СССР: вернуться в детство 6 - Владимир Олегович Войлошников

Вечером на чистку картошки никто нас не отправил — не знаю уж, то ли зачли наш геройский забег на КМБ, то ли простили, то ли забыли. Батону с Кипой, однако же, напомнили, что со следующей недели, когда их больничные окончательно закончатся, их ждёт череда увлекательных вечеров в компании бака картошки.

В дополнение ко всеобщему счастью сломался телевизор. Капитан Гробовченко с досадой констатировал этот факт и велел всем заняться чем-нибудь полезным. Целых сорок минут дополнительного личного времени! Хотя я так и так собирался почитать: днём успел заскочить в библиотеку — в ИВАТУ довольно приличная, и специальный отдел большой, и художественный — спросил наобум «Игры Эндера». А она, оказывается, есть! Библиотекарша вынесла томик, пахнущий свежей типографской красной. Удивилась:

— Ты как узнал? Мы позавчера только получили.

— А я и не знал. Наугад спросил. Слышал просто, что такая книга есть.

— Понятно. Ну, держи. Шесть дней на прочтение!

— Ясно. Прочитаю.

С «Играми Эндера» я и засел в классной комнате. Сравнить впечатления, тысызыть. В прошлый раз я тоже читал её здесь. И тогда она показалась мне удивительно похожей по ощущениям на мои курсантские будни, только со скидкой на более ранний возраст персонажей. Посмотрим, как оно воспримется теперь…

Читаю я быстро. Успел одолеть треть книги, когда понял, что в кубриках происходит нечто не вполне ординарное. Любопытно.

На табуретке, трагически протягивая руку в неведомую даль, стоял Санька Ламорев. Он читал нечто лирически-надрывное. Судя по всему, произведение приближалось к своему финалу:

— … А я — любил тебя сильно

За глаза твои синие!

Ты ведь — такая красивая!

В сердце

Своём

Сквозь года

Пронеси меня…

— Во даёт, э! — восхищённо прицокнул Зима. — Чысто Лэрмонтов!

— Да какой он Лермонтов! — не согласился интеллигентный Женька Левченко, за чёткую и выразительную речь получивший кличку Левитан* или коротко — Лёва. — Маяковский — возможно. И ритм такой… похожий.

*Знаменитый диктор,

зачитывавший по радио сводки и объявления

во время Великой Отечественной Войны.

— А ну, стой! — Генка Карась вытащил из тумбочки учебник литературы и пробежался по оглавлению. Подскочил к поэту, всё ещё возвышающемуся на табуретке: — А ну, повернись-ка вот так… А похож, мужики, гляньте! Натурально, Маяковский!

Собрался комитет по сравнению поэта из учебника с поэтом на табуретке. Большинством голосов решили, что похож.

Так Саня Ламорев получил кличку Маяковский, вскоре сократившуюся до Маяка — и короче, и быстрее, да и ростом Саня был выше всех, обогнав к началу октября даже Батона.

Вечерами без телевизора появилось лишнее время на разговоры. Однажды, после сытного, но простого ужина Спица, ставший ещё более соответствующим своей кличке после КМБ, мечтательно сказал:

— Эх, сейчас бы чего-нибудь вкусненького… У нас в Братске уже хорошие заморозки прошли, ранетку прихватило. Расстелешь внизу простынь, тряхнёшь дерево — самые спелые сами валятся! И ешь… Они после мороза такие вкусные-е…

— Э-э-э, што за ранетка-монетка, — не согласился Зима. — У нас знаешь какой сладкий виноград собирают, а? Половина сахар — половина мёд, понял!

— А я груши люблю, — задумчиво сказал Нафаня. — Бабушка у меня под Краснодаром. Там сад. Залезешь на дерево и выбираешь…

— А я люблю лимоны, — неожиданно разбавил всеобщую мечтательность Маяк. — Я однажды съел пять килограммов лимонов!

От этого заявления роту моментально перекосило, словно это их заставили жевать лимоны без сахара…

— И что? — сморщась, словно пельмень, спросил Карась.

Маяк грустно вздохнул:

— Кончились…

Как мы ржали — хотя не вполне понятно было, над чем: то ли над тоской Маяка по лимонам, то ли над неподдельным ужасом Карася. Пока Левитан не сказал:

— Вместо того, чтоб кошмары рассказывать, ты б лучше песню переделал, поэт. Сил нет уже одно и то же петь.

— А давайте мы вместо марша авиаторов другую споём⁈ — оживился Третьяк. — Мне брат рассказывал, они в армии пели. Прикольно будет!

— Раз они уже пели, то песня-то не наша получится, — возразил Кипа. — А нам надо неповторимую, сечёшь?

— Вот Маяк сочинит — будет тебе неповторимая, — стоял на своём Третьяк. — А пока эту, временную.

— Ладно, чё там? — вмешался Лёха. — Давай свою прикольную, посмотрим.

И Третьяк не очень музыкально, но с большим энтузиазмом исполнил песню, с которой мы несколько дней ходили в столовую и «гулять» по вечерам:

— У солдата выходной —

Пуговицы в ряд!*

*Основная идея состояла в том, что далее по тексту везде, где возможно, следовало вставлять эти пуговицы:

— Ярче солнечного дня —

Пуговицы в ряд!

Часовые на посту —

Пуговицы в ряд!

Ты проводи нас до ворот,

Все пуговицы в ряд! Все пуговицы в ряд!

Идёт солдат по городу,

По незнакомой улице,

И от улыбок девичьих

Все пуговицы в ряд!

Не обижайтесь, девушки,

Ведь для солдата главное,

Чтобы его любимые

Все пуговицы в ряд!

12. ПОЛЕТЫ МЫСЛЕЙ

МУКИ ТВОРЧЕСТВА

1 — 3 октября

ИВВАИУ

Вовка

Маяк бился над маршем авиаторов два дня и в конце концов признался, что ничего путного, кроме как заменить «нам разум дал стальные руки-крылья» на «стальные руки-крюки», придумать не смог.

— Ну чё, мужики, давайте вместе думать, — призвал роту к сотворчеству комод третьего отделения, Костян.

И все начали думать. И напридумывали такого, что интеллигентный Лёва выступил с решительными возражениями:

— Вы послушайте, что получается! Это выходит, мы дебилы какие-то, что ли? А как мы тогда конкурс прошли? Тридцать два человека на место?

Здесь я удивлённо присвистнул про себя. Тридцать два! Хотя, чего удивляться? Иркутское инженерное училище держало очень высокую планку, и поступать сюда приехали не только с нашей области, но и из других регионов — хоть того же Зиму взять. С дальних регионов парней было не сильно много, но я думаю, это потому что набор первый. Через год-два расчухают, тут иркутян едва ли треть останется.

— Согласен! — Батон веско упёрся кулаком в колено. — Давай, предложи такое начало, чтоб мы лохами не выглядели.

Лёва слегка покраснел:

— Ну, хотя бы так: «Мы рождены нести мечту на крыльях!»

Давно придумал, наверное.

— Во! — обрадовался Лёха. — А чё молчал? Маяк, давай новый лист — пиши!

И мы сочинили новый текст. Чем-то похожий на старый, но более… современный, что ли? Мы умудрились