Однажды навсегда - Валентин Афонин

— Ты же не куришь, па, — напомнил я с усмешкой: когда-то он и против моего курения боролся, но вынужден был сдаться.

— А откуда ты знаешь? — Улыбаясь, он искал что-то в кармане пиджака. — И что ты вообще обо мне знаешь?.. — И вдруг вытащил плоскую зажигалку, фирменную, газовую, ловко щелкнул — тренировался, наверное, — протянул огонь Женьке, потом сам прикурил и погасил зажигалку. Передавая ее мне, сказал: — Пробуй. Понравится — твоя. Между прочим… — понизил тон, заговорщически кивнул в сторону кухни, — мать сама же и купила.

Я невольно улыбнулся, уж если мать смирилась с тем, что я курю, то наверняка будет мир и во всем остальном, нужно только время.

— Спасибо, — сказал я и вдруг заметил, что отец тоже затягивается совсем по-настоящему, и, пытаясь припомнить, курил ли он еще когда-нибудь при мне, как-то даже и не рассмотрел зажигалку: прикурил, повертел машинально в пальцах, сунул в карман. — Ты что-то вроде сказать хотел, па, ты не забыл?

— Да-да, сейчас… Прости, что задерживаю… Знаешь, так сразу, с порога… Ну сейчас…

Откровенно скучая, я переглянулся с Женькой, а тот, все время чувствуя себя, конечно, лишним, уже опять переместился ближе к выходу. Но я решил его подловить чуть позже.

Отец, неумело держа сигарету в прямых пальцах, с трудом подбирал слова:

— Я знаю, ты все, разумеется, сделаешь сам, как захочешь… И то, что я скажу, будет, наверно, пустым звуком для тебя… Но, может, хоть что-то, я надеюсь все же… Нравоучений не будет, не волнуйся… Просто мне хочется кое-что понять, и, может, ты мне поможешь…

Непривычная сигарета мешала ему, сбивала, и он отложил ее на край пепельницы.

— Ты, наверно, думаешь: отец равнодушен ко всему, что с тобой происходило и происходит?..

Я немного удивился, но промолчал.

— Нет, сын, — сказал отец. — Дерево не может быть равнодушным к своим ветвям… Когда-нибудь ты поймешь меня — когда и у тебя будет сын или дочь…

Я смотрел на него уже с интересом: мне понравился образ дерева.

— Если ты помнишь, мы почти никогда и ни в чем тебя не насиловали. По крайней мере, с тех пор как ты вошел в сознательный возраст.

С этим, пожалуй, я мог согласиться: я в общем жил, как хотел, и делал, что хотел, все правильно, вольная птица, свободный художник.

— И нам очень редко приходилось объяснять тебе, «что такое хорошо и что такое плохо».

И опять я мысленно кивнул: да, спасибо, я сам разбирался и сам сторонился плохого, тянулся к хорошему, пай-мальчик.

— И вообще, ты был на удивление благополучным ребенком, — продолжал отец, словно подтверждая мои мысли. — Ну, может, только слишком разносторонним, что ли, часто менял увлечения и слишком легко тебе все давалось. Хотя музыке ты был верен довольно долго, даже странно. Но когда ты вдруг, никого не предупредив, бросил консерваторию — под нами, сын, закачалась земля.

Да, я помнил, это потрясло тогда многих, а уж родителям досталось впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Однако отец, видать, раскручивался на длинный монолог, чего бы мне совсем не хотелось.

— Ты здорово сказал тогда, что не хочешь быть средним пианистом. И наметил себе новое поприще — театр, довольно неожиданно, хотя спасибо, что не балет, можно было как-то понять твой порыв. И, к счастью, тебе и здесь повезло, в театральном, просто фантастика на мой взгляд: ты прошел сумасшедший конкурс, вернее, конкурс среди сумасшедших, причем опять же сам, я не вмешивался, хотя мог, ты понимаешь. И вот уже три года мы с тобой почти не видимся: с утра до ночи ты где-то там. Ну, наконец, мы думали, нашел свое дело, горит наш отпрыск, какое счастье! И вдруг — да ты не шутишь ли? — опять к разбитому корыту? В таперы?..

Меня слегка рассмешило разбитое корыто: отец умел иногда подобрать словечко, — но я пожал плечами, отвечая на его вопрос.

— Не понимаю, — продолжал отец, — инфантильностью ты вроде не страдал. — Это он мне откровенно льстил, конечно. — Работать над собой умел еще с младых ногтей — в консерваторию шутя не попадешь, не знаю, как в театральный. Ну так что же теперь-то? Решил пропасть в дилетантах? А хорошо ли ты подумал?..

Ну-у, финиш. Я усмехнулся, уже не таясь: видать, засиделся я в маменькиных да папенькиных сынках.

Но отец вдруг посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом и грустно улыбнулся:

— Ладно, живи, как можешь. Скажи мне только, как долго еще ты намерен искать?

— Не знаю, па. Наверно, пока не найду.

— Хочешь знать мое мнение?

— Давай.

— Ты сделаешь большую глупость, если бросишь училище. Я бы на твоем месте все-таки закончил его, испытал себя в деле, серьезно, без скидок, а потом бы решал: быть или не быть. Подумай.

— Хорошо, подумаю. Спасибо за рецепт.

— Еще минуту можно?

— Пожалуйста.

— Я бы хотел предостеречь тебя еще кое в чем.

— Интересно.

— Не женись пока, если можешь.

— Почему?.. — После того как он с такой подкупающей простотой свернул и отбросил свою воспитательную риторику, я был почти уверен, что мы и здесь легко с ним поладим. И я обернулся с улыбкой к Женьке, моему сообщнику, но тот уже был в прихожей, предатель, и даже за ручку двери взялся, чтобы незаметно улизнуть. — Да подожди ты меня-то, Жень! — рявкнул я, пугая и смеясь над ним, и Женька вздрогнул, как вор, оглянулся отчужденно, но снова взялся за ручку.

— Я на лестнице, — бросил он и, щелкнув замком, опять скрылся за дверью.

— Ну, так почему же? — нетерпеливо напомнил я отцу, собираясь теперь лишь из вежливости прослушать по-быстрому веское родительское благословение и отвалить вслед за Женькой.

Отец улыбнулся, но тема разговора как будто смущала его:

— Ну, во-первых, ты все-таки еще не созрел достаточно — ни материально, ни духовно, как говорят… А во-вторых… Да незачем перечислять все банальности — ты и сам, надеюсь, многое понимаешь.

Но вот что… Ты знаком с этой милой девочкой меньше суток, если это правда. Не знаешь даже, как ее зовут. Но именно с ней ты готов уже на все — это так?..

Я настороженно кивнул.

— А ты уверен? — спросил отец.

— В чем? — не понял я.

— В том, что это не пройдет у тебя завтра же.

— Не пройдет, — сказал я, стараясь прямо и твердо смотреть ему в лицо.

— Ну что ж, — сказал он с тайной усмешкой в глазах, явно прочитав мои сомнения и колебания. — Если ты уверен — я рад. Рад, что твое новое увлечение так велико. Но, если хочешь сохранить его как можно дольше, — не женись. Во всяком случае — не сейчас. Осмысли сначала. Не горячись. Твои впечатления еще слишком свежи. Ты живешь сегодняшним днем и, мне кажется, боишься думать о будущем. А в этом деле…