Я пишу - лучше всех - Николай Переяслов

Но Хлопьянов - это опять-таки не выразитель народных чаяний, а персонаж-ОДИНОЧКА, ибо национальная идея в обществе, похоже, ещё не вызрела, и потому его беспомощные метания оказываются заведомо обреченными на неудачу. (Тогда как при наличии четко оформившейся ВЕЛИКОЙ ИДЕИ даже смерть героя не воспринималась читателем как трагедия, ибо она не только не обрывала, но ещё и освящала собой продолжение борьбы за осуществление этой идеи на практике!)

Иными словами, получить статус литературного героя персонаж может только борясь за СОЦИАЛЬНО ЗНАЧИМУЮ, БЛИЗКУЮ ВСЕМУ НАРОДУ ИДЕЮ или, так сказать, за ОБЩУЮ ПРАВДУ, но уж никак не за справедливость ЧАСТНОГО порядка.

К сожалению, в произведениях большинства нынешних авторов настоящих героев сегодня нет, ибо в народе, как мы отмечали выше, сегодня ещё не вызрела такая социально значимая идея, борьба за которую не опустила бы героя до уровня тех самых антигероев, с которыми он за неё как раз и полосуется (см. романы Даниила Корецкого, Анатолия Афанасьева и иже с ними). Убери же идею общенациональной справедливости, во имя которой действуют персонажи великой русской литературы, и Чапай в развевающейся бурке превратится в бандита с большой дороги, Павка Корчагин, горбатящийся забесплатно на строительстве Боярской узкоколейки - в шизанутого лоха, а шукшинские "чудики" - в спивающихся сельских идиотов...

Именно растаптывание средствами массовой информации общенациональной идеи превратило сначала воинов-афганцев, а затем и участников первой чеченской кампании сразу в целое "потерянное поколение". Воевавшие, как теперь следует из газет, непонятно за что, погибавшие неизвестно во имя чего и, в конце концов, возвратившиеся со своих войн ПОБЕЖДЕННЫМИ представители этого поколения ни в жизни, ни в литературе не смогли (да и не могли!) стать никем, кроме очередных антигероев, пополнивших собой ряды всевозможных солнцевских, люберецких и иных преступных группировок (в самом лучшем случае - штаты каких-либо охранных контор). Ведь для того, чтобы стать антигероем, нужно всего лишь удачно продать своё умение убивать, и не более. А вот для того, чтобы стать героем, нужно ещё быть уверенным, что тебя поддерживает в твоем деле (хотя бы морально) ВСЯ СТРАНА.

Раньше, в эпоху социалистического реализма, к категории настоящих героев можно было отнести и отважных милиционеров, и не спящих ночами следователей, и мужественных полярников, и принципиальных парторгов, и романтических геологов (вспомним-ка "Территорию" Олега Куваева!), и представителей десятков других опасных, но нужных обществу профессий, тогда как сегодня, кажется, только их - тонкошеих мальчишек с автоматами на броне бэтээров, громящих международные бандформирования на территории Чеченской республики. Это благодаря им и их генералам, там, под Урус-Мартаном, Гудермесом и Автурами, сегодня возрождается утраченный нами за последнее десятилетие менталитет великого народа-ПОБЕДИТЕЛЯ...

Прочувствуют ли этот момент писатели современной России? Сумеют ли воплотить этот дух в создаваемых ими произведениях или же пойдут по пути выискивания "компромата" на нашу армию, как это наблюдается в практике некоторых тележурналистов?

Кончается срок службы, и участники второй Чеченской кампании возвращаются домой, в нашу с вами мирную жизнь. Не поддержанные современной литературой (а стало быть, и не раскрытые перед народом в своем истинном ГЕРОИЧЕСКОМ - облике) они и осознают себя, вернувшись домой, не столько героями, сколько ИЗГОЯМИ, а значит, и наша литература будет продолжать наводняться образами этих самых изгоев, взявшихся от тоски и безысходности кто за бандитский нож, а кто и за ствол киллера. Тогда как ощущавший на себе всенародную любовь Василий Теркин мечтал, возвратившись с войны, взять в руки - ГАРМОШКУ..."

* * *

В 14-45 поездом № 9 "Москва - Донецк" выехали с Алинкой на Украину в гости к бабушке Лизе (моей маме).

7 - 10 августа. Три дня в Донбассе прошли как на другой планете, до того чужим сделался мне этот край за прошедшее время. И дело не в том, что я стал жить в другом месте и забыл свою малую родину, нет - просто здешняя жизнь настолько СУЗИЛАСЬ, что в ней задыхаешься, точно в тесной комнате. Весь смысл существования свелся единственно к физиологическому существованию, разговоры только о еде, заработке, ценах на рынке, урожае картошки и тому подобных вещах. В моем родном городе Родинское закрылся последний на 19 тысяч населения книжный магазин! В нем, как сказали мне, нынче полностью отпала надобность...

Сходил в местную церковь иконы Божией Матери "Почаевская", познакомился с отцом Николаем. Говорит: очень безбожный город. Пришел на другой день на Литургию (а был как раз день святого великомученика и целителя Пантелеимона) - в храме человек шесть-семь, не более.

Порылся в своих архивах, нашел забытый рассказ и несколько записных книжек с недописанными стихами типа:

"Мне было не до красок мая, / я словно при смерти дышал - / в меня входила, жизнь ломая, / страны ранимая душа..."

"В вековой темноте сосны охают ранено / и, печи заглушая восторженный фон, / ветер воет в трубе триолет Северяниным / и, как дудочка кобру, уводит в полон..."

"Пускай приснится мне хорошее - / зеленый луг, туман и лошади, / река, предчувствие рассвета, / беспечность, молодость и лето. // И я - худой и тонкошеий - / но в жизнь уверивший сполна / смотрю с отвагою на женщин, / как Моська смотрит на слона..."

И таким оказалось исписано несколько геологических полевых книжек.

Роясь на книжных полках наткнулся на пособие по литературному языку Киевской Руси, в котором отыскал свою любимую берестяную грамоту № 43:

"От Бориса ко Ностасии. Како приде ся грамота, тако пришли ми цоловек на жерепце, зане ми здесе дел много. Да пришли сороцицю, сороцице забыле." ("От Бориса к Настасье. Как придет это письмо, сразу пошли ко мне человека на лошади, так как одному мне здесь не управиться. Да пришли чистую рубаху, я рубаху забыл").

С учетом того, что пишущий, хотя и просит жену прислать к нему кого-нибудь из работников, тем не менее выехал делать некую работу ЛИЧНО, а стало быть - является человеком хотя и не бедным, но РЯДОВЫМ, грамотность на Руси в Х веке была явлением вполне распространенным (ведь эту грамоту ещё должна была прочесть эта самая Наталья, а значит, она была тоже грамотной).

* * *

...За одним из ужинов мама вдруг рассказала, что в детстве, когда мне было ещё только недели три от роду, в комнату, где я лежал, влетела шаровая молния. Мама была через дорогу во дворе у бабушки, когда раздался раскат грома и в окно домика, который они тогда снимали, влетел электрический разряд. Практически тут же раздался мой крик, а вслед за тем огненный шар вылетел из чердачного окна и, повернув во двор соседа, взорвался там, развалив ему то ли сарай, то ли копну сена. А я остался цел и невредим. Выходит, для чего-то я на этом свете Господу нужен?..

* * *

Десятого августа на разбитом автобусе семидесятых годов выпуска доехали до Донецка и три часа ожидали свой поезд. Хотел купить украинских книг или газет, но во всех киосках продаются только Маринина, Чейз, Акунин, "Спид-Инфо", "Экспресс", "Оракул" и наши же кроссворды.

11 - 12 августа. В 10 часов 36 минут были уже на Курском вокзале. Не увидев среди встречающих Марины, поехали сразу на Ярославский вокзал и сели в электричку до Загорянки. Усевшись на сидение, я взглянул в открытую дверь соседнего вагона и с удивлением увидел там Марину. Оказалось, она всё перепутала и ездила нас встречать не на Курский, а на Киевский вокзал, и теперь расстроенная ехала назад. Слава Богу, всё хорошо завершилось, и на дачу мы ехали вместе. День выдался солнечным, и мы ещё сходили на Клязьму и с удовольствием искупались.

В "Литературной газете" за мое отсутствие завершилась дискуссия вокруг моей колонки, задевающей творчество Д.А. Пригова - откликнулись Лев Пирогов и Виктор Широков. Пирогов был откровенно раздражен, а Широков расплывчат и неконкретен.

В "Литературной России" понравилась статья Валентина Курбатова о Юрии Нагибине. Я хорошо помню ту бурю негативной критики, которую породило опубликование его "Дневника" и некоторых последних произведений (в частности, повести "Моя золотая теща"). Но когда я прочитал их сам, то увидел, что о чем бы ни писал настоящий талант, он не может быть пошлым, потому что сам стиль, само отношение к слову и, в конце концов, сама искренность его творческого посыла перекроют собой любую - на первый взгляд, самую наипошлейшую! - тематику его книги, сделав её принадлежностью высокого искусства. Нагибин подтвердил мне то, что для писателя нет запретных тем. Можно писать о чем угодно, на самые интимные темы, нужно только не красоваться при этом и не выставлять себя невинным ягненком, а быть предельно честным перед собой и Богом...

* * *

...На другой день погода испортилась, стало холодно и сыро, и к вечеру мы возвратились в Москву. Подстриг Алинку и Марину, посмотрел новости, из которых узнал, что: