Танцы в песках - Ди Уайет

Джеймс взглянул на Лизл.

— В таком случае, я думаю, нам стоит войти к ним и узнать, в чем дело.

— Если ты так считаешь… — пробормотала Лизл.

Он открыл дверь оранжереи и, взяв ее за руку, провел за собой. Хэрриет Ловелл стояла возле полуоткрытой двери, ведущей в сад.

Взгляд ее бледно-голубых глаз был совершенно иным, чем раньше. Он был таков, какого Лизл не доводилось видеть раньше — и это удивило ее: то был взгляд не побежденного, но примирившегося и успокоенного человека. Джеймс, обняв Лизл за плечи, повел ее в комнату, однако Лизл остановилась, как вкопанная, когда увидела другую леди.

— Бабушка!

Она быстро, инстинктивно двинулась к своей бабушке. Старая леди радостно вскрикнула и распростерла широкие объятия, прижав Лизл к своей пышной груди.

— Дорогая моя Лизл, — бормотала бабушка, и слезы блестели в ее накрашенных старых глазах.

Джеймс наблюдал, как Лизл обнимает бабушку. Он видел уже Павлу Эдриан, и теперь стоял, как завороженный, потому что фигура Бабушки была совершенно фантастическая.

Присутствие Бабушки преобразило комнату. Она была высока, грузна, и ее фигура с широкими бедрами была задрапирована в летящий шелковый кафтан, который шуршал при любом движении. Седые волосы Бабушки были элегантно завиты и подколоты на затылке. Пронзительные голубые глаза под макияжем любовно оглядели Лизл — а затем метнули взгляд на Джеймса, и не сводили с него взгляда до тех пор, пока Лизл не прервала свои объятия и не отступила, чтобы с любовью взглянуть на Бабушку.

— Бабушка, помнишь, я писала тебе? Это — Джеймс… Джеймс Ловелл.

Старая актриса долго изучала Джеймса: так долго, что тот начал чувствовать себя несколько некомфортно под ее взглядом. Он знал: она оценивает его, не упуская ничего из виду.

Она снисходительно кивнула своей величественной головой:

— Да, я догадываюсь. — Она протянула ему руку для поцелуя.

Когда знакомство состоялось, Лизл бросила взгляд на Бабушку, а затем — на тетю Джеймса. Перед ними были две старые леди: одна — высокая и полная, другая — крошечного роста и сухонькая; обе как бы были высушены временем, обе были из другого века, из иного мира, который когда-то существовал, неведомый Лизл с Джеймсом.

— Что происходит? Что ты тут делаешь, Бабушка? — наконец спросила Лизл, все еще не веря, что все это происходит на самом деле, и она не спит. — И откуда ты узнала, что я буду здесь сегодня?

Прежде чем Павла Эдриан смогла ответить, Хэрриет Ловелл улыбнулась и отошла от окна. Хотя ее бледные щеки были холодны по-прежнему, впервые Лизл увидела отсвет теплоты в глазах тети Джеймса.

— Это длинная история, и Джеймс знает о ней больше, чем говорит, — сказала тетя Хэрри, поворачиваясь к Джеймсу.

Лизл повернулась к нему с интересом и удивлением:

— Ты ведь знал, что моя бабушка здесь, Джеймс?

Он улыбнулся и поцеловал ее в щеку.

— Именно мне она обязана приездом. — Он поцеловал тетю, спокойно добавив: — Не буду лгать тебе, Лизл. Я написал твоей бабушке и попросил ее приехать в Ханахин.

Хэрриет двинулась в места.

— Но перед тем, как я расскажу, что именно эта необыкновенная женщина здесь делает, я думаю, нам всем нужно выпить чаю.

— Думаю, мне нужно чего-то посущественнее, чем чай, — хитро добавил Джеймс.

Когда убрали чай, все четверо уселись вместе — и тетя Хэрри начала свой рассказ.

— Трудно даже решить, с чего начать, — сказала она.

— Нам всегда было трудно, Хэрриет, с того момента, когда мы встретились. Начни лучше с самого начала, — предложила Павла Эдриан.

Хэрриет слегка кивнула головой.

— Ты, как всегда, права, Павла. — Она некоторое время смотрела в стену, будто вновь переживая все события давно минувших дней. — Берлин… — тихо начала она. — Все началось в Берлине.

Рассказ начался, и, по мере того, как он развивался, Лизл становилась все более серьезной, слушая воспоминания двух старух, которые выуживали из памяти одно воспоминание — а за ним тянулись другие.

Бабушка Лизл была молодой актрисой, когда заканчивалась война, и ее послали воодушевлять бойцов Объединенного фронта после взятия Берлина. В это же время тетя Джеймса, Хэрриет Ловелл, была призвана в британскую армию в качестве водителя одного из генералов. Именно в осажденном Берлине, среди руин, встретились две женщины. Две молодые и красивые женщины, столь разные по происхождению и темпераменту.

Хэрриет встретила там же молодого русского офицера. Он отличался от других солдат тем, что был сыном князя. Звали его Никки. Он был молод, красив, аристократичен и выглядел шикарно в долгополой серой шинели и высоких сапогах. Широкоплечий, с глазами голубыми, как ясный летний день.

Никки ходил на свидания с Хэрриет, и весьма скоро она отчаянно, безнадежно в него влюбилась.

В один из вечеров, на свидании, он с возбуждением сообщил, что ему удалось достать два билета на представление, которое должно было быть в американской зоне. Он отчаянно желал видеть игру молодой актрисы, чье имя гремело в России до войны, и игру которой прославляла в восторге вся его семья.

Хэрриет вспоминала, как был очарован Никки игрой Павлы Эдриан. Потом в бар, куда Никки повел Хэрриет на ужин, ко всеобщему изумлению и восторгу, вошла Павла Эдриан с группой актеров и американских офицеров.

Никки был ошарашен и настаивал на том, чтобы представиться, поэтому Хэрриет, которая знала большинство американских офицеров и желала сделать приятное своему любимому, выхлопотала ему приглашение за столик Павлы.

То был славный вечер. Они болтали за столиком все трое, а потом их часто видели вместе то там, то здесь. Хэрриет и Павла настолько подружились, что стали совершенно как сестры.

— И, конечно, произошло неизбежное, — продолжала Хэрриет быстро взглянув на Павлу. — Ситуация была дикой. Казалось, Никки любит нас обеих. Один вечер он приходил ко мне, заверял в своей неизменной преданности, а в следующий вечер уходил к Павле.

— Но я так его любила, — пробормотала Павла, — что могла бы простить ему все.

— Не совсем все, — спокойно возразила Хэрриет. — Видите ли, ни одна из нас не догадывалась, что он любит другую. Во время войны все так непостоянно, так эфемерно, что такие вещи случаются часто. Любовь достигает такой невероятной силы, которой бы хватило в мирное время на долгие годы. Затем людей перебрасывали в иное место дислокации, иногда стремительно, и большинство таких романов оканчивалось ничем. — Она скорбно улыбнулась. — К несчастью, в нашем романе на троих все было более сложно и более запутанно.