Ищите и найдете - Михаил Волконский

Я, будучи уверен, что в Вероне ходят слишком преувеличенные слухи о том, каково настроение в Париже, продолжал настаивать и относиться к этим преувеличенным слухам с презрительной насмешкой.

Как оказалось впоследствии, в Вероне знали лучше, чем мы в Париже, о том, что делалось там. Прошло дней десять в моих переговорах, не приведших ни к чему; тут же я заболел лихорадкой и слег на несколько дней в постель.

О, Господи! Какие вскоре мне пришлось пережить дни в этой постели! В ней застал меня неожиданный приезд из Парижа нашего старого слуги, Баптиста, который и теперь со мною. Он видел все, и на его глазах произошли все ужасы!..

— Нет! — прервал вдруг свою речь граф. — Я не могу говорить дальше!

Он хотел подняться со своего кресла, но не мог это сделать и снова опустился в него.

Доктор Герье, следивший за ним взглядом врача, схватил со стола звонок и позвонил, чтобы велеть принести хотя бы стакан воды.

На звонок немедленно появился старый Баптист; оказалось, что графин с водой и стакан стояли на подоконнике.

Герье дал воды графу, тот сделал несколько глотков и, увидя Баптиста, проговорил ему, показывая дрожащей рукой на доктора:

— Ты знаешь… моя девочка жива! Вот он… он видел ее!

Лицо старого слуги выразило испуг, а не радость; он сначала как-то двинулся к графу, а потом обратился к Герье, как бы спрашивая взглядом, неужели все кончено и граф сошел с ума?

Видно, мысль о возможном сумасшествии его господина часто и раньше приходила к Баптисту.

— Да, я видел ее! — поспешил сказать доктор, чтобы успокоить Баптиста.

Тот пошатнулся и затрясся теперь весь от радости.

— Так это — правда? Бог услышал наши молитвы… — и он не договорил, потому что слезы задушили его слова и речь перешла во всхлипывания.

— Ты рад, Баптист, правда? — проговорил граф, взяв руку старика и крепко пожимая ее.

Герье почувствовал, что и у него самого как будто что-то щекочет у глаз и навертываются слезы.

И вдруг, совершенно неожиданно, Баптист подошел к Герье, обнял его и сказал:

— Спасибо!

Он хотел еще что-то прибавить, но не договорил, махнул рукой и вышел из комнаты.

— Вот он видел все! — показав ему вслед и справившись со своими слезами, произнес граф. — Он видел, как в наш дом ворвались санкюлоты, бесчинствовали там, схватили мою жену, одну из девочек столкнули с окна, со второго этажа на мостовую, будто случайно, а другую скинули с лестницы, так что она разбилась о каменные ступени!

Жену мою толпа пьяных баб повлекла в Версаль с диким пением марсельезы, требуя, чтобы и она пела вместе с ними, и за то, что она не сделала этого, ее гильотинировали!

Большинство челяди, служившей у нас, было заодно с санкюлотами. Людей, оставшихся верными, они избили до смерти, а Баптиста, который пользовался среди них большим уважением и даже любовью, они не решились тронуть, но только связали и заставили смотреть на издевательства над моею женой и на убийство моих детей, а потом отпустили на волю, с тем чтобы он отправился ко мне и рассказал обо всем виденном.

Об участи моей старшей дочери он не мог ничего узнать. Мы с ним, переодетые, из Вероны пробрались в Париж, но нашли там от монастыря одно только пожарище.

Все, что мы могли узнать об участи монахинь и бывших в монастыре на воспитании девушек, что часть их успела скрыться, а над большинством толпа надругалась. Никаких следов моей дочери я не мог доискаться и не слыхал о ней ничего!

XLVII

Рассказ графа произвел на Герье угнетающее впечатление благодаря своему неподдельному трагизму, но вместе с тем в уме доктора надвинулась унылая дума и завладела его мыслями.

Теперь он узнал, кто была девушка, в которую он влюблен с первого взгляда, и то, что он узнал, повергло его в уныние.

Она оказывалась дочерью французского аристократа, носившего, судя по гербам на ливрее его человека, титул герцога, проживавшего только в Митаве под именем графа.

Герье видел, что этот герцог, несмотря ни на что, гордо держался своего достоинства, и пока только это достоинство и оставалось у него, но он твердо высказал Герье, что надеется на лучшие времена, когда король вернется в Париж, а вместе с ним вернется, значит, и сам он, герцог.

Бедному же женевскому доктору, каким был Герье, далеко было до дочери аристократа, и это он почувствовал сейчас же, как узнал об ее происхождении.

Однако когда человек желает чего-нибудь, он непременно поддерживает себя надеждою, как бы недостижимо ни казалось его желание. И чем яснее эта недостижимость, тем необходимее становится надежда.

Так было и с Герье. Надежда его заключалась в том, что все-таки он первый привез графу Рене сведения об его дочери; в этом он видел как бы перст судьбы, на который влюбленные вообще всегда готовы рассчитывать в своих мечтах.

Однако, прежде чем думать о будущем, нужно было рассудить о настоящем, и прежде всего найти молодую девушку.

— Прежде всего, — начал доктор Герье, — значит, надо спешить в Петербург, чтобы как можно скорее вырвать вашу дочь из рук этого старика.

Граф так и впился глазами в доктора.

— Какого старика? Расскажите мне по порядку, где и как вы видели ее?

Доктор Герье стал подробно рассказывать; граф слушал, словно впитывая в себя каждое его слово.

— Странный человек — этот старик Авакумов! — сказал он, когда Герье кончил.

Граф совершенно правильно запомнил фамилию и произнес ее по-французски, но без ошибки.

— Странный и нехороший человек, насколько я могу судить, — подтвердил Герье.

— Но как же она попала к нему?

— Этого я не могу знать, граф!

— Медлить нельзя, — заговорил граф, — и я завтра же испрошу позволения короля и отправлюсь в Петербург.

— Я с охотой последовал бы за вами… — начал было Герье, но граф перебил его.

— И я вас взял бы с собой, — проговорил он, — но этого нельзя; нельзя потому, что вы не можете и не должны оставить эту барыню!

Сам-то Герье знал отлично, что ему нельзя оставить госпожу Драйпегову, потому что сейчас не мог вернуть ей деньги за свой проезд, но он невольно удивился, откуда знает об этом граф.

У того, однако, оказались совсем другие соображения, по которым граф находил необходимым присутствие доктора в Митаве.

Дело было вот в чем.

— Если я уеду, — стал объяснять граф, — то здесь, возле короля, никого не останется из посвященных, и я не могу никому сообщить сведения, полученные мною от нашего общества, потому что имею право делиться этими сведениями только с тем, на кого мне указывают, как в данном случае, например, на вас. Таким образом, здесь необходим человек, который следил бы за этой госпожою и не допустил бы ее сделать зло, задуманное ею. Если бы вы уехали, мне нужно было бы остаться здесь и, как это ни было бы трудно, принести в жертву долгу свое личное дело.

— Я фактически не могу уехать отсюда, — поспешил его успокоить Герье, — потому что у меня нет на это средств!

— Средства не Бог весть какие нужны для этого, и они нашлись бы! Вопрос не в них, а в гораздо более серьезном: мне нужно быть покойным, что я оставлю в Митаве человека, на которого могу положиться, что он не допустит, чтобы совершилось злое и нехорошее дело! Возьмете ли вы это на себя?

— Что же я должен делать? — спросил Герье.

— Заранее сказать ничего нельзя! Надо поступать сообразно с обстоятельствами, и это вам будет не особенно трудно, потому что вы будете при этой госпоже.

— Но сумею ли я?

— Сумеете, если захотите.

И граф так умоляюще посмотрел на Герье, видимо, ему так хотелось, чтобы тот успокоил его и чтобы этим дал ему возможность уехать завтра же в Петербург, что доктору стало ужасно жалко графа. Решась, он вдруг произнес с убеждением:

— Хорошо! Будьте покойны, поезжайте и дай вам Бог удачи!

Искренняя радость выразилась на лице графа, и он с чувством пожал руку Герье.

Тот записал ему все необходимые в Петербурге сведения, записал и подробный адрес Варгина, сказав, что это — его приятель, на которого граф может положиться.

Затем они простились, граф проводил доктора до дверей столовой, а в «вестибюле» Баптист ждал выхода гостя с верхним его платьем на руках, с неукоснительной важностью исполняя обязанности лакея.

Он помог одеться Герье, как будто ничего не случилось, и на строгом, невозмутимом лице его выражалось одно только почтение.

Отворив дверь, Баптист отвесил доктору низкий, торжественный поклон.

XLVIII

Когда Варгин, как подкошенный сноп, упал на диван, послушный неотразимо подействовавшему на него влиянию протянутых рук Степана Гавриловича, он заснул, и Трофимов, убедившись, что он спит, положил ему на голову руку и проговорил раздельным внушительным голосом:

— Ты сейчас встанешь, откроешь глаза и будешь действовать, как будто не спишь. Ты отправишься прямо домой и, придя, ляжешь и будешь спать… Иди!