Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

До тридцати лет жизнь Неволина текла относительно спокойно. Он был хорошим художником. Конечно, не таким, как, например Рокотов или Лосенко, но достаточно неплохим портретистом-реалистом. Его услугами пользовались при дворе Екатерины II, он был знаком с такими известными людьми как Федот Шубин и Николай Львов, встречался с Этьенном Фальконе.

В тридцать же лет манера работ Неволина резко изменилась. Можно сказать, что в его творчестве наступил переломный момент. И теперь его картины стали такими, какими вы их видели. Это, конечно, был уже не реализм, а что-то вроде синтеза символизма и сюрреализма (это в то время!), с прежней же манерой он распрощался навсегда. В этот же период он женился на дочери своего друга, состоятельного дворянина, Анне Медведевой, чей портрет, Наташа, вы так ловко расшифровали. Вот только о том, действительно ли она страдала от такой болезни, мне неизвестно, впрочем, оно и понятно — подобные вещи скрываются тщательно.

Итак, начиная с 1778 года карьера Неволина как художника стремительно рушится. Он перестает получать заказы от знатных семей. Его перестают принимать. С ним обращаются как с сумасшедшим. Друзья уговаривают его вернуться к прежней манере, но Неволин, как одержимый, продолжает рисовать и рисовать. Нельзя сказать, что он был непопулярен, — как вы могли заметить, его картины обладают поистине магнетической силой. Богобоязненная знать призывает уничтожать «срамоту» и «происки дьявола», которыми являются Неволинские картины. Начинаются гонения. В принципе, я думаю, больше всего они тряслись из-за то-го, что в тех чудовищах и «происках дьявола» действительно без труда узнавали себя

Самое интересное во всем — это слухи и сплетни, которыми обросли работы художника. Говорили, что они приносят несчастья, что нарисованное Неволиным зло выходит из картин и творит бедствия, что картины Неволина — живые. Конечно, все это глупая болтовня, но как раз в этот период, когда картины начали уничтожать, — по Петербургу и Москве прокатилась волна странных преступлений — странных потому, что их совершали люди с высоким положением в обществе, уважаемые, религиозные — совершали с немыслимой жестокостью. Это были совершенно разные люди, но одно было у них общим — все они позировали Неволину для его картин. И как только кто-то сложил два и два, вы представляете, что началось?

Подразумевая, что Лактионов задал вопрос, Наташа сказала:

— Его убили? Арестовали?

— Нет, но он потерял все — доброе имя, славу, состояние, друзей — все, кроме семьи. Его отлучили от церкви и в 1785 году выслали в Крым, где он получил маленькое земельное владение. Сейчас, если я не ошибаюсь, на его месте стоит ваш городок. Неволин уехал вместе с женой и двумя дочерьми и жил здесь до 1794 года.

Лактионов замолчал, задумчиво посмотрел на часы и неожиданно шлепнул ладонями о стол.

— Девочки, вы так на меня действуете, что все из головы вылетело! А между прочим, у меня важная встреча. Так что…

— Ну, вы хоть рассказ закончите, — перебила его Наташа и, судя по его взгляду, сделала это довольно резковато, хотя вовсе этого не хотела.

— А дальше рассказывать-то собственно нечего. В 1794 году Неволин погиб — сгорел вместе со своей мастерской. Был страшный пожар. В принципе, летом для Крыма пожары — обычное дело (Наташа и Надя дружно кивнули с видом знатоков), но это случилось зимой. Вокруг трагедии бродило множество самых невероятных слухов, и все они были связаны с картинами Неволина. Мол, картины ожили и убили его — ведь к тому моменту в мастерской уже накопилось много картин, часть из них ему удалось увезти из Петербурга, что весьма прискорбно.

— Почему?

— Потому что они сгорели вместе с ним, разумеется. И…да, чего только народ не болтал об этом! Все же лично я склонен думать, что Неволина убили, — возможно, кто-нибудь из оскорбленных натур или родственников погибших. Но истинная причина смерти этого замечательного художника вряд ли станет известной. Боюсь, это одна из тех тайн, которые уходят вместе с веками навсегда. Нам остались только картины. Печальная нелегкая судьба, лишний раз подтверждающая слова весьма мною уважаемого Сомерсета Моэма: «Человек не то, чем он хочет быть, но то, чем он не может не быть».

— А его семья — что с ней стало, — спросила Надя, по-прежнему поглядывая на Лактионова с каким-то странным огоньком в глазах, разгоравшимся по мере его рассказа.

— Одна из дочерей тоже погибла при пожаре — она, видите ли, тоже рисовала, и отец часто брал ее с собой в мастерскую, а вот что стало с Анной и второй дочерью — неизвестно. Думаю, они уехали из этих мест — ведь люди долго помнят подобные вещи, а человеческий язык — нечто страшное.

Наташа кивнула, снова вспомнив протянутые с картины к зрителю руки, тонкие красивые пальцы, стройную фигуру, лицо в туманной дымке, за далекой двухвековой пылью. Что она видела? Кем был ее муж? Что с ними случилось? Рассказанная Лактионовым история глубоко погрузила ее в воды грусти, но жаль ей было почему-то не Неволина, а его жену — может, потому, что она сама была женщиной? А Неволин… Наташа подумала о картинах в музее. Антология порока. Смесь любви и ненависти. Любви к работе и ненависти к тому, что изображаешь. Как это возможно, как это совмещалось? Влияло ли на Неволина то, что он постоянно погружался в темные бездны чужих душ, чужого зла?

— Ладно, девочки, пойдемте, я вас отвезу, — сказал Лактионов. — Или вы собираетесь еще посидеть?

— Да, мы хотели поговорить, так что, простите, Игорь Иннокентьевич, придется вам в гордом одиночестве, — Надя игриво улыбалась, и Наташа прямо-таки слышала, как под этим зазывно-обещающим изгибом губ она издевательски хохочет. — Ничего? Когда две женщины встречаются… ну, вы понимаете.

— Ну, конечно, конечно. Ох, Надюша, — спохватился Лактионов, — телефончик-то.

Надя продиктовала ему рабочий и домашний телефоны (домашний?! Лактионов взят на прицел), Игорь Иннокентьевич записал и посмотрел на Наташу, явно ожидая, как нечто само собой разумеющееся, ее номера. Помявшись под насмешливым взглядом подруги, Наташа все же телефон сообщила, предупредив, что звонить можно только с одиннадцати вечера, и голос Лактионова сразу же стал сочувствующим (бедная девочка, так долго работаете, магазин, понимаю — ужасно, старые пропойцы, ночь, а не страшно? может вас встретить завтра?) Потом он подозвал официантку с легким вишневым намеком на платье и попросил посчитать, добавив в заказ еще одну бутылку шампанского (такое приятное знакомство, ну, болтайте, девочки, а завтра мы встречаемся, не забудьте, чмок-чмок — и тонко звенит прощальный поцелуй бокалов). И все — нет Лактионова — ушел, и, мягко шурша шинами, укатила серебристая «омега».