Дитте - дитя человеческое - Мартин Нексе

По воскресеньям Большому Кляусу полагался отдых, да и не годилось в праздник путаться по дорогам и вести торговлю. Ларc Петер забирался на сеновал и отсыпался за всю неделю. Слишком часто недосыпал он в будни, поэтому в праздник готов был проспать хоть до вечера, и Дитте изо всех сил старалась держать ребятишек подальше от сеновала: они так и норовили побегать около и поднять шум, словно случайно, в надежде разбудить отца и поиграть с ним. Но Дитте заботливо охраняла его покой.

Два раза в год они всей семьей ездили на ярмарку и Хиллерэд, восседая на возу со всякой всячиной. Детей сажали в плетеные корзины, вложенные одна в другую и поставленные на телегу сзади, с боков ее свешивались большие связки веников, под скамейкой, служившей сиденьем, спрятаны были оплетенные корчаги с маслом и корзинка с яйцами, а впереди, в ногах у Сэрине и Ларса, лежала парочка овец со связанными ногами. Эти выезды были большими праздниками, по которым в доме велся счет времени.

XVI

НЕСЧАСТНАЯ БАБУШКА

Мать редко позволяла Дитте навещать бабушку и гостить у нее несколько дней. Но обычно вмешивался отец и так устраивал свои поездки, что мог либо завезти Дитте к бабушке, либо захватить ее с собой оттуда.

Бабушку Дитте всегда находила в постели, — старуха не хотела больше вставать. «Зачем мне подниматься и ковылять тут одной без тебя? Если я не встаю с постели, меня нет-нет да и вспомнит какая-нибудь добрая душа, зайдет ко мне, принесет кусочек чего-нибудь, да приберет немножко вокруг. Ох, да! Самое лучшее — умереть бы поскорее: лишняя я на свете!» — жаловалась старуха. Но все-таки вставала и ставила кипятить воду для кофе, а Дитте прибирала постель и комнату, находившуюся в страшном беспорядке. Потом они приятно проводили вместе время в разговорах.

Когда Дитте пора было возвращаться домой, старуха начинала плакать. Остановившись за углом дома, держась за столб, Дитте слушала ее причитания. Девочка всячески старалась взять себя в руки. Ведь она должна, должна вернуться домой, и если теперь сразу оторваться от столба, кинуться по дороге и бежать, бежать опрометью, пока она не перестанет слышать плач бабушки, — то… Но тут сердце у нее начинало так щемить, что она, сама не зная, как это случилось, уже стояла опять возле бабушки и обнимала ее.

— Я могу побыть у тебя еще до завтра!

— Ты не обманываешь меня, дитятко? — робко спрашивала старуха. — А то ведь с Сэрине шутки плохи!.. Да, да, — прибавляла она, немного погодя, — побудь со мною до завтра. Бог тебя не оставит за твое доброе сердце. Мы с тобой ведь не часто видимся.

И на следующий день расстаться оказывалось не легче. У Марен сил не хватало отпустить девочку. У старухи столько накопилось на сердце, столько надо было еще рассказать, стольким поделиться! И что такое, в самом деле, один лишний день после целых месяцев горького одиночества?

Дитте серьезно выслушивала старуху, — теперь девочка понимала, что такое горе и тоска.

— Ты стала там совсем другою, — говорила старуха, — я это замечаю по тому, как ты слушаешь. Только бы поскорее наступило время, когда ты сможешь пойти в прислуги.

Но скоро их счастью наступал конец. Ларc Петер заезжал за девочкой.

— Ну, пора тебе и домой, — говорил он, усаживая ее. — Малыши плачут.

. — Да, тебя-то нечего бояться, — говорила старуха Марен, — но Сэрине не мешало бы получше обращаться с девочкой.

— Я думаю, теперь будет лучше. А уж малыши-то как ее любят! Она для них настоящая «мамочка Дитте».

Да, да, малыши! Сердце у Дитте таяло при мысли о них. Они умели привязать ее к себе и, хотя и требовали от нее самоотверженных забот и хлопот, все же завоевали ее сердце!

— Как поживает Поуль? — поторопилась на этот раз спросить Дитте, едва они перевалили через дюны и бабушкина хижина скрылась из виду.

— Ты знаешь, он часто плачет, когда тебя нет дома, — тихо ответил отец.

Дитте знала это. У него резались зубки, десны вспухли и горели, щечки пылали от лихорадки, и он все просился на руки. Малыш цеплялся за юбку матери, она отталкивала его, он падал и ушибался. Кто же брал его на руки, кто утешал? В любвеобильном сердце девочки поднималось раскаяние. Она оставила малыша! И Дитте затихла в нетерпеливой тоске — поскорее бы опять посадить его к себе на колени! У нее ломило поясницу, когда она долго таскала его на руках, и учитель выговаривал ей за то, что она не умеет держаться прямо.

— Сама виновата, — говорила ей мать. — Зачем поднимаешь такого большого мальчишку? Он сам отлично может бегать.

— Но ведь он плачет, ему больно! — Дитте по себе слишком хорошо знала, как тянет ребенка прижаться к живому, бьющемуся сердцу. Она сама все еще испытывала эту потребность, тем более, что ее мать не чувствовала никакой радости, когда носила ее под сердцем.

Сэрине была зла, когда Ларc Петер привез Дитте, и несколько дней даже не смотрела на нее. Наконец любопытство одолело ее.

— Ну, как поживает старуха? Не хуже ей? — спросила она.

Дитте, думая, что мать спрашивает из сочувствия, подробно рассказала, как бедствует бабушка.

— Совсем не встает больше с постели, ест, только когда к ней заглянет кто-нибудь и принесет еду.

— Ну, стало быть, не долго протянет, — решила Сэрине.

Дитте расплакалась, и мать начала бранить ее.

— Глупая девчонка! Есть из-за чего плакать! Старики ведь не могут жить вечно и быть обузой для других. А когда бабушка помрет, у нас будет новый дом.

— Нет, бабушка сказала, что деньги от продажи ее хижины надо поделить поровну. А другие… — Дитте вдруг запнулась.

— Какие другие? — Сэрине наклонилась к ней, ноздри у нее раздулись.

Но Дитте крепко сжала губы. Бабушка строго-настрого наказала ей не проговориться об этом никому даже намеком, а она вот и проболталась!..

— Глупая девчонка! Думаешь, я не знаю, что ты говоришь про двести далеров, которые выплачены за тебя? Как же насчет их?

Дитте недоверчиво посмотрела на мать и прошептала:

— Они пойдут мне.

— Так лучше бы старуха отдала их нам на сохранение, чем самой дрожать над ними, — буркнула Сэрине.

Дитте вздрогнула. Ведь этого-то как раз бабушка и боялась — что Сэрине доберется до денег.

— Бабушка их хорошо припрятала, — сказала она.

— Вот как? Куда же? В перину, конечно!

— Нет, нет! — уверяла Дитте, энергично мотая головой. Но сразу ясно стало, где именно были спрятаны деньги.

— Ну, и отлично, что не в перину, потому что за периной я скоро приеду и возьму ее. Так и передай от меня бабушке в следующий раз. Все мои сестры получили из дому по верхней перине, когда выходили замуж, и я требую такую же для себя.

— Но ведь у бабушки осталась только одна верхняя перина, — принялась уверять Дитте чуть не двадцатый раз.

— Может взять одну из своих нижних перин и ею накрываться. А то лежит на целой горе!

Правда, постель у бабушки была мягкая-премягкая, это Дитте знала лучше, чем кто бы то ни было. Перины на бабушкиной кровати были туго набитые и грели лучше всего на свете, а на стене около кровати висела соломенная циновка. Как тепло и уютно было спать там за бабушкиной спиной!

Дитте была не по возрасту мала, — суровые условия жизни задерживали ее рост, — но по уму она казалась старше своих лет. Девочка была от природы вдумчива, и жизнь научила ее не уклоняться, а принимать всякое бремя целиком на свои плечи. Дитте совсем не знала детской беспечности и была полна забот и огорчений. Сердце ее болело за братишек и сестренку в течение тех немногих дней, которые она проводила у бабушки, и в то же время девочка тосковала о бабушке, когда долго не видалась с нею.

В наказание за то, что Дитте самовольно задержалась у бабушки, Сэрине долго не разрешала девочке снова навестить старуху. И Дитте все время мучилась, думала о бабушке и изводила себя упреками. Особенно по вечерам, когда лежала в постели и долго не могла заснуть от холода и от грустных мыслей. Приходилось накрываться с головой, чтобы мать не услыхала рыданий.

Дитте вспоминала всю доброту старухи, горько каялась в своих злых проделках и шутках. Вот и неси наказание! Дурно платила она бабушке за все ее заботы, — вот и сама стала одинокой, заброшенной. Никогда не была она по-настоящему добра к бабушке. Теперь бы она вела себя совсем иначе, да поздно спохватилась! Сотни раз могла бы она порадовать бабушку, — Дитте знала чем, — но тогда была ленивой, негодной девчонкой. Попади она опять к бабушке, она бы уж не забывала оставлять для нее кусочек сахару на вторую чашку кофе, вместо того, чтоб самой съедать его тайком. Не забывала бы и греть для бабушки каждый вечер кирпич и класть его в ногах постели, чтобы у старухи ноги не мерзли. «Опять ты забыла про кирпич, — говорила бабушка чуть не каждый вечер. — У меня ноги застыли. А у тебя, дитятко? Да они же совсем, как ледышки!» И бабушка брала ноги девочки и отогревала их в своих руках, о ее же старых ногах никто не заботился! Дитте просто в отчаяние приходила.