Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг. - Филипп Шейдеман

в конференц-зал министерства внутренних дел и нашел его пустым. Ко мне подбежал служитель и сказал, что фельдмаршал просил меня в зал на совещание. «А, — подумал я, — значит, новая попытка!»

Я прошел изрядное расстояние по прекрасному парку и не встретил ни души. Вдруг, на повороте одной из аллей, уходившей вправо, я наткнулся на Гинденбурга, Людендорфа, Гельфериха и Михаэлиса. В ту же минуту к нам подошла другая группа: Пайер, Гаусман, Эберт, Ваншаффе и т. д. Когда я хотел присоединиться к этим последним, Гинденбург попросил меня остаться. Мы обменялись несколькими словами неполитического содержания, а затем Михаэлис взял меня под руку и отвел в сторону, к великому изумлению остальных. Он: «Я должен с вами сейчас же поговорить, господин Шейдеман. Так называемый Шейдемановский мир я устрою завтра же, если смогу, но что мы будем делать с этой резолюцией?» При этом он показал мне номер «Форвертса» от 14 июля, где была напечатана резолюция. Я: «Это отличная платформа, ваше превосходительство». Он: «Нет, нет, резолюция мне неудобна, она слишком связывает меня, это вам еще вчера сказал Гинденбург».

Тут развернулась длинная, минут в 25–30, беседа о значении резолюции. Я возражал ему шаг за шагом. Если вы добьетесь соглашения о том-то и о том-то, никто не сможет вас ни в чем упрекнуть. Он: «Да, соглашение — это в конце концов приемлемо, хотя выражение это меня не совсем устраивает. Но что ужасно, это слово „насилие“. Всякую малейшую уступку нам будут отклонять, опираясь на вашу резолюцию. Не могу вам сообщить дальнейших подробностей, но не исключена возможность, что я в ближайшее время буду вести „переговоры“. Чувствуется в воздухе… — При этом он сделал широкий жест правой рукой. — Больше я ничего не могу сказать. Но я знаю, что эта резолюция мне будет очень неудобна». Я снова пытался его успокоить и склонить в пользу резолюции. Он: «Я думал, что вы и — главное! — командование вполне единодушны в вопросе о резолюции. Если бы я знал, что это не так, то хорошенько подумал, раньше чем принять пост». Я: «Да, но если вы принимали пост, предполагая, что Главное командование вполне единодушно с нами, то из этого можно заключить, что вы сами, не сомневаясь, вступили бы на почву резолюции». Он: «Я ее совсем не знал. Вообще, к сожалению, я не в курсе дела, как вы и другие. Вследствие крайней занятости я, в сущности, только в качестве современника, следовал до сих пор за колесницей большой политики». И далее: «Во всяком случае, понятно, что мы с вами поговорим прежде, чем я выступлю с речью». Я: «Мне очень приятно, что вы это говорите, иначе я сам просил бы вас об этом. С вашим предшественником мы говорили и в важных случаях по нескольку раз перед выступлениями в парламенте». Он: «Ну да. Я тоже считаю это нужным». К нам подошел Гельферих со словами: «Господа, не удаляйтесь больше от остального общества». Мы подошли к группе, которая собиралась сесть за садовый стол. Когда мы подходили, я заметил, что в доме статс-секретаря за всеми гардинами торчали головы; значит, за нами внимательно следили.

Мы сели: Гинденбург сидел напротив меня, налево от него сидели Михаэлис, Ваншаффе, Гаусман, Людендорф, Готгейм, направо Фишбек, Эберт, Давид, Зюдекум, фон Пайер, Эрцбергер, Гельферих. Михаэлис заговорил с «Форвертсом» в руках. Он повторил все то, что мне только что сказал. Новым было одно: нельзя ли отказаться от голосования резолюции, если его речь удовлетворит нас и Гинденбурга. Мы тотчас же набросились на него: Эрцбергер, Давид и я. Об этом не может быть и речи. Если мы не внесем теперь резолюции, то ее внесут независимые социалисты. При этом они несколько изменят ее, однако так, что нам все-таки придется голосовать за нее. Гинденбург: «Если бы она была немножко тверже — вы не должны на это обижаться, — но, по-моему, она слишком мягка. Не могли ли бы вы выпустить место о насилии? Оно нехорошо подействует в армии». Долгие, долгие дебаты без всяких новых результатов. Наконец, «современник» Михаэлис сказал, что он подготовит речь и снесется по телефону с Гинденбургом. «Затем я переговорю с одним или двумя из присутствующих здесь — я подумал прежде всего о господине Шейдемане. Я надеюсь, что мне удастся говорить так, чтобы вы были удовлетворены, хотя я прямо и не скажу того, что сказано в резолюции. Таким образом, может быть, удастся довести все до благополучного конца». Давид тотчас же сказал: «Не должно быть никакой двойственности, из-за нее и пала прежняя система». Эрцбергер: «Да, если социал-демократы будут голосовать против кредитов, тогда кончено». Все посмотрели на Гинденбурга и Людендорфа. Взглянув на Эрцбергера, Гинденбург пробормотал тихо, но так, что все поняли: «Этого они не могут сделать, не могут же они лишить отечество поддержки». Михаэлис обещает пригласить к себе обоих депутатов во вторник. Вставая с мест, все были согласны с тем, что резолюция должна быть опубликована Вольфом. При этом Людендорф заявил, что он только потому возражал против опубликования резолюции, что этого желал Ваншаффе. Потом Людендорф вставил в глаз монокль и сказал: «Гинденбург находит, что в заключительных фразах есть некоторая двусмысленность, которую вы могли бы, вероятно, устранить».

Воспроизведу содержание резолюции по «Форвертсу», номер которого Людендорф держал в руках:

«Большинство рейхстага, образуемое фракциями центра, социал-демократической партии, прогрессивной народной партии, эльзас-лотарингцев, частью немецкой фракции и отдельными членами других фракций, согласилось на следующей программе мира, которая будет ими предложена рейхстагу для принятия соответствующей резолюции.

На пороге четвертого года войны, так же как 4 августа 1914 года, для германского народа сохраняют свою силу слова тронной речи: „Нами руководит не жажда завоеваний, Германия взялась за оружие для защиты своей свободы и независимости, во имя неприкосновенности своих территориальных владений“.

Рейхстаг стремится к миру на основах соглашения о прочном примирении народов. С таким миром не совместимы вынужденные уступки территорий и политические и хозяйственные или финансовые насилия. Рейхстаг отвергает также все планы, направленные на хозяйственное обособление и экономическую вражду народов после войны. Свобода морей должна быть обеспечена. Только экономический мир подготовит почву для дружеского сосуществования народов. Рейхстаг окажет действительную поддержку созданию международной правовой организации.

Пока, однако, неприятельские правительства не соглашаются на такой мир, пока они угрожают Германии и ее союзникам завоеванием и насилием, до тех пор германский народ будет стоять, как один человек, и непоколебимо ждать и бороться до полного обеспечения ему и его союзникам права на жизнь и развитие. В своем единстве германский