Современный венгерский детектив - Андраш Беркеши

— Казмер согласился?

— Нет. Он сказал, что видеть не хочет его противной рожи.

— Понятно. А зачем вы все это рассказали мне?

— Должна же я была кому-то это рассказать? Мы с вами почти ровесники, и вы скорее поймете мое душевное состояние, чем, скажем, дядя Шалго. Или ваш шеф. Как я хотела бы, чтобы вам удалось поймать убийцу. Тогда у полковника отпали бы всякие подозрения в отношении Казмера.

— А если все-таки Казмер убил Меннеля? Вы сказали, что от вас он ушел около семи. Где же он был до десяти часов? Почему он умалчивает об этом?

Илонка устремила взор в пространство.

— Не знаю, — сказала она тихо. — Насчет Будапешта он потому соврал, что не хотел, чтобы мать…

— Узнала правду!

— Наверное, — вставая, сказала Илонка. — Мне нужно идти… Я могу быть уверена в вас?

Фельмери кивнул головой. Настроение у него испортилось. По существу, он угодил в ловушку: узнал столько интересных обстоятельств дела, но совершил неосмотрительный шаг, дав Илонке слово молчать. Не говорить о них даже начальнику. А имеет ли он на это право? Наверное, нет. Нельзя было давать ей такого обещания!

Подняв голову, он увидел входящего в кафе Шалго. Удивительно ловко лавируя между столиками, тот направился к нему.

— Кара ищет вас повсюду, — негромко сказал Шалго. — Куда вы запропастились?

— Шеф просил передать мне что-нибудь?

— Вам велено быть в десять часов в ресторане, — ответил Шалго. — Он желает с вами отужинать. Надеюсь, на вечер у вас больше не назначено никаких «деловых встреч»?

— Увы, я невезучий. Да и с кем?

Толстяк подмигнул лейтенанту и сказал доверительным тоном:

— Ну, скажем, с Илонкой? Как мне показалось, кое-кого весьма поглотила беседа с нею. Премиленькое существо. Не правда ли?

— Правда. Но только я не в ее вкусе.

— Она сказала?

— Да. Считает меня «охотником за черепами». И работа моя ей не нравится. — Фельмери бросил взгляд на часы. — Вы тоже приглашены на ужин?

— Нет, молодой человек. Я сегодня ужинаю в другом обществе.

Со стороны бара до них донесся громкий мужской смех. Шалго повернулся и долго разглядывал смеющихся. Это были высокий плечистый черноволосый мужчина и рыжий коротышка с фотоаппаратом. Сейчас они затеяли шутливый разговор с белокурой Эвочкой и официантом. Но вот Эва подхватила поднос и подошла к столику Фельмери.

— Кто эти бравые молодцы? — негромко спросил у нее Шалго.

— Журналисты, — ставя на стол рюмку коньяку, ответила официантка. — Сегодня прибыли из Вены.

— Остановились в отеле?

— Не думаю. Янчи познакомил их с дядей Рустемом, и тот или уже достал, или обещал достать им комнату. А меня они прямо замучили расспросами. Убийством тем интересуются.

По тому, как у старого детектива по лбу вдруг побежали морщины, отчего лицо его стало сразу сосредоточенным, Фельмери понял, что ему не понравилось усердие рыжего официанта Янчи.

— Спасибо, доченька, — поблагодарил Шалго, рассчитался за коньяк, потом сказал девушке: — Кланяйся от меня отцу.

Не успела блондинка упорхнуть, как у стола появился медноволосый Янчи с двумя стаканами виски.

— Вы заказывали, молодой человек? — спросил Шалго у лейтенанта.

Фельмери покачал головой и с недоумением посмотрел на фамильярно осклабившегося официанта. У Янчи было бледное, нездоровое лицо с ввалившимися щеками.

— Это вам посылают те два господина, что сидят у бара, — пояснил Янчи.

— Кому «вам»? — Взгляд Шалго вдруг сделался на редкость цепким и колючим.

— Ну, вам. Сказали, венские журналисты желают, мол, угостить господ следователей. Они знают, что вы тут разматываете то мокрое дело. Классные парни. Можно поставить?

— Можно. Только не сюда, — сказал Шалго. — А туда, откуда принес.

— С чего это вы так? — удивился официант. — Они же с добром к вам!

— Давай, милый, давай! И побыстрее. Пока пинка не заработал.

Покраснев от обиды как рак, рыжеволосый гонец метнул полный презрения взгляд на Шалго и, видно, что-то хотел сказать в ответ, но передумал и молча удалился. Там, у бара он что-то сердито выкрикнул черноволосому здоровяку, тот посовещался немного со своим другом-коротышкой и, глуповато ухмыляясь и покачивая головой, сам двинулся в путь, к столику Шалго и Фельмери.

Разумеется, никто из остальных посетителей кафе ничего не заметил, к тому же в таком шуме трудно было расслышать хоть слово из разговора Шалго с официантом.

Плечистый мужчина еще издали начал учтиво кланяться, а подойдя поближе, заговорил:

— Verzeihen Sie, mein Name ist Walter Herzeg. Ich bin der Vertreter von Reuter, aus Wien. Darf ich Ihnen, Herr Professor Salgo, meinen Freund, Rudi Jellinek vorstellen? [6]

— Bitte, womit kann ich dienen? [7]

— Можно нам присесть на минутку к вашему столу? — продолжал по-немецки черноволосый. Фельмери пришлось напрячь слух, чтобы понять Вальтера Герцега, говорившего на венском диалекте. Шалго кивнул и отодвинулся вместе со стулом чуть в сторону, давая место незваным гостям. — Произошло досадное недоразумение, — тараторил Герцег. — Мы попросили официанта узнать, можем ли пригласить вас выпить с нами по стаканчику. А он не понял нас и поперся с этими дурацкими стаканами сюда. Разделяю ваше возмущение, профессор! Еще раз извините нас, пожалуйста. Вы нас прощаете, профессор?

— Хорошо, — кивнул Шалго. — Угодно еще что-нибудь?

— Насколько нам известно, вы руководите следствием по делу об убийстве господина Меннеля. Нам хотелось бы задать вам с связи с этим несколько вопросов.

— Вы ошибаетесь. Руководит следствием товарищ лейтенант. Я же только помогаю ему.

— Да, но нас информировали, что…

— Вы пользуетесь ненадежными источниками, господа. А вообще, я каждую среду устраиваю пресс-конференции. В двенадцать часов. Сегодня же воскресенье. — Шалго поднялся из-за стола. — Извините, господа. — Заметив, что Руди Еллинек взялся за фотоаппарат, Шалго с улыбкой посоветовал: — На вашем месте я бы воздержался…

Еллинек удивленно посмотрел на него.

— Я — военный объект, — пояснил Шалго. — У вас могут быть осложнения с властями. Прощайте, господа.

Он повернулся и, тяжело ступая, медленно пошел к выходу.

8

Оскар Шалго ужинал в этот вечер в ресторане в обществе Тибора Сюча. Музыканты — все в синих шелковых жилетах с множеством блестящих побрякушек — старались изо всех сил, желая повергнуть гостей в изумление виртуозным исполнением венгерских народных мелодий.

— Скажите, Тибор, вы не станете возражать, если я буду так, запросто, обращаться к вам? — спросил Шалго, пристально всматриваясь в лицо своего собеседника. — Как вы себе представляете свое будущее? — продолжал Шалго. — Почему я вас об этом спрашиваю? Потому что хорошее у вас было в свое время призвание! Вы, молодой человек, были врачом. Исцеляли людей! Не могу поверить, чтобы вы навсегда отвернулись от своего призвания!…

— Говорите, будущее? — переспросил Сюч. Достав из мельхиорового стаканчика деревянную зубочистку, он принялся машинально ковырять ею цветастую скатерть. — Когда-то я играл в эту занятную игру — загадывать будущее. Как в кубики. С утра до вечера только и слышал: «Учись, сынок, учись. Теперь будущее в наших руках». Все тогда так говорили. И мой старик тоже. Он у меня аптекарем был, а в свое время врачом мечтал стать. Не его вина, что до врача он так и не дошел. На аптекаре остановился. Наверняка думал: «Ничего, зато мой сын далеко пойдет». Господи, если бы вам сейчас рассказать, как бился отец за эту свою мечту! Никогда не занимался он политикой, а тут решил вступить в коммунистическую партию. Не побоялся! Хотя и знал, что проклянут его за это родные братья и сестры. Для чего вступал? Только ради того, чтобы мне с моим мелкобуржуазным происхождением не было препон для поступления в институт. Партия, конечно, от его членства мало что выиграла. Но и отцу не пришлось краснеть перед партией после разгрома мятежа в пятьдесят шестом. Он, не в пример иным нынешним краснобаям, не порвал и не сжег свой партбилет. А между прочим, в то время я, его родной сынок, сидел за решеткой!…

— А в самом деле, почему вы не сбежали за границу во время мятежа?

— Мог. Вполне. Но скажи я вам — не поверите!

— Отчего же? Может, и поверю.

— Из-за отца. — Зубочистка продолжала выписывать на скатерти какие-то незримые письмена, а на морщинистом лице Тибора застыла горестная улыбка. — Мятежники выпустили из тюрем всех уголовников. В том числе и меня. Сказали: «Благодари нас, дружок, вот тебе оружие, давай вставай на баррикаду». А я — нет! Я пошел домой. Отец мне твердил: «Не забудь, что ты преступник, но мы не контрреволюционеры. Никакого отношения к этой заварухе не имеем!» Ну, когда мятеж подавили, спрашиваю я у отца: «Что мне теперь делать? Ведь мне еще четыре с половиной года осталось отсидеть! И даже после отбытия наказания еще целых три года я не смогу работать врачом. А граница пока еще открыта…» «Верно, — говорит отец, — если не хочешь больше увидеть меня в живых, беги». И я остался.