Царский духовник - Владимир Лебедев

Тихо было в шатре роскошном, никто не отвечал на скорбные думы царя молодого, никто, казалось, и не слышал их: по-прежнему мирно светились лампады перед иконами, по-прежнему тихо блистали золотые ризы образов святых. Из обширного стана доносилось в шатер царский глухое гудение толпы многотысячной, резко прорывались в этом шуме звонкие крики стражей около шатра царского.

Крепко берегли царя воеводы: вокруг ставки его тесным кольцом сплотились лучшие воины, никого не подпускали, друг с другом поминутно перекликались.

Предаваясь своим думам унылым, долго сидел в шатре своем царь Иоанн Васильевич.

Раздался шум у входа ставки царской, и вошли два боярина, два воеводы: князь Петр Иванович Шуйский и князь Михайла Иванович Воротынский. Оба были люди дородные, тяжко дышали - видно было, что спешили они к царю с вестями.

- Что скажете, бояре? - спросил царь Иоанн Васильевич, обеспокоившись от их прихода нежданного.

- По приказу твоему государеву, - отвечал князь Шуйский, - сочли мы твое воинство и пришли с ответом к тебе, государь великий.

Провел рукою по челу своему молодой царь, отогнал от себя все думы недобрые и, лицом просветлев, спросил весело верных бояр своих:

- Сколько же насчитали вы в воинстве моем?

Вышел вперед боярин князь Михайла Иванович Воротынский и стал царю ответ держать:

- Третий день идет, как мы считаем твое воинство доблестное, твои полки многочисленные. Были с нами дьяки разрядные, все сотни вносили они в грамоты счетные - ни одной не пропустили… И вышло, царь-государь, что в рати твоей без малого сто да еще полста тысяч воинов.

Выслушал царь Иоанн Васильевич слова боярина своего и только очи возвел к небу, а потом медленно подошел к иконам святым, на колени встал и поклон земной отбил…

- Великая благость Божия над нами, что пришли мы в таком многолюдстве к стенам Казани басурманской!

Начал царь спрашивать Шуйского да Воротынского о делах ратных, и живо беседа пошла… Рассказывали царю бояре-воеводы о том, что на берегах речки Казанки творилось, как пушки вытаскивали, как туры готовили, как воинов к приступу снаряжали…

Не успел молодой царь хорошенько расспросить воевод старых, как, оповестив о себе, вошли в шатер царский молодые воеводы: князь Семен Микулинский и князь Петр Серебряный-Оболенский, а с ними и князь Андрей Курбский. Младший из них, князь Андрей, не дождался вопроса государева, а воскликнул громким голосом:

- Царь-государь, от Едигера казанского ответ пришел!

- Давайте скорее гонца, воеводы! - так же громко кликнул молодой царь.

Сейчас же ввели мурзу казанского, и он к ногам царским упал, подавая царю Иоанну Васильевичу грамоту ответную. Вошел с послами старый дьяк московский, языку татарскому обученный, передал ему молодой царь грамоту Едигерову и только головой кивнул: читай-де…

Пробежал сперва глазами старый дьяк грамоту татарскую, а потом стал ее по-русски государю читать.

Исполнена была хулы всяческой грамота мятежного царя казанского: не покорялся он силе государя московского, не боялся оружия его, не дрожал перед бесчисленным воинством московским и писал в грамоте своей всякие поношения… Закончил царь казанский Едигер грамоту свою такими словами надменными: “Все готово - ждем вас на пир!”.

Ничего не сказал в ответ на грамоту молодой царь, только рукою указал мурзам и остальным татарам на воевод своих, мечами опоясанных, с ними-де теперь переговаривайтесь.

Ушли мурзы, головы понурив, и не стал их задерживать царь. Окинул он очами воевод своих и приметил во взорах их смущение некое: поняли воеводы, что не боится их Казань, что готова она насмерть стоять, - и было это воеводам не по душе… Думали они, что, видя такое войско многочисленное, упадут духом казанцы и сразу ворота откроют.

Молча стояли воеводы, глаза потупив, лбы свои наморщив, помышляя о том, что крепка Казань, что никогда она рати русской не давалась. Тут выручил и воевод, и царя молодой витязь князь Андрей Курбский: забывшись, не глядя на то, что был он в шатре царском, крикнул князь мощным голосом:

- Пусть их упрямятся! Мы их мечом возьмем.

Сразу тогда повеселел царь Иоанн Васильевич:

- Исполать тебе, князь Андрей! Показал ты нам дорогу… Нечего нам казанцев бояться - рать наша крепка и многолюдна, размечем Казань по кусочкам! Только бы старые воеводы за молодыми пошли…

И при этом зорко глянул царь на Шуйского и Воротынского.

Разом встрепенулись старые воеводы и разом на безмолвный призыв царский общим громким криком ответили:

- За тобой, царь-государь, все до одного идем на Казань поганую!

Без всякого страха, с твердым духом продолжал молодой царь держать совет ратный.

Судил да рядил он с воеводами, кому в большом полку быть, кому в передовом, как басурманскую Казань со всех сторон охватить кольцом крепким дружин царских.

Дивились все бояре да воеводы, как разумно распоряжался царь Иоанн Васильевич, словно вождь старый, опытом умудренный.

Выступил из толпы бояр доблестный воевода князь Михайла Воротынский, царю поклонился и сказал:

- Дозволь слово молвить, царь-государь.

- Говори, боярин, - ласково ответил царь.

- Есть у меня новые вести о Казани мятежной. Сегодня утром привели в ставку мою передовые стражники некоего мурзу, что из города бежал и нам предаться хочет.

Зовут того мурзу Камаем, он из рода знатного - Уссейнова, что был всегда Москве верен и с нами дружбу держал. Челом бьет мурза Камай, чтобы принял ты его в свою службу царскую; ехал он к нам с двумястами товарищей, да многих из них перебили, и пробрался всего лишь с десятком татар верных. Много мне тот мурза поведал о Казани и силах ее. Вдоволь в крепости казанской запасов хлебных и ратных; засели за стенами тридцать тысяч воинов добрых, а кроме казанцев, есть там еще две тысячи да еще семьсот ногаев. Вся рать казанская поклялась умереть за царя Едигера. Много в крепости вождей добрых, что озлобляют воинов казанских и к битве побуждают. Никто и не мыслит о договоре мирном; мутят народ казанский мулла главный и князья-мурзы Изепеш ногайский, Чапкун Аталыг Ислам, Аликей, Кепен и Дербыш. Князь Япанча с большим отрядом конных послан в Арскую землю - новую рать вооружить и набегами с тылу докучать нашему стану, а с тем князем Япанчой пошел еще Шупак-мурза да князь Явуш Арский. Не падают духом казанцы и крепко стоять будут. Только, говорит мурза Камай, что не устоять Казани перед силой нашей; у нас снаряду огнестрельного больше и воинов не перечесть. В Казани же стены все деревянные, дубовые, идут они в два ряда, а посредине завалено илом да камнем мелким, легко те стены огнем спалить, калеными ядрами поджечь.

Послушал молодой царь речь князя Воротынского и старому воеводе спасибо сказал:

- А тому мурзе Камаю скажи, князь воевода, что я его в службу к себе беру; дам ему поместье и казной награжу.

Еще долго длился совет в шатре государевом; все наперерыв старались перед молодым вождем свое рвение и доблесть выказать.

У ЦАРИЦЫ НА ВЕРХУ

Ясный сентябрьский денек стоял над Москвой белокаменной. На куполах церквей кремлевских дробились искрами яркие лучи осеннего солнышка. Вокруг хором государевых было тихо и пусто, не съезжались бояре на поклон к царю, не толпились у большого крыльца всякие челобитчики. Государь Иоанн Васильевич на походе казанском был, и без него Москва словно вымерла. Да и в самих хоромах царских безлюдно было; только на верху у царицы Анастасии Романовны слышался говор тихий, ходили старые боярыни, черницы, чернецы да священники. Всечасно воссылала молодая царица мольбы горячие к Богу, чтобы даровал Владыка Небесный победу ее супругу любимому. Без счету дарила она чернецов да священников деньгами, сукнами и жемчугом и просила их неустанно молиться за молодого царя и его воинство. По горницам царицыным синими облаками плыл душистый дым от ладана, раздавались бряцание кадил и песнопения молитвенные.

После трапезы постной сидела молодая царица у себя, вышивала на пяльцах шелками, да серебром, да золотом пелену церковную, изредка перебрасывалась она словечком тихим с боярыней Захарьиной, теткой своей.

Сквозь разноцветные стекла падали на пол горницы лучи солнечные пятнами разноцветными; из-за дверей доносилось чтение благочестивое, молитвенное. Перед богатой образницей горели свечи восковые, мерцали лампады многочисленные.

- Недобрый сон был мне сегодня ночью, - жаловалась молодая царица. - Ума не приложу, что бы он значил… Видела я супруга моего любезного, на коне боевом, в доспехах ратных; скакал он во главе дружин своих, вел полки на врагов-нехристей.

А я будто стояла на некоей горе высокой и благословляла издали своего супруга любимого, махала ему на прощание платочком белым, вышитым. Текли по лицу моему слезы горячие, туман застилал очи мои… Вдруг вижу я: вылетает с вражеской стороны навстречу рати царской черная птица страшная, какую мне доселе и видеть не приходилось. Широко она крылья распростерла, криком зловещим закричала… И, гляжу я, стала смущаться рать государева, стали воины его вспять обращаться… И взмолилась я тогда Господу Богу: “Помоги, Боже, царю московскому, супругу моему любезному!..”. Только что произнесла я мольбу свою, - взвился откуда-то над шлемом царским кречет белый, любимый ловец царя Иоанна Васильевича из его стаи соколиной… Взвился кречет, на черную птицу ударил! Пошла меж ними борьба лютая, дождем стали сыпаться перья черные да белые… Гляжу я на птиц и вся дрожью дрожу, а сама все за царя Богу молюсь. Наконец одолел кречет птицу черную зловещую, разбил ей грудь, горло разорвал и на землю мертвую швырнул… А потом и сам белый кречет весь в крови алой затрепыхался, забился и упал сверху прямо к ногам коня царского… Гляжу, а он уже и не дышит! Потом все туманом заволокло, все из глаз моих пропало, и проснулась я в страхе да трепете, обливаясь слезами жгучими…