Избранное - Павел Лукницкий

Любопытство разбирает Ниссо; она осматривает комнату.

Над кроватью ружье — совсем не такое, как у охотника Палавон-Назара: без ножек, главное, тонкое, с двумя стволами, очень красивое; под ружьем сумка из коричневой кожи и какие-то блестящие палочки. У стены — стол, деревянный некрашеный стол, — Ниссо никогда не видела столов. На нем глиняные чашки, жестяной чайник, деревянная коробочка с табаком, деревянное блюдо с яблоками, какие-то мелкие, не известные Ниссо вещи. У другой стены полки с дверцами, тоже маленький дом, для вещей. Ниссо трогает дверцу шкафа, но дверца скрипит, и Ниссо отдергивает руку. В стену вбиты гвозди — не деревянные, не каменные гвозди, а очень тоненькие, железные, и на них висят две длинные белые тряпки. Они у самой двери, только теперь Ниссо заметила дверь…

Ниссо отступает от окна, размышляет. Как это так случилось, что она опять попала к людям? Пряталась, блуждала, боялась, а теперь что? Вот взяли ее, привели, теперь будут расспрашивать, заставят работать, наверное, опять будут делать ей зло… Вот, может быть, этот спящий мужчина захочет взять ее в жены, — зачем бы иначе привел он ее к себе в дом? И как это получилось вчера? Ведь она долго смотрела на людей из-за башни и не хотела им показаться. Почему же все-таки не убежала тогда? Да, вспомнила: ей очень хотелось есть, и она так устала, — сама не понимала, что делала… А потом… Вот этот, спящий, смеялся над ней, но все-таки накормил ее, разговаривал с ней тихо. Почему он ее накормил? А потом привел в сад. Мазал ноги и руки бараньим салом. Какой у него был расчет? Конечно, он хочет взять ее в жены. Или, просто, все они знают Азиз-хона и боятся его? Старик придет сюда, и они отдадут ее!

Ниссо замерла от страха, мысли ее смешались, всем существом она поняла одно: бежать, как можно скорее, — пока этот спящий не проснулся — бежать!

Ниссо кинулась к двери, но вдруг заметила, что ведь она совсем голая, как же ей бежать голой? И потом ведь сейчас день, разве убежишь днем?

Ниссо остановилась, прислушалась: есть ли там люди за дверью? Ни один звук не выдавал присутствия человека в доме. Ниссо чуть-чуть успокоилась, решила подумать еще: нельзя просто так броситься и бежать, надо быть хитрой. Иначе поймают, и опять, как вчера, соберутся все, будут смотреть на нее…

За дверью послышался женский голос:

— Э! Проснулась?

Ниссо опрометью кинулась обратно в постель, забилась под одеяло, притаилась.

Дверь открылась, в комнату вошла старая женщина, прямая еще, но седая, с горбоносым, в глубоких морщинах лицом.

— Э, черноволосая, какие видела сны?

Отвечать или не отвечать? Теперь ясно: никуда уже не убежишь! Но голос совсем не сердитый, добрый.

Ниссо взглянула на старуху самым уголком глаза, так, чтоб самой видеть, а та ничего не заметила бы. Старуха — в длинной белой рубахе, как у всех женщин, только рубаха не рваная, чистая и застегнутая у ворота.

— Ай-ио!… Притворяешься! Вижу, не спишь! Хороший видела сон?

— Страшный, — решилась тихонько ответить Ниссо.

— Проснулась, теперь не страшно?

Ниссо решила молчать, — и сейчас молчать, и потом. Все время молчать, как молчала вчера.

— Меня боишься — не отвечаешь? — спокойно спросила Гюльриз, и Ниссо увидела ее лучистые смеющиеся глаза.

— Не знаю, какая ты, — чуть слышно прошептала Ниссо вопреки своему решению.

— Ио! — засмеялась старуха чистым, свежим, хотя и обведенным морщинами ртом, в котором зубы были белыми, как у молодой. — Я очень страшная, — две руки, голова одна, тебя покормить хочу, наверное, голодная очень…

— А ты кто? — Ниссо сдвинула одеяло с лица.

— Я? — старуха, шутя, толчком пальца в подбородок вскинула голову. Гордая я! Советской власти мать я! — и погрозила пальцем: — Со мной разговаривать знай как!

— Ты власть? — не поняла Ниссо.

— Я не власть… Мой сын Бахтиор — советская власть. Мой сын Бахтиор, у которого ты в доме сейчас. Плохого тебе он не хочет… Вставай, валялась много… Зови меня нан. Есть мать у тебя или нет? Молчишь? Ио! Вставай. Наверное, дэв унес твое платье, напрасно я стирала его: на веревку повесила, утром — смотрю, нет его, ничего не понимаю, только думаю: не стоит рвань такую жалеть. Вставай, мою рубашку наденешь!

Ниссо послушно откинула одеяло, спустила ноги с кровати. Старуха, кажется, очень добрая.

— Болят? — участливо спросила Гюльриз, глянув на вздутые длинные ссадины. — Ходить можешь?

— Немножко болят, теперь ничего! — стыдясь своей наготы, Ниссо встала. — Скажи, нана, откуда шум? Река где?

— Большая река — внизу. Маленькая — под стеной бежит. Такой дом у нас, спасибо Шо-Пиру, — придумал, чтоб летом не жарко было.

— Шо-Пир — кто?

— Вон спит! — указала Гюльриз на окно. — Тебя вчера принес.

— Твой сын он?

— Мой сын — Бахтиор, тоже спит, вон в шалаше. Шо-Пир русский, хотела бы я такого сына родить!

Гюльриз на минуту вышла за дверь, вернулась.

— Н рубаху, бери! — и бросила на кровать длинную холщовую рубаху. Одевайся, мыться идем, пока не проснулись они!

Успокоенная Ниссо покорно последовала за ней. Старуха провела ее через террасу, захватила кувшин с горячей водой, сошла к ручью, над которым висел на крепких тополевых бревнах угол террасы.

Скинув длинную, путавшуюся под ногами рубашку, Ниссо приготовилась мыться в ручье. Но старуха велела ей сидеть неподвижно, сама стала мыть ее горячей водой. Ниссо, покорившись, подставляла старухе и спину, и руки, и ноги. «Где это видано, — думала она, — чтоб горячую воду попусту лили? Азиз-хон был богатым, а никогда не тратил дрова, чтоб мыться горячей водой… Но это, правда, очень приятно».

Гюльриз ни о чем не спрашивала. Ниссо про себя рассуждала, что ничего, конечно, и не ответила бы старухе, но странно все-таки: почему она не пристает с вопросами?

Вымыв девушку, Гюльриз велела ей одеться.

— И теперь сама каждый день будешь мыться так. Будешь?

— Буду, нана, — тихо, даже улыбнувшись, произнесла Ниссо.

Гюльриз, подтянув на Ниссо спадавшую до земли рубаху, собрала ее в складки и обвязала вокруг талии шерстяным пояском.

— Потом подошью тебе подол, будет время. Пока так ходи… Идем со мной в дом, там сиди, никуда не беги. А я разбужу Шо-Пира, велел он разбудить, когда ты проснешься.

Ниссо поднялась на террасу, присела на ступеньке, стала заплетать мокрые волосы, — не в мелкие косички, как приказывал ей Азиз-хон, а в две большие косы, как привыкла с детства в родном Дуобе и как заплетены были волосы у старой Гюльриз.

«Русский! — думала Ниссо. — Никогда прежде я не видала русских. Богатый, наверно, такой дом у него — чистый, большой, дерева много: земля, и та из дерева… Русский!… Вот почему он такой большой, и, значит, у русских глаза голубые!… Сильный он… Что будет он делать со мной?»

И сразу насупилась, — беспокойство, враждебность вновь овладели ею. Решительно вскинула голову и взглянула в сад, откуда должен был показаться Шо-Пир: нет, никакими сладкими словами он не подкупит ее, она будет молчать, и пусть ей нельзя убежать сейчас — она убежит, все равно убежит потом…

И, приготовившись к борьбе, ожесточившись, Ниссо стала напряженно ждать появления «повелителя пиров». Само имя этого человека говорило ей, что он привык проявлять власть и могущество, что он станет приказывать ей, требовать покорности… Сколько было вчера около той башни людей — он всеми распоряжался… Но ничего, ничего, она станет колючей, как еж.

2

Он подошел к ней сбоку, большой и веселый, так неожиданно, что Ниссо вздрогнула и опустила глаза. В высоких сапогах, в туго затянутых ремнем галифе, в белой рубашке с раскрытым воротом, с мылом в руке и полотенцем через плечо, Шо-Пир появился из-за угла дома, — совсем не оттуда, куда смотрела Ниссо. Остановился перед смущенною девушкой, положил мыло и полотенце на перила террасы и с улыбкой сказал:

— Ну, здравствуй, красавица! Что же, ты и смотреть не хочешь? Чего стыдишься? Помылась, вижу, — на человека похожа стала. — И просто, протянув ей свою крупную руку, повторил: — Здравствуй! Зовут тебя как?

Голос Шо-Пира мягок, тон дружествен. Ниссо, чувствуя, что озлобленность ее улетучивается, но все еще упорствуя, сжала пальцы на коленях и еще ниже опустила голову, чтобы Шо-Пир не видел ее лица.

— Эх ты, дикарка! — усмехнулся Шо-Пир. — Ну, давай руку, в самом деле. У нас, русских, вот так здороваются, — и, сняв с колен руку Ниссо, вложил ее в свою большую ладонь.

Пальцы Ниссо оставались вялыми, и Шо-Пир со смехом добавил:

— Жми! Ну, жми сильней. Вот так здороваться надо. Ты же сильная девушка. По горам шла одна — смелой была, а меня боишься? Смотри на меня!

И, ласково положив ладонь на мокрые волосы девушки, Шо-Пир повернул к себе ее взволнованное лицо. Встретившись с его смешливым взглядом, Ниссо невольно, сама того не желая, улыбнулась.