Франклин Делано Рузвельт - Рой Дженкинс

Глава 6 Опять война

Личным практическим (в отличие от риторики) вкладом Рузвельта в дело Антигитлеровской коалиции стало подписание 3 сентября 1940 года договора об «эскадренных миноносцах в обмен на базы» между Великобританией и США. Это соглашение не было достигнуто в одночасье. Черчилль, в более императивной форме, чем он себе обычно позволял в общении с Рузвельтом, писал тридцатого июля: «Я не понимаю, почему при существующей ситуации Вы не можете прислать мне 50–60 ваших самых изношенных эсминцев… Господин Президент, с глубочайшим уважением, должен сообщить Вам, что наступил критический момент в мировой истории, когда это необходимо осуществить немедленно». Договор был заключен пятью неделями позднее; он был выгоден для американцев не менее чем для британцев. Соединенные Штаты получили в долгосрочную аренду ряд ценных военных баз от Ньюфаундленда до Вест — Индии. Великобритания получила эсминцы, но они были настолько давние, что к февралю 1941 года только девять из них были пригодны к использованию, несмотря на недостаток кораблей во флоте Великобритании.

Тем не менее, Черчилль был благодарен, и двадцатого августа, еще до того, как о договоре можно было говорить во всеуслышание, хотя он уже был готов к подписанию, Черчилль произнес одну из своих наиболее памятных речей об англо — американских отношениях. Он сравнил их с течением большой реки: «Я не смог бы остановить этот поток, даже если бы захотел; никто не может его остановить. Как и Миссисипи, эта река непрерывно несет свои воды вперед. Только вперед. Пусть она будет полноводной, безбрежной и движется вперед, неумолимо, неудержимо, благотворно, к новым землям, к лучшим временам». Черчилль, конечно, пытался вести тонкую линию заигрывания с целью заставить Рузвельта принять его сторону. «Никогда ни один любовник не добивался внимания любовницы так решительно, как я добивался внимания Франклина Рузвельта», — скажет он через несколько лет [69]. И Черчилль делал это потому, что хорошо знал: Великобритания может стать важным бастионом сопротивления и в состоянии отсрочить поражение, но она никогда без помощи Соединенных Штатов не сможет одержать победу.

За неделю до того, как Черчилль произнес свою речь, Рузвельт с трудом преодолел гораздо более серьезный экзамен на прочность нервов, который имел мало отношения к внешнему миру, и Британии в частности. Тринадцатого августа к Закону о воинском призыве была принята поправка об увеличении срока службы на шесть месяцев (Сенат принял ее с приличным запасом — соотношение голосов составило 50 к 45, хотя не все демократы присутствовали на заседании). Однако в Палате представителей разница была только в один голос «за» — 203 к 202. Без такого закона США остались бы без эффективной армии, а ФДР так и остался бы пастырем, проповедующим высокую мораль по причине собственного бессилия. Невозможно переоценить, какое сильное впечатление произвела на Рузвельта столь ничтожнейшая разница в голосах. Она только подчеркнула его инстинктивное ощущение той опасности, которой он подвергался, рискуя свалиться в пропасть. А еще она вызывала раздражение некоторыми членами администрации, в частности Айксом и самоуверенным новичком — республиканцем Стимсоном, которых поддерживали Нокс и министр юстиции Роберт Джексон, не понимавшие нежелания Рузвельта быть на шаг впереди общественного мнения.

Насколько же изменила взгляды и поведение Рузвельта избавительная победа на выборах и переизбрание на третий срок? В действительности, его взгляды не изменились — он всегда был интуитивно настроен против фашизма и потому радел за его уничтожение — но его поведение изменилось разительно. В то время как в США проходили выборы, Британия страдала от массированных ночных бомбардировок. Эти события вызвали более мощную волну сочувствия со стороны Америки, чем шесть месяцев назад. Американские корреспонденты во главе с Эдвардом Р. Марроу, с его бархатным голосом, проживавшие в отеле «Савой», большей частью окруженные роскошью и созданным ими же беспорядком, рисовали яркие картины упорства и стойкости Лондона. Эти репортажи оказали больше поддержки, чем репортажи тех дней, когда Вермахт шагал по Франции, а приходящая в упадок Британия, казалось, немногим лучше сможет противостоять немцам.

Существовало несколько признаков того, что Рузвельт внимательно прислушивался к мнению американцев вместо того, чтобы вести страну за собой. Однако в декабре 1940 года он принял два по — настоящему важных решения, оба в какой‑то степени были ответами на письмо Черчилля от восьмого декабря, составленное после многих черновых вариантов. Джеймс Макгрегор Бернс назвал его, немного преувеличив, «вероятно, самым важным письмом в его [Черчилля] жизни». Хотя в нем содержались и некоторые моменты второстепенной важности, оно, по сути, являлось воззванием к США оказать более серьезную поддержку (хотя нет, Черчилль убеждал президента предоставить Британии «обширную экспедиционную армию США») для битвы на севере Атлантики с целью ведения эффективных действий, в виду нынешней непосредственной угрозы. В письме также заключалась просьба о том, чтобы его страну не «пустили по миру» из‑за требования США о наличной оплате по каждой единице оборудования. «Если, как я думаю, вы убеждены, господин Президент, — твердо закончил Черчилль, — что разгром нацистов и фашистской тирании является делом большой значимости для народа Соединенных Штатов и западного полушария, вы воспримите это письмо не как призыв о помощи, а как изложение минимальных требований, необходимых для достижения общей цели».

Президент получил письмо во время десятидневного круиза по Карибскому морю, в котором, помимо личного штата служащих, его сопровождал только Гарри Гопкинс. Немедленной реакции не последовало. Затем, по словам Гопкинса, несколько дней спустя, вечером «он [президент] вдруг выдал ответ — целую программу». Так на свет появился Закон о ленд — лизе.

Затем, по возвращению в Вашингтон, последовали две недели интенсивной работы и формирования окончательных решений. Результаты были предъявлены на пресс — конференции семнадцатого декабря. Речь была ярким примером самоуверенности Рузвельта и его любви к несколько хаотичному отступлению от формы — стилю, которого он придерживался во многих своих важных выступлениях. Черчилль, вероятно, считал пресс — конференции недостаточно резонансными способами выражения своей позиции и чувствовал сомнения (притворные) по поводу своей способности изложить самые важные слова в единственной плохо подготовленной речи. «Итак, что я намерен делать, — начал Рузвельт свою главную мысль с интонацией, которую можно было бы принять за полную сомнений убежденность, — так это изъять из обращения денежные знаки… избавиться от глупого и бестолкового разговора о деньгах». Затем он продолжил речь, приведя пример одного из наиболее известных сравнений двадцатого века.

«Итак, разрешите привести пример: предположим, дом моего соседа горит, а длина моего садового шланга четыреста или пятьсот футов. Если я возьму свой садовый шланг и соединю его с его гидрантом, я смогу помочь ему погасить пожар. Ну, как мне поступить? Я же не сообщаю ему до того как гасить огонь: „Сосед, мой шланг стоит пятнадцать долларов; тебе придется заплатить мне за него пятнадцать долларов“. Как назвать такую сделку? Мне не нужно пятнадцати долларов — мне нужен мой садовый шланг после тушения пожара. Хорошо. Если шланг не пострадает от огня, не получит повреждений, сосед отдаст его и будет премного благодарен за помощь. Но предположим, что шланг все же испорчен огнем — весь в дырах. Нам для этого не понадобится соблюдать слишком уж серьезных формальностей. …Он говорит: „Ладно, я возмещу тебе ущерб“. В итоге, если я получу прекрасный садовый шланг назад, я буду доволен».

Это сравнение было так же невероятно безыскусным, как и вводило в заблуждение. Каким образом он представлял, что Британия вернет ему танки и эсминцы в целости и сохранности после войны или восстановит их, если бы они были разбиты в пух и прах, или какую бы пользу такая техника принесла США, если бы ее вернули, остается неясным. Однако речь возымела свой эффект и получила положительный отклик американского народа, а также давала огромное преимущество, поскольку, несмотря на несколько выступлений Рузвельта, в этом полумраке между миром и войной два шага вперед не были ослаблены одним шагом назад на последующей пресс — конференции. Вероятно, было очень выгодно начать с пресс — конференции, а не с высокопарной речи, острые моменты из которой он слишком часто отрицал при встрече с прессой на следующий день.

В этот раз дополнительная встреча произошла в форме «беседы у камина» вечером 29 декабря, когда он, несмотря ни на что, подтвердил свое заявление. «Опыт последних двух лет, — начал Рузвельт, — несомненно доказал, что ни одна страна не может унять нацистов. Никому не под силу превратить тигра в котенка, просто почесывая его за ушком». Единственной оговоркой было: «В планах нашей национальной политики нет места войне. Ее единственная цель — уберечь страну и народ от цепких лап войны». Но ФДР быстро добавил: «Мы должны быть величайшим арсеналом демократии».