Месть роботов - Роджер Желязны
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему Земля заплатила Сэндоу за создание этого ада?
Соблюдение прав ссыльных? — Никто не имел ничего против, но требовалась и определенная мера наказания. Осужденный вместе с курсом терапии должен был получить еще и необходимую долю отрицательных эмоций, чтобы (это мое предположение) наказание затронуло не только душу, но и тело.
Скорбь стала планетой-тюрьмой.
Самая продолжительная ссылка на Скорбь не превышала пяти лет. Меня осудили на три. Человек привыкает ко всему, будьте уверены. Условия оказались вполне сносными: кондиционеры, звукоизоляция и, если потребуется, отопление. Здесь никого ни в чем не ограничивали; вы могли отправиться куда вам заблагорассудится, приехать в ссылку с семьей или обзавестись ею здесь, а при желании даже делать деньги. Здесь достаточно разного рода дел: магазины, театры, церкви — то же самое, что и на других планетах, разве что здания более приземисты на вид и частенько уходят глубоко под землю. Если кому-то больше по вкусу безделье и философия, он все равно не останется голодным. Единственное различие между Скорбью и другими планетами заключалась в том, что вы не имели права покинуть ее до окончания вашего срока. Население планеты — приблизительно триста тысяч, из которых девяносто семь процентов — заключенные и их семьи. У меня семьи не было, но к рассказу это отношения не имеет. Или имеет? Ведь у меня когда-то была семья...
Мне принадлежал сад, за которым ухаживали роботы. Весь год под водой находилась половина территории, а на полгода вода заливала всю плантацию. Моя „ферма” была в низине, высокие деревья венчали гребни холмов вокруг, я жил в герметичном вагончике из блестящего гофрированного железа с миниатюрной лабораторией и компьютером и выходил из вагончика только в плавках или водолазном костюме (в зависимости от времени года), сеял и собирал урожай.
Сначала я ненавидел „ферму”.
По утрам иногда казалось, что мир исчез и я плыву по реке забвения. Затем пустота превращалась в туман, распадавшийся на мглистые клочки, стелющиеся по земле, как пресмыкающиеся, чтобы исчезнуть и оставить меня наедине с новым днем. Я уже говорил, что сначала ненавидел место своего заключения, но потом привык. Может быть потому, что меня заинтересовал один факт.
Потому-то я и не обратил внимания на крик „Железо!”. Я занимался исследованиями.
Земля то ли не смогла, то ли не пожелала платить назначенную Сэндоу цену за жалкий мир, годный как тюрьма или полигон для маневров. Тогда Сэндоу предложил нечто иное, и судьба Скорби была решена. Он снизил цену, взял на себя заботу о „трудотерапии” и, таким образом, стал владельцем местной промышленности.
В лабораториях, подобных моей, содержалась вся необходимая для исследования аппаратура. Можно получить любые интересуюпше вас данные об ударостойкости, термостойкости и многом другом. Бывало и так: оставишь урожай без присмотра и выясняется, что какой-то неучтенный фактор доставляет вам кучу неприятностей. Мне кажется, с Сэндоу не раз случалось подобное, поэтому-то он и решил присоединить „ферму” к другим объектам исследований.
Скорбь — эта невыносимая планета — представляла обильную информацию для изучения. Некоторые из нас разъезжали по климатическим поясам, записывая отклонения от нормы. Причудливые приземистые дома тоже подвергались осмотру, ибо когда-нибудь их двойники разбредутся по другим пограничным мирам. Назовите любой предмет, и я могу вас заверить, что кто-нибудь на Скорби обязательно занимается проверкой его на пригодность.
Прошел почти год, как истек срок моего заключения, но я оставался, хотя мог покинуть планету в любой момент. Кое-что меня здесь удерживало. Я хотел найти подтверждение одной догадке.
Те, кого нанимал Френсис Сэндоу, исследовали многое, но для меня интерес представлял один побочный продукт местной экологии. Было нечто любопытное в моей долине, нечто, заставлявшее рис расти как на дрожжах. Сэндоу сам не знал, в чем дело, и исследования, которые я вызвался проводить, должны были дать объяснение этой загадке. Если существовало вещество, ускоряющее созревание риса до двух недель после посева, открытие такого вещества представлялось неоценимым благодеянием для растущего населения Галактики.
Итак, я защищал мои владения от змей и водяных тигров, выращивал урожай, занимался исследованиями, а результаты вводил в компьютер. Данные накапливались медленно: я исследовал все факторы поочередно и, когда услышал этот сумасшедший вопль „Железо!”, понимал уже, что нахожусь от разгадки на расстоянии одного-двух урожаев.
Правда, я упустил из виду то, что истина могла оказаться непознаваемой, ибо единственное, чего мне хотелось тогда, — это найти разгадку, подарить ее миру и сказать: „Пользуйтесь! Я сделал открытие, чтобы заплатить за то, что когда-то присвоил. Надеюсь, это справедливо”.
Во время одной из нечастых поездок в город я заметил, что говорят там лишь об одном — о железе. Люди гадали, будет ли массовое бегство, и пара-другая намеков была брошена в адрес людей вроде меня, которые могли уехать в любой момент. Разумеется, я не пожелал с ними разговаривать. Я не очень-то любил этих людей, потому-то и взял себе работу, которой мог заниматься в одиночку. Мой „терапевт” не хотела, чтобы я работал один, но также не советовала мне с кем-либо ссориться или увлекаться спорами. Этому второму совету я следовал, а как только мой срок истек, перестал встречаться с ней.
Поэтому я удивился, услышав звонок в дверь. А когда открыл, она буквально ворвалась ко мне в вихре чудовищного ветра, под пулеметным огнем дождя, обстреливавшего ее с небес.
— Сюзанна?! Входите, — сказал я.
— Мне кажется, я уже вошла, — сказала она, и я закрыл за нею дверь.
— Давайте, я повешу вашу амуницию.
— Спасибо.
Я помог ей выбраться из плаща, больше всего напоминавшего шкуру угря, и повесил его на крючок в прихожей.
— Как насчет кофе?
— Не откажусь.
Она прошла за мною в лабораторию, служившую одновременно и кухней.
— Ты когда-нибудь слушаешь радио? — спросила она, принимая из моих рук чашку.
— Нет, приемник сломался месяц назад, а починить его я так и
