Тень Тибета - Сергей Городников

– Урр-а-кхт!

Единственная, медная пушка манчжур была снята с повозки и выстрелила им навстречу, попала снарядом в морду лошади в первом ряду несущейся лавины. Полсотни конников манчжур, все, сколько их было, бросились вперёд за опытными десятниками, намереваясь клином отрезать левое крыло нападающих, чтобы ослабить их удар на остальной отряд, дать ему возможность для бокового встречного нападения. Но им пришлось набирать скорость кверху склона, они не успели этого сделать и были смяты, расстроены, рассеяны и завязли в рубке на мечах. На каждого из них приходилось двое-трое противников, и с ними вскоре расправились. Лишь четверо пробились сквозь лавину степняков, оказались в их тылу.

В порыве яростного устремления на врага первые из степняков налетели на повозки, за которыми укрылись большинство пеших манчжурских воинов. Там, где конница манчжур сдержала напор орды ойрат, у части повозок успели разрубить постромки, их освободили от тяглых яков и из них живо устроили плотное кольцо, непреодолимое для всадников. Волна нападающих разбилась о такую преграду из повозок и обезумевших домашних животных, потеряла достигнутое вначале преимущество внезапности. Из-за повозок на степняков полетели стрелы, дротики, калеча и убивая лошадей и наездников. Однако первые успехи засадного нападения были решающими, делали исход сражения предрешённым. Ойраты почувствовали это, каждый выискивал, где раньше остальных захватить законную добычу победителей, одни спрыгивали с раненых лошадей на повозки, бросались на манчжур в рукопашные схватки, другие использовали превосходное умение на скаку стрелять из луков в оказывающиеся незащищёнными цели.

Лама-тысячник открыто взошёл на верх пригорка. Ладонью прикрывая глаза от солнца, он внимательно наблюдал за происходящим на перевале. Теперь главной задачей стало – ни одного из манчжур не выпустить живым. Этот отряд должен был бесследно исчезнуть, – такой приказ он отдал накануне своим людям, им возлагалось в обязанность завершить полную зачистку места сражения. Вдруг он заметил краем глаза, что в обход холма к месту боя мчались со стороны невидимой степи вестовой, за ним Удача и Джуча. Опоздав к началу сражения, они словно боялись, что оно закончится без их участия.

– Назад! – вырвался у тысячника строгий окрик, как будто они могли услышать, а услышав, подчиниться. Обернувшись к зрелым и опытным телохранителям, он резко приказал: – Вернуть! Без них управятся. – Цепко следуя взором за Удачей, сам себе, но чтобы слышали и они, пробормотал: – Тайный советник будет недоволен, если Тень Тибета погибнет без нужды.

Трое телохранителей отделились от десятка, и вскоре их свежие кони пробрались через полосу леса, вырвались из него, устремляясь наперехват Удаче. Они нагнали его. Двое сжали с боков усталого долгой скачкой жеребца, начали заворачивать в сторону от визга радости или боли, звона и лязга мечей, упругого пения каждой тетивы, криков и стонов сражения. Третий же ринулся к скачущим и приближающимся четверым манчжурам, которые оказались в тылу лавины ойрат. Он на скаку столкнулся с матёрым, как старый волк, десятником, пронзил его под рёбра мечом, но и сам был сражён мечом опытного врага, проколот насквозь, так что окровавленное остриё меча высунулось у него под лопаткой. Трое других манчжур растеряно приостановились и, решив, что всё проиграно, бросились прочь от побоища. Они погнали лошадей от хищного улюлюканья преследователей, надеясь раньше домчать до спуска с перевала, скрыться там в густых зарослях кустарников и леса. Но их надежде не суждено было осуществиться, одного за другим их сбили с сёдел ловко бросаемыми дротиками.

Зажатого в коробочку Удачу безмолвные телохранители уводили по склону, к выезжающим из теней деревьев тысячнику и его свите сопровождения. А позади у кольца повозок продолжалось отчаянное сопротивление пеших манчжур, которые поняли, что пощады им не будет. В живых их оставалось меньше и меньше. Свист летящих стрел и лязг мечей затихали. Наконец последний манчжур был убит ударом ножа под сердце, после чего были безжалостно добиты и раненые враги. Победители, как будто стая воронья, принялись рыскать среди мёртвых, раздевать поверженных и бездыханных побеждённых, забирать у них оружие и всё, что представляло какую-нибудь ценность.

Свинцово-серая туча давно уже подбиралась к солнцу, и наконец кровавое зрелище сражения и место недавнего кипения смертоносных страстей помрачнело под её плотной тенью. Она будто приоткрыла для покидающих тела душ проход в предназначенный им иной мир. Удача позади свиты тысячника ехал мимо бездыханных тел людей и животных, мимо заляпанных подсыхающей кровью опрокинутых и разбитых повозок, и неожиданно увидел Джучу. Рана на его левом плече ещё кровоточила, а он сидел на земле, придерживал морду свой кобылы и нежно гладил чёлку между вытаращенными глазами животного. Передние ноги у кобылы были перебиты, неестественно вывернуты.

Джуча что-то бормотал ей на ухо, словно делал признания и успокаивал. В правой руке у него была до синевы в пальцах сжата рукоять ножа. Он полоснул лошадь по горлу, прервал её мучительное ржание. Приподняв голову, он уставился на проезжающих рядом затуманенным и бессмысленным взором, по смуглому лицу его текли грязные слёзы. Удача не выдержал этого не узнающего его взгляда и отвернулся.

Темнота, которая окутала землю к полуночи, растворила в себе дневные переживания, страсти, наполнила жизнь иными заботами, мыслями, желаниями. Редкие звёзды и серпик нарождающегося месяца неуверенно проглядывали сквозь белесые облака на землю. В такую ночь после сражения по особенному тянуло к теплу и таинству огня. Оставив в невозвратном прошлом события дня, вокруг большого костра, безмолвствуя, сидели и лежали, устало спали воины из свиты ламы тысячника дворцовой охраны. Поблизости фыркали и вздыхали лошади, иногда от света внезапно усиливающегося пламени показывались части их тел и опять пропадали.

Удача сидел на разостланной поверх травы шкуре яка, для удобства поджав по-восточному обе ноги, и неотрывно смотрел в пляску языков огня на красных углях, на разгорающиеся и горящие сухие ветки. Ему чудилось, что эта пляска похожа на танец Дэви. Разбуженная мыслями о ней память охотно помогала оживлять желанные образы. То она завораживает его глубокой синевой широко раскрытых глаз, наваливается обнажённой белизной плеч, грудью, подставляя их для поцелуев, то по девичьи беззаботно смеётся, когда он тянется к её устам, и, вдруг, обрывает тревожно грудной смех, сама припадает к нему устами, горячими, словно угли.