Меч Константина - Наталья Иртенина

— Евреи — это которые антисемиты? — спросил невежественный Кир.

Называть его второй раз бревном я не стал.

— Вообще-то наоборот… Но в чем-то ты, наверное, прав. Если при тебе кого-нибудь обзовут этой поганой кличкой, можешь смело пожать ему руку — он ни в чем не виноват. Провокация — слышал такое слово?.. Кстати, ты еще не говорил с Фашистом? Он тебе много чего расскажет про тактику и стратегию. Про войну он знает все. В теории владеет всеми способами убийства. Может, ты его тронешь своей горячей мечтой укокошить Пашу, и он даст тебе совет. Хотя вряд ли. Это надо совсем дураком быть.

— А Паша дурак? Зачем он разрешил себя убивать?

— Нет, Паша не дурак. Он гений. Я бы до такого не додумался.

— До какого такого?

— Себя отдать за других.

— Каких других?

— Ну, которых ты со своими дружками убивал. Вы же мирных убивали?

— Ну да, лохов. А на вас просто по дури напоролись.

— Паша гений, — снова сказал я. — Хотя это просто. Офигительно просто. Дать себя прибить гвоздями к дереву. А поди повтори.

— Какому еще дереву? Че ты пургу разводишь?

Я покопался в кармане, достал зажигалку и наклонился к нему.

— Вот к этому. — Щелкнул зажигалкой и сунул ему под нос свой нательный крест.

Кир испуганно дернулся, захлопал глазами. Я убрал зажигалку.

— Все, дрыхни давай.

Назавтра к полудню мы вошли в сожженную оккупантскими наймитами деревню. В двух домах, похожих на сараи, в противоположных концах деревни жили дед и бабка. Бабку мы насилу отыскали, она зарылась в погребе под старой шубой, съеденной молью, когда увидела нас в окно. Опять же, за банду приняла. Из по греба мы ее, конечно, вынули, пообещали, что не будем ни ее убивать, ни хозяйство разорять. Правда, хозяйства никакого я не разглядел, кроме картошки и морковки в огороде. Забора и того у бабки не было, на дрова извела. Зато в доме на почетном месте стоял старый черно-белый телевизор с обшарпанным корпусом. Разорять мы ее в самом деле не стали, кашу из топора варить не наладились. Покидали в две кастрюли свои запасы, сварили суп и макароны по-армейски. Бабка все смотрела на нас, уперев кулачок в щеку, сперва настороженно дивилась и охала. Потом с удовольствием угостилась вместе с нами. Про нас она не расспрашивала, кто такие да с каким интересом.

— И-и, много тут всяких ходит, — махнула она рукой с ложкой. — Ходют и ходют, смотрют. Ин злыдни какие, ин забредут туристы какие, мне-то все одно, в подпол и под шубу. А боязно потому. Злыдней-то боле. Бона пожгли дома, дров сколь изничтожили, аспиды. — Она пролила суп на заросший волосами подбородок и принялась утираться концом платка, завязанного на голове.

— А что, бабусь, одна тут живешь? — спросил командир.

— Да где ж одна Кузьмич тута еще, дом его с другого краю, отсель не видно. Да недавно и боле было, с десяток старых век доживали. Пожгли всех, аспиды. А молодых давно тут нету.

— Как пожгли?!

— А так полегли, — Старуха поджала губы. — Понаехали на машинах вот такие ж, с пушками, ухватистые, и ну по домам шарить. Рухлядь, какая была, повытряховали, да не понравилась, вишь. Стали сгонять всех в един дом, заперли и пожгли. Ох, крик стоя-ал. Мне в погребе под шубой и то слыхать было. А Кузьмича вовсе не было, он в район ходил за соль-спичками.

Бабка пригорюнилась, закачала головой. Наши переглядывались, у командира лицо закаменело. Фашист зубы сжал и кулаком по стенке грохнул.

— Стригуны, — сказал Февраль.

— Состригли подчистую, аспиды, — закивала бабка — Рухлядь утащили, хошь и не понравилась. А у мене дом-то невидный, да запертой снутри был, обманулись аспиды, не заглянули. В соседнем Анисья надрывалась, уж так кричала, в ногах у них валялась, и-и, страх. Дак слышь, они ей и говорят, мол, для вашего ж блага, теперь, говорят, за все платить надо, о как. Платить им надо, аспидам, за все. Прошло, говорят, времечко, когда за вас государство фашисское платило. От так от. Толкуют Анисье, теперь, мол, у нас государство имократическое, в жизнь людей не замешивается. А что ж это за власть такая, которая ни во что не замешивается? Да на кой она тогда нужна?.. Ой, а что ж это я? — спохватилась она — Кузьмича-то не позвала для обчеству, супчику похлебать, а? — Бабка жалостливо смотрела на Монаха, как самого бородатого и при странной железяке. Видимо, приняла за старшего.

— Зови, бабусь, своего Кузьмича, — разрешил Монах. — Пусть похлебает. Голодно у вас тут небось?

— И-и, сынок, откеда сытости взяться? С огорода одного, почитай, живем, на картошке цельный год… А я счас, я быстро.

Старуха торопливо поменяла белый платок на цветастый и побежала звать деда.

Командир послал Пашу и Февраля сменить в дозоре Двоеславов.

— Какая странная бабушка, — заметил Йован-Иван. — Соседей сожгли заживо, а она про дрова вздыхает.

— Бабка страшноватенькая, если приглядеться, — отозвалась Василиса.

— Если уж начать приглядываться, — сказал Ярослав, — в каждом втором мирном обывателе эту бабку сейчас разглядишь. В подпол и под шубу — и никаких проблем. Еще окна досками заколотить, чтоб наверняка, и совсем хорошо.

— Ну чего вы к бабке привязались? — эмоционально вступился за старушку Горец. — Гражданской ответственности от старой хотите, да? Ей уже помирать пора, о вечном думать.

— Вот-вот, о вечном. А тут вместо вечного — вон, неразлучный друг. — Монах кивнул на телевизор в почетном углу.

Тут пришли Двоеславы. Принялись дружно наворачивать макароны и излагать ситуацию.

— Месяца два назад пожар был. В одном доме на пепелище трупы обгорелые, до скелетов прогнили. Сейчас уже не сильно смердят. Человек десять.

— Гражданской ответственности вам, да? — внезапно разъярился Фашист. — Да они вонью от трупов задыхаться будут и не пошевелятся лопату в руки взять!

— Народ деморализован, чего и ожидать?- флегматично заметил Ярослав.

— На окраине, в ста метрах от деревни, разрушенная церковь, — продолжал старший из двух Слав. — Стены кусками лежат, купол расколотый.

— Рухнула? — уточнил командир.

— Может, и рухнула. Или помогли.

Вернулась бабка, запыхалась, на табурет упала.

— Кузьмича-то и нету. В район опять ушел аль в лес.

— А что, бабусь, — бодро сказал Папаша, — замуж не зовет тебя Кузьмич?

— Сватается, — закивала старая. — Что ж, говорит, порознь куковать, давай вместе жить.

— Ну а ты?

— А што я? — засмущалась бабка, начала платок перевязывать. — Молодой ишшо, чего там. Семь десятков не набежало.

— А тебе сколько ж?

— Дак восемь с лишком.

— Да ну? А бегаешь как молодая.

— И-и, — бабка махнула рукой, — куды там.

— А что ж вы, бабушка, не похоронили людей? — спросил Святополк.

— Дак страшно ведь, — ссутулилась старуха. — Уж как они кричали, как выли, и-и. А Кузьмич-то сказал, не надо их убирать, пусть пришлых отпугивают. Кости незакопанные — души неупокоенные. Так сказал. А нас-то, своих, они не тронут.