Гибель великого города - Рангея Рагхав

— Я вся истомилась в ожидании. Где ты был так долго? — с улыбкой спросила она.

— Ты пойдешь туда, красавица? — ответил купец вопросом.

— Куда?

Манибандх вздрогнул.

— Ты уже забыла, красавица, что хотела встретиться с поэтом?

— Ты видел его?

Вени не посмела назвать Виллибхиттура по имени.

— Видел, красавица! Когда я напомнил о тебе, он только рассмеялся.

— Рассмеялся? — воскликнула Вени, побледнев.

— Я едва уговорил его встретиться с тобой. Он совсем к тебе равнодушен.

Жажда мести вспыхнула в Вени с новой силой. Она принялась одеваться.

— Почему ты не наденешь свой лучший наряд?

— Лучший наряд? — удивилась Вени. — Зачем? Для чего он в такую ночь?

— Как ты простодушна! — заметил Манибандх. — Поэт гордится тем, что завладел Нилуфар! Неужели ты придешь к нему одетая, словно простолюдинка. Он посмеется над тобой, жалкой, беспомощной и беззащитной!

— Я отплачу ему за все!

Вени сердито прикусила губу. Уйдя к себе, она достала лучшие одежды. Надо нарядиться не так, как принято в ее стране, а по примеру первых женщин Мохенджо-Даро. Черной краской танцовщица подвела глаза, к заплетенным волосам прикрепила гирлянды из цветов жасмина, в руку взяла цветок лотоса.

Когда она взошла на колесницу и выехала из ворот уже наступила ночь. В небе поднималась луна. Высокие кровли дворцов светились в лунном сиянии металлическим блеском…

Жуя на ходу, Хэка вошла в комнату Нилуфар. В руках она держала два банана и несколько ломтиков вареного мяса.

— Где ты взяла мясо буйвола? — спросила пораженная египтянка.

Рабыня молча жевала.

— Ты мне скажешь, Хэка, где ты была?

— По приказу высокочтимого, я служила управителю Акшаю. — Девушка засмеялась. — Смотри-ка, — она помахала рукой, — смотри, что он мне дал!

Нилуфар покраснела от негодования.

— А еще что ты там делала?

— Я уступила его желанию, — тихо ответила Хэка.

— Испугалась его? — Нилуфар едва сдерживала возмущение. — Никакой чести, уважения к себе!..

— Нисколько не испугалась, — ответила Хэка.

— Акшай… Разве он такой сильный? Просто нагл!

Хэка по-прежнему спокойно жевала.

— Ты голодаешь? — догадалась наконец Нилуфар. — Почему же никогда не попросишь поесть у меня?

— Я скажу, если госпожа не рассердится.

— Ну говори же! — ласково подбодрила ее Нилуфар.

— Пока тебе было хорошо, ты не думала о других.; А сегодня вспомнила, хвала богу!

Нилуфар невольно опустила глаза: правда была слишком жестокой.

— Уже ночь, — нарушила молчание Нилуфар. — Надо идти. Я все решила.

— Мне страшно… — прошептала Хэка.

— Боишься? А Нилуфар ничего не боится, хотя сегодня она потеряла все!

Нилуфар сунула руку в щель между камнями в стене, достала кинжал и спрятала его в одежде. Затем расчесала волосы и принялась завязывать сандалии.

— Хэка! Апап ничего тебе не говорил?

— Апап? — переспросила рабыня, очищая банан. — А что он может сказать?

— Где он?

— Не знаю. С тех пор как высокочтимый разгневался на Апапа, я его не видела.

— Наверно, ему тяжело.

— Почему? Разве это случилось в первый раз?

— Зачем ты сказала ему об Акшае?

— Не знаю, почему мне взбрело в голову вспомнить о своей чести. Как будто я благородная женщина, — рассуждала Хэка, запихивая в рот очередной кусок мяса. — Завтра я к нему опять пойду — ради Апапа.

Нилуфар удивленно посмотрела на нее и сердито крикнула:

— Хэка!

— Что? — засмеялась рабыня.

Нилуфар вдруг стало стыдно.

— A ту ночь, — напомнила Хэка, — ты забыла ту ночь, когда мы с матросами…

Нилуфар вздрогнула.

— Мне тогда было так хорошо! — мечтательно говорила рабыня. — А сколько было сладостей, целые горы…

Ларчик с драгоценностями выпал из рук Нилуфар. Крышка его открылась, и украшения рассыпались по полу. Растерянно стоя над ними, она сказала:

— Ты помнишь это? А я забыла…

— Как же не помнить? — удивилась Хэка. — Не так уж часто перепадают мне сладости, чтобы я забывала о них. О тебе я не говорю, ты — госпожа, разве можешь ты принимать близко к сердцу наши беды?!

Нилуфар смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

— У тебя не жизнь, а рай, — продолжала рабыня. — А мы жители ада…

— Хэка! — жалобно вскрикнула Нилуфар, — Хэка!..

Голос ее прервался.

— Идемте, госпожа, уже поздно, — так же спокойно сказала Хэка.

Нилуфар направилась было к двери, но тут же вернулась, положила на свою постель подушку и, накрыв ее покрывалом, слегка взбила, — теперь можно было подумать, что на кровати кто-то лежит. Затем обе женщины, крадучись, вышли на улицу. Там их ждал возничий.

Нилуфар знаком приказала ему сойти с колесницы Они поднялись на колесницу, и Хэка взяла в руки поводья.

Ехали они не спеша. В небе плыла царственная луна. Как лопнувшие на воде пузыри исчезли звезды в ее ярком свете. Волшебное сияние ночного светила, словно кипящее молоко, проливалось на землю, обволакивая ее белой пеной.

Они миновали главную улицу, от которой во все стороны шли многочисленные узкие переулки, и вскоре достигли окраины. Необычайное волнение охватило Нилуфар. Сердце ее беспокойно забилось. На лбу выступил холодный пот. Она положила руку на плечо служанки.

— Обещай, Хэка, что ты никогда не забудешь этот вечер!

— Рабы отвыкли вести счет дням и ночам; помнить их — значит причинять себе лишние страдания… — Хэка засмеялась. — Госпожа! Ты забыла, что я рабыня. Ты так добра ко мне, что временами мне кажется, будто я свободный человек. Но разве от этого я перестаю быть невольницей?

Слова ее больно ранили душу Нилуфар. Как много страданий выпало на долю Хэки, она не властна даже над собственным телом! А давно ли Нилуфар сама была рабыней и каждый мог забавляться ею? Если одна из невольниц вдруг стала госпожой и приобрела человеческие права, разве ужасные муки рабства кончились для всех других?..

Даже Апап — человек, подобный горе, — не в силах бороться. Он — как слон, которого кто-то ведет, подгоняя ударами анкуша[11]. Удел этого могучего раба таскать для кого-то тяжелые тюки с товарами…

— Теперь недалеко, — взволнованно произнесла Нилуфар.

— Госпожа! — сказала Хэка. — Дальше нам не проехать. Придется идти пешком.

Сойдя с колесницы, они двинулись вперед по неровной дороге, тени насмешливо повторяли все их движения.

— Тихо, Хэка, тихо, ни звука… — вдруг шепотом сказала Нилуфар. — Я слышу голоса! Кажется, она…

Подкравшись к большому камню, женщины спрятались и прислушались. Совсем близко мужской голос произнес:

— Ты пришла, Вени!

— Виллибхиттур! — ответил голос танцовщицы, в нем звучали нежность, преданность, ласковый укор, — и это ранило сердце египтянки, подобно острию стрелы.

Нилуфар слушала, затаив дыхание.

Вдруг широкая грудь земли резко дрогнула. Люди задрожали от страха перед неизвестностью.

Глава девятая

В эту ночь угрожающе бурлила стремнина великого Инда. Рассвирепевший ветер в дикой ярости, пресекая всякое живое дыхание, словно возвещал конец света; он поднял на берегу песчаные вихри, с воинственным кличем набросился на волны, вздымая их и сталкивая друг с другом… Оглушительный вой ветра, слившись с ревом волн, казалось, распространился далеко по всей вселенной.

Звери и птицы заметались от страха, издавая жалобные крики. Огромные деревья гнулись и трещали под напором урагана. Весь этот дикий шум был ужасен; казалось, тысячи горных пещер, подняв к небу свои зияющие жерла, ревели, как львы. «Я слуга великого бога! — грозила буря с воем и хохотом. — Мое имя — всеобщая гибель…»

На мгновение луна окрасилась в кровавый цвет. Вместо белого нежного сияния на земле заплясали кровавые, зловещие блики, словно облаченные в багровые покрывала злые духи. От великого гнева всемогущей Махамаи задрожала земля, и повсюду разостлалась тьма.

Внезапно налетевший ураган развязал узел волос на голове Вени. В страхе она упала на землю и вместе с поэтом следила, как ветер словно ударами плети гнал с неба огромные черные тучи, не пугаясь грозных окриков грома… Вскоре ураган стих. И опять на землю пролился спокойный молочный свет ночной волшебницы. Земля успокоилась. Так роженица, освободившись от жестоких мук, отдыхает, на постели в белых одеждах; глаза ее излучают свет любви.

— Вени! — ласково сказал Виллибхиттур. — Когда земля дрогнула впервые, ты в испуге прижалась к моей груди. А сегодня ты стала чужой! Сегодня еще ужасней забилось сердце матери-земли, потому что не вынесло оно низости людских пороков, не могло смириться с тем, как унижается любовь…