вместо этого не приехали, и я вас прождал целый день!

— От Трофимова? — стал вспоминать Варгин. — Разве я был у него вчера?

— Ну, конечно, были… мы ведь вместе подъехали к дому его, вы вошли, а меня отправили домой, с тем чтобы я ждал вас.

— Да неужели? — весело подхватил Варгин. — Вот забавно! Представьте себе, у меня совсем из головы вон! Да ведь так, что вот вы говорите, а я слушаю, как новость для меня. Да вы не ошибаетесь ли? Тут что-нибудь да не так!.. Вы, может, шутите?

— Да нет, это вы, должно быть, шутите! — начиная уж горячиться, воскликнул молодой Силин. — Вы не можете не помнить, потому что дело касалось вашего приятеля и той девушки, с которой он должен был уехать в Митаву и которую мы вчера встретили с вами на балаганах!

— Какую девушку на балаганах? Мы с вами видели Голиафа-Путифара, предлагавшего съесть живьем всякого, кто того пожелает, но там никакой девушки не было…

— Да не там! А потом: она каталась в санях… в виде лебедя… с господином Трофимовым, как вы назвали его.

— Нет, это вы, верно, одни видели! Я никакой девушки не видел! — опять убежденно произнес Варгин.

Он говорил с такой искренностью, что старик Силин попеременно глядел то на него, то на сына и решительно не мог угадать, который из них говорит правду.

— Как же не видели, — совсем уж рассердился Александр, — когда мы с вами вместе следили за санями, ехали за ними на извозчике и доехали до дома господина Трофимова?

— Нет, этого не было! — заявил Варгин тоном человека, который сердится, когда его хотят одурачить.

— Вы лучше мне прямо скажите, — сказал молодой Силин, — что после разговора с этим господином вы просто не хотите почему-то говорить со мной о ней!

— Да о ком о "ней"? — почти крикнул Варгин.

— Да об этой девушке!

— О какой?

— О дочери Авакумова, владельца дома на Фонтанке.

— Никакой дочери Авакумова не знаю.

— Да приятель-то ваш, господин Герье, ведь он уехал?

— Уехал.

— Куда?

— Постойте-ка, куда он уехал? В Митаву, кажется?

— А для чего он уехал?

— Почем я знаю? По каким-то делам, кажется; я его не спрашивал!

Молодой Силин развел руками и поник головой.

— Так вы не хотите говорить со мной о ней? — спросил он решительно.

— Да никакой «ее» я не знаю, русским вам языком говорю! — стал снова убеждать его Варгин.

Но Александр уже не слушал. Он встал и обратился к отцу:

— Пойдемте отсюда, батюшка!

И они ушли, причем молодой Силин не простился с Варгиным, оставив того в полном недоумении, что значили его вопросы, и вместе с тем сам не понимая, что случилось вдруг с Варгиным.

— Ну, уж и люди тут! — твердил старик Силин по дороге домой. — Этот Петербург — сумасшедший дом какой-то. Тут, того и гляди, сам попадешь в сумасшедшие! Нет, скорее вон отсюда! Вон, уезжать, чтобы никогда не возвращаться!

LI

"Чего они ко мне пристали? — с неудовольствием думал Варгин. — Какая там девушка? Ни о какой я девушке знать не хочу! И чего этот тамбовский помещик со своим сыном навязались ко мне? Ну их совсем!"

И он мысленно махнул рукой на тамбовского помещика с сыном, решил больше не ходить к ним и всецело отдался своим занятиям живописью в Михайловском замке, принявшись за них с таким рвением, что дней через десять докончил роспись потолка и наверстал этим время, потерянное в те несколько дней, когда не работал.

Он вошел снова в свою обычную колею. Правда, ему недоставало его собеседника, доктора Герье, но у Варгина был тот счастливый характер истинного художника, который склонен к одиночеству; одиночество же его было полное, потому что и Августа Карловна уехала по делам в Финляндию, как объяснила она, и Варгин остался единственным обитателем ее домика.

Через некоторое время он застал у себя, вернувшись из замка, письмо с большой печатью, на которой был выдавлен красивый герб со множеством эмблем и украшений.

Письмо пришло не по почте, а было принесено посланным, который передал его служанке, сказав, что оно очень важное.

Варгин распечатал это важное письмо и, хотя оно было очень недлинное, все-таки не мог прочесть его, потому что оно оказалось на французском языке, а Варгин не владел иностранными языками.

"Вот так штука! — думал он, вертя письмо и так и эдак. — Кто ж это мне может писать по-французски, на такой бумаге и с такой печатью?"

Бумага, действительно, была превосходная, плотная, словно кожаная, синяя с золотым обрезом.

Как ни хотелось Варгину узнать содержание письма, но до завтрашнего дня спросить ему было не у кого.

Завтра же в замке он решил обратиться к главному архитектору, который говорил по-французски и мог перевести это письмо.

Стоявшая под письмом подпись "Conte René", единственно, что мог разобрать Варгин, решительно ничего ему не объяснила, потому что никакого "конта Рене" он не знал.

Делать было нечего, надо было ждать завтрашнего дня.

Назавтра он первым делом отыскал в замке архитектора и показал тому письмо, прося передать его по-русски.

Архитектор бегло прочел и объяснил Варгину, что в этом письме только что приехавший в Петербург граф Рене просит его, художника Варгина, прийти к нему, а живет он в гостинице на Новоисакиевской улице.

— Какой граф Рене? — удивился Варгин.

— А вы его не знаете? — спросил архитектор.

— Понятия не имею! А вам разве известно, что это за граф?

Архитектор, который строил Михайловский замок, был очень видное лицо и слишком часто бывал в приемной самого императора Павла Петровича, чтобы не знать всего, что касалось двора.

Он объяснил Варгину, что граф Рене — один из приближенных французского короля Людовика XVIII, проживающего в Митаве.

— Только зачем он зовет вас к себе, если вы, как говорите, незнакомы с ним? — спросил архитектор у Варгина, как-то подозрительно глядя на него.

— А я почем знаю? — добродушно ответил тот. — Может быть, заказ какой-нибудь.

— Может быть! — согласился архитектор. — Но, когда побываете у графа, все-таки лучше придите ко мне, чтобы рассказать, какое у него к вам дело.

Варгин молча поклонился и, вернувшись из замка домой и пообедав, в тот же день отправился в Новоисакиевскую улицу.

В те времена гостиницы в Петербурге еще назывались трактирами и далеко не отличались не только роскошью, но даже самыми простыми удобствами.

Трактир на Новоисакиевской был еще самый лучший, потому что француз, содержатель его, вел свое дело на заграничный лад.

Впрочем, заграничный, европейский лад выражался лишь в том, что номера были на вид немного поприличнее, кормили немного лучше да на лестнице и по коридорам был положен половик.

Хозяин брал за это втридорога, и потому в Новоисакиевской останавливались только знатные персоны, преимущественно иностранцы.