Хождение в Кадис - Яков Шехтер

Посреди патио еле слышно журчал небольшой фонтан. Тонкая струйка прозрачной воды неутомимо бежала в чашу из пожелтевшего от времени мрамора. Вода была ледяной, и стены чаши оставались холодными в самые жаркие летние дни. Когда тяжелый зной покрывал Кадис, на его улицах становилось невозможно дышать. Широкое окончание полуострова, на котором располагался город, соединялось с сушей узким длинным мысом. Вокруг со всех сторон переливался разгоряченным солнцем океан, воздух был пропитан влагой, и только свежий ветерок делал существование хоть сколь-нибудь сносным. Однако в жару ветерок стихал, и жителям Кадиса оставалось лишь страдать, дожидаясь перемены погоды.

От всегда холодной чаши по дворику распространялась блаженная прохлада. В жаркие дни все жители дома собирались в патио, отец открывал двери кабинета, чтобы свежесть могла проникнуть вовнутрь, кухарка, призвав на подмогу служанок, распахивала настежь окна кухни и переносила готовку на широкий подоконник, Хуан-Антонио с важным видом прохаживался по дорожке вокруг дворика, словно охраняя его обитателей. Для хозяйки дома, госпожи Терезы де Мена, приносили кресло, и она, сидя с книгой возле фонтана, то и дело прикасалась руками к холодному мрамору чаши.

В обычные дни патио безраздельно принадлежало Сантьяго и Фердинанду. Конечно, они предпочли бы пустой дворик, по которому можно было бегать в свое удовольствие, но по желанию матери замечательно-гладкие плиты были сняты, на их место завезена земля и высажены розы. Больше десятка кустов наполняли дворик оглушающим ароматом. Из одного сорта роз, называемого чайным, кухарка варила варенье, и его благоухающая сладость скрашивала холодные зимние вечера, когда штормовой ветер со свистом и гиканьем носился по Кадису.

Отец и мать перебрались в этот город за несколько лет до рождения Сантьяго.

– Мама, зачем вы оставили наше родовое имение? – поинтересовался однажды Сантьяго. – Неужели ради города, пусть даже такого прекрасного, как Кадис, стоило оставлять могилы предков?

– Ах, Санти, Санти, – вздохнула мать. – Если бы ты знал, до чего неуютно жить в старом замке на вершине горы! Там всегда холодно, топить камин приходится даже летом. Вокруг только орлы да горные козы, новое лицо видишь раз в полгода. Чтобы навестить соседей, нужно полдня спускаться, а потом полдня подниматься на другую гору. Дорога ужасна, и карету немилосердно трясет. Зимой почва покрывается льдом и поездка становится опасной, весной мешает грязь, летом ветер носит тучи пыли.

– Мама, но ведь ты и в Кадисе ни к кому не ходишь в гости! – воскликнул Сантьяго. – Какая же разница?

– Здесь это мое решение, сынок, моя воля, а там сущность, которую невозможно изменить. Тебе, наверное, замок представляется красивым и загадочным, как его изображение на фамильных портретах? Увы, в действительности он выглядит совершенно по-другому. В нем все давно обветшало, к поломанной мебели опасно прислониться, стены покрывает слой грязи, хлев для овец и лошадиные стойла находятся прямо во дворе, вонь стоит невыносимая. Жить в нем сплошная мука, разве можно сравнить этот ужас с нашим домом в Кадисе?!

На том разговор и закончился. Преодолевая свою устоявшуюся неприязнь к столовой, Сантьяго иногда приходил туда после занятий и рассматривал картины. Замок на вершине горы выглядел весьма живописно: крепкие стены, высокие башни с реющими стягами, полуопущенный в ожидании приближающихся гостей подъемный мост, вьющаяся по склону дорога.

Сантьяго воображал себя всадником в помятых латах, после выигранной битвы возвращающимся в родительское гнездо. Усталый скакун неспешной трусцой приближается к обрыву, звонко поет труба за крепостной стеной, со скрипом начинают вращаться невидимые барабаны, и цепи, удерживающие мост, стуча, выползают из бойниц. Тяжелые, обитые медью створки раскрываются, и навстречу всаднику выходит сам Альфонсо Великолепный. Они встречаются на середине моста. Сантьяго, кривясь от боли – хоть вражеские мечи не смогли прорубить латы, но их удары оставили под ними весьма ощутимые синяки, – спешивается, припадает на одно колено и приветствует главу рода. Тот словно пушинку поднимает его на ноги, заключает в объятия и, прижимая свои помятые латы к его помятым латам, негромко говорит: «Молодец, мой мальчик, я тобой горжусь».

Замок был изображен на заднем плане доброй половины портретов грандов де Мена, видимо, фон родового гнезда являлся обязательной для живописцев частью картины. Портреты очень украшали столовую, без них в ней было бы совсем мрачно.

– Отец, – удивлялся Сантьяго, – почему в нашей домашней церкви нет ни одной картины? Вот было бы здорово, если бы они тоже там висели!

– Ты что, хочешь украсить часовню изображениями грандов де Мена? – улыбнулся отец.

– Ну почему обязательно грандов? – слегка смутился Сантьяго. – Сцены из жития святых, как в главном соборе Кадиса.

– Служить Абсолюту нужно в сердце, – ответил отец. – Красивыми должны быть поступки человека, его душа, его мысли, его слова. А внешнее – лишнее. Даже мало – это уже много.

– Но тогда почему в столовой висят красивые портреты? Их нужно убрать!

– Это просто история, память о предках. Мы же не молимся на эти картины, не поклоняемся им. Хотя, если быть до конца честным, их тоже необходимо снять. Мало ли что может взбрести в голову.

Отец даже не подозревал, насколько близкими к истине оказались его слова. Когда Сантьяго обижали в школе, он прибегал в столовую и, прижав руки к груди, изливал сердце перед портретом Альфонсо Великолепного. О, будь прадед жив, обидчики бросились бы наутек от одного движения его насупленных бровей!

На отца рассчитывать не приходилось, во всякой стычке он винил своего сына, пытаясь отыскать, в чем тот виноват. Да, по мнению Мигеля Игнасио Идальго Мондарте Кристобаля де Мена, его собственный сын был виновником всех стычек, заводилой в любой драке и зачинщиком каждой проделки. Это было так обидно и столь несправедливо, что Сантьяго бросил рассчитывать на защиту отца и попросту перестал рассказывать ему о своих горестях. Чего, наверное, тот и добивался.

Кроме Педро, друзей в школе у Сантьяго не было. Ему запрещали после занятий посещать одноклассников, а без этого никакая дружба не могла возникнуть. Единственный дом, куда Сантьяго разрешалось ходить, принадлежал капитану Сидония. Капитан, отпрыск старинного, но изрядно обнищавшего арагонского рода, зарабатывал на жизнь, водя по Средиземному морю корабли с товарами гранда де Мена. Его сын Педро учился в той же дворянской школе, что и Сантьяго, и в том же самом классе.

Ученик из него был никудышный, зато среди товарищей он слыл сорванцом, каких поискать. Бог благоволил к Педро, любая проделка сходила ему с рук. Наставников сбивала с толку гримаса безобидности, не сходившая с его лица, и