Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

— Нет, просто образ, — отозвалась Наташа, искоса глянув на портрет человека с глазницами, заполненными темными штрихами. — В голове все время возникают разные образы. Но, ты знаешь, когда я рисую просто из головы или по памяти, получается не то. Нет живости. Рисунки словно какие-то искусственные, как куклы. Мне нужно обязательно рисовать с натуры.

«Глаз, мозг, рука» — вспомнилась ей выведенная в музее формула Неволинского мастерства, и она улыбнулась, не зная чему.

— Ну, так или иначе, тебе следует показать их Лактионову, — заявила Надя, держа рисунки так, словно боялась, что Наташа вырвет их у нее и убежит. — Пойми, я не льщу тебе по старой дружбе, это действительно стоящие вещи. Хоть я и ничего не понимаю в изобразительном искусстве…

— Вот именно!

— …но я представляю мнение обывателя. Ты думаешь, картины скупают исключительно крутые знатоки? Я только не могу понять — почему ты их от меня так долго прятала. Давно ты их нарисовала?

— Ну вот же, в течение этих трех дней.

Лицо Нади выразило откровенное недоверие.

— Ты шутишь. Вот это все и так — за три дня?!

— А что такого? Я занималась ими почти круглые сутки и на работе тоже, так что, боюсь, если дела так дальше пойдут, меня уволят.

Надя покачала головой, глядя на рисунки, и в ее лице была какая-то странность — виноватость и в то же время горделивая оправданность.

— Ну что ж, — пробормотала она, — значит, не зря…

— Что? — переспросила Наташа, и Надя быстро вскинула голову.

— Говорю, не зря я тебе на мозги капала столько времени. На.

Но Наташа отодвинула протянутые картины и взяла бокал с уже выдохшимся шампанским. Мельком посмотрела на свою розу, одиноко лежавшую на углу стола и пододвинула ее к себе.

— Нет, пусть побудут у тебя. Я… да и вообще, возьми их себе. Они ведь тебе нравятся?

— Да, но…

— Вот и бери, — Наташа засмеялась. — Может, когда-нибудь потом загонишь за большие деньги. Ты знаешь, за эти несколько лет я как-то отупела и мало что вокруг вижу, но в последнее время я много думала обо всем и… В этой жизни ты моя лучшая подруга.

— И единственная, потому что тебе просто некогда искать других, — заметила Надя, перебирая рисунки.

— Просто… ну, ты все время как-то была рядом, поддерживала меня, а я этого даже не замечала. Ну… картины — это пока единственное, что я тебе могу дать.

— Ты мне ничего не должна, — сказала Надя глухо.

— Нет, просто я хочу хоть что-то сделать для тебя.

На секунду Наташе вдруг показалось, что подруга сейчас расплачется, потому что у нее задрожали руки и она потерянно зашарила глазами по сторонам, но спустя несколько секунд молчания Надя кивнула и твердым голосом произнесла «Спасибо».

— Только обещай, что не покажешь их Лактионову, — продолжила Наташа, сделав вид, что ничего не заметила.

Застывшее лицо Нади разломилось привычной насмешливой улыбкой.

— О, господи!

— Пообещай!

Надя от души захохотала.

— Чтоб мне помереть! Не покажу! А землю есть не надо?

— Есть? — Наташа вздохнула печально. — Знаешь, я уже жалею, что Лактионов ушел. Я снова хочу есть. И домой, все-таки, еще слишком рано…

— Есть?! Подруга, ты забыла, что я совсем недавно слегка распотрошила нашего дорогого питерского гостя! — Надя вдохновенно махнула в воздухе деньгами.

— Подожди, но ведь сюжет еще даже не готов! — попыталась остановить ее Наташа, понимая, впрочем, что это бесполезно.

— А! Выйдет в срок, не беспокойся! — Надя повернулась и махнула официантке, которая болтала с каким-то парнем в дальнем углу. — Девушка! Скорей! Сегодня дамы гуляют!

За стеклами снова летела ночь, унизанная цепочками огней, — летела, подпрыгивая в такт маршрутному автобусику, врывалась вместе с встречным ветром в открытое окно и сливалась с темнотой в салоне — свет включали только на остановках, дабы подсчитывать деньги. Откинувшись на спинку кресла, Наташа сонно смотрела в окно, жмурясь от ветра. Веселый хмель уже проходил, и в голову вползали болезненная тяжесть и легкое уныние — как всегда переход от развлечений к обыденности был слишком резким, и уже безжалостно осознавалось, что существует завтра, и прилив непривычной и привлекательной жизни, в которой есть машины, рестораны, отбивные с грибами, шампанское и креветочные салаты (черт! вот же воистину желудок бывает сильнее разума — и как же мало нужно иногда человеку для счастья!), закончился, искрящаяся вода схлынула, обнажив непривлекательные камни серой реальности. Но это все лирика, нужно возвращаться домой, нужно работать, работать… Надя, выпившая больше, все еще пребывала в эйфории и без перерыва рассказывала какие-то занятные эпизоды из телевизионных будней. Наташа слушала подругу вполуха — ей все еще не давали покоя мысли о Лактионове и его истории. Хотелось, даже как-то болезненно, узнать, что же случилось с Неволиным на самом деле — кто его убил и за что и убил ли вообще? И его дочь (жертва искусства?) — сколько ей, получается, тогда было? — лет четырнадцать? — совсем ребенок.

За окном мелькнула знакомая рыночная ограда в ореоле ларечных огней, и Наташа, спохватившись, крикнула: «Остановите!». Автобусик затормозил, и темная ночь в салоне на минуту сменилась ночью электрической. Девушки, бормоча извинения, протиснулись через короткий ряд пассажирских коленей, согнувшись в три погибели, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок, откатили неподатливую дверь и выпрыгнули на асфальт.

— Елки, ну и духотень! — пробормотала Надя, обмахиваясь ладонью. — Когда же дождь пойдет, а?! Дышать же нечем! Ф-фу, ужас!

Наташа подняла голову, задумчиво разглядывая небо. Сегодня звезды напрочь были затянуты плотным облачным покровом, совершенно не пропускавшим свет, что, впрочем, вовсе не говорило о приближении грозы, — поутру он, скорее всего, просто исчезнет, и солнце снова начнет поджаривать мир в положенный срок. Но пока ночь обещала быть темной. Время подходило к двенадцати, и окна в домах гасли одно за другим, лишь в некоторых бился голубоватый свет работающих телевизоров. Из диско-бара на площади летел магнитофонный голос какой-то певицы, с отчаянным усилием хрипевшей на начале второй октавы о разбитой любви.

К дому шли молча, поглядывая по сторонам, и Наташа чувствовала в Наде ту особую подобранность, которая всегда вырабатывается у людей, часто возвращающихся домой поздно ночью, когда может случиться все, что угодно. Насчет ночной безопасности никто из них иллюзий не питал, и в сумочке у каждой всегда лежало какое-нибудь простенькое средство обороны — шило или перочинный ножичек или, на худой конец, маленький баллончик лака для волос «Прелесть», который, если им удачно брызнуть во вражескую физиономию, действовал не хуже «Черемухи». Во дворах сегодня было тихо, и единственным звуком был перестук их собственных каблуков.