В тесном кругу - Буало-Нарсежак

— Как, вы были знакомы с Эрролом Флинном?

— Конечно, я очень хорошо его знала. Он был просто прелесть, пока не напьется.

— И братьев Маркс?

— Разумеется. Но в жизни они были вовсе не так приятны, как о них принято думать.

Гости двигались группами, медленно, как в музее. Между ними сновали вышколенные официанты, разнося напитки и мороженое из устроенного роскошного буфета. Глория протягивала Джине руку и чувствовала, как ее заливает унижение. Что значили ее собственные друзья и знакомые по сравнению со всеми этими всемирно известными звездами! Лондонский симфонический оркестр, «Концерт-Колонн», великий Габриэль Пьернэ, даже сам Фуртванглер — для этих идиоток, млеющих от мрачной рожи фон Строхайна или озабоченной физиономии Гарри Купера, они были пустым звуком. И все-таки с самообладанием, отнимавшим у нее последние силы, она старалась задержаться перед каждым портретом легендарных личностей.

— Как интересно! И как'необычно….

Монтано держала в руке руку соперницы и напряженнее, чем игрок в покер, ловила биение ее пульса в напрасной надежде услышать, как он в волнении забьется, показывая, что эту партию выиграла она. Тут ее позвал один из официантов.

— Извините меня, милая Глория.

Она препоручила Глорию господину Хольцу, и та не преминула воспользоваться случаем, чтобы негромко, но так, чтобы все слышали, проговорить:

— Знаете, все это немного напоминает мне уличные бистро… Только там между зеркалами обычно вешают фотографии боксеров… И тоже подписанные… Что-ни- будь вроде «Тони» или «Пополь»…

Она согласилась отпить шампанского, и голубые глаза ее при этом сверлили толпу не хуже, чем во времена ее былых триумфов. Затем она позволила отвести себя в гостиную, откуда должна была откланяться. Но прежде чем уйти, она протянула Джине небольшой футлярчик, от одного вида которого артистка побледнела. Драгоценности! Что она себе позволяет, эта Глория?! Она что, считает себя королевой, которая является, чтобы наградить одного из подданных? Но Джина умело разыграла искреннее смущение.

— Ах, что вы, дорогая Глория? Ну зачем вы это?..

Она раскрыла футляр и увидела небольшой рубин на тонкой золотой цепочке. В комнате стало так тихо, что стал слышен шум фонтанов из соседних садов. Джина, еще не пришедшая в себя от изумления, подняла сверкающий пунцовый камень перед гостями, и они мгновенно забыли все: и афиши, и аквариум, и дорогую мебель, и роскошь обстановки. И почти тотчас же раздались дружные аплодисменты, точно как в театре. Хлопали все, даже те, кто никогда не ходил к Глории и наверное принадлежал к «двору» Монтано. Глория улыбалась, чувствуя, что к ней снова вернулась вся ее обольстительная сила. Не спускавшая с нее глаз Жюли понимала, что в эту минуту Глория мысленно топчет ногами свою соперницу. Но и Джина держалась неплохо. На улыбку она отвечала улыбкой и не отводила своих черных глаз от пристального взора голубых. В голосе ее не было дрожи, когда она произносила слова благодарности. Наконец обе они обменялись поцелуем Иуды, и Джина сквозь плотный строй гостей проводила Глорию до порога. Это было крупное событие, о котором в «Приюте отшельника» будут еще долго говорить.

— Какая неосторожность! — восклицал доктор При- ер. — И зачем только мы послушали моего коллегу! Ни в коем случае нельзя было госпоже Бернстайн идти к госпоже Монтано! Помогите-ка мне ее поднять.

Жюли бросилась помогать доктору, и вдвоем им кое- как удалось приподнять больную и усадить ее среди подушек. Глория дышала с большим трудом, но при этом упрямо трясла головой, стараясь показать, что ей уже гораздо лучше.

— В вашем возрасте, — продолжал доктор Приер, — не бывает хорошего самочувствия. Живы — и слава Богу. Вы — как свечка. Пока сквозняков нет, она горит… Но вы же меня не слушаете! Теперь если и у второй с сердцем станет плохо, подумайте, чего вы обе добились? Я же вам повторяю: никаких волнений! Это и к вам относится, мадемуазель Майоль. Вы мне совсем не нравитесь, знаете ли. Я потом вас тоже осмотрю.

Он принялся водить стетоскопом по груди Глории. Дышите… Не дышите… С трубками в ушах, он, не поднимая головы, хмурил брови и ворчал:

— Да что там такое произошло? Я надеюсь, они не подрались?

«Вот именно, — про себя думала Жюли. — Именно, что подрались».

— Так и до инфаркта недалеко! Нет, мне это совсем не нравится!

Он присел на краешек постели и принялся выслушивать у Глории пульс, не переставая говорить.

— Значит, вы вернулись вместе. Хорошо. Скажите, в это время она выглядела как обычно?

— Совершенно как обычно, доктор.

— И приступ удушья начался здесь, когда она раздевалась? Дышала широко открытым ртом, руки держала на груди, а глаза казались вылезшими из орбит? Ну что ж, классический приступ стенокардии. Первый звонок.

— Поэтому я и испугалась.

— Как только она сможет двигаться, сделаем ей электрокардиограмму. Сейчас пульс немного учащен, но опасности уже нет. Так что, дорогая моя мадам Бернстайн, считайте, что на этот раз вы выкрутились. Полный покой. Никаких гостей. А главное — избегайте волнений. С этими вещами не шутят. Не надо ничего говорить. Повторяю: полный покой.

Он поднялся, сложил стетоскоп и повернулся к Жюли:

— Пойдемте со мной. Нам нужно поговорить.

Он первым прошел в «концертный зал» и усадил Жюли возле себя.

— Мадам, вы знаете, что вы больны? Конечно, я не…

Она резко прервала его:

— Не продолжайте, доктор. Я уже не жилец. Я это знаю уже давно. Меня консультировал доктор Муан. Он предлагал мне операцию, но я отказалась. Вы понимаете почему.

Доктор долго молчал. Наконец он проговорил:

— Бедный мой друг… Я, конечно, догадывался… Что вам сказать?.. Я в глубокой печали.

— Все, что мне надо, — продолжала Жюли, — это избавить от волнений сестру. Вы ведь ее знаете. Она даже не заметила, как я похудела. Она привыкла, что я живу как бы в ее тени, и мне кажется, она меня даже не видит. Когда меня не станет, она страшно удивится. Как будто я от нее решила спрятаться.

— Не может быть! Вы несправедливы…

— Может, доктор. Я знаю, о чем говорю. Я, например, точно знаю, что Глория ни за что не уступит Джине Монтано. Я знаю, что сейчас, в эту самую минуту, она бесится от ярости на собственное сердце, которое посмело ее предать. Вы, доктор, забываете одну вещь. И Монтано, и Глория, и даже я — мы монстры сцены, а «Приют отшельника» — что-то вроде театра. Мы думаем прежде всего о публике. Даже такая калека, как я! И поверьте, для нас всех, в том числе и для Глории, такая вещь, как здоровье, — тьфу, лишь бы сцена была сыграна красиво.

Она рассмеялась грустным безнадежным смехом.

— Мне особенно уместно говорить о красоте, не правда ли?.. И тем не менее я права. В жизни есть много способов драться.

Она дружески положила затянутую в перчатку руку на колени доктора Приера.

— Не обращайте на меня внимания, — сказала она. — Просто у меня очередной приступ злобы. Знаете, на меня иногда накатывает, как крапивница. Правда, это быстро проходит. Мне очень жаль, что я причинила вам столько хлопот. Конечно, Глория выполнит все ваши предписания, я сама за этим прослежу. Я тоже принимаю все лекарства. Но что касается волнений… Знаете, как в песне поется, «что будет, то и будет»…

В тот же вечер поползла сплетня, что Глория слегла. Интересно, как это тайны становятся известными всем и каждому? Через стены она просачиваются, что ли? Жюли призвала на помощь Клариссу, и они попытались пустить совершенно обратный слух: у Глории всего лишь легкое расстройство желудка. Может быть, слишком много шампанского выпила в гостях у Джины. Впрочем, ничего действительно серьезного. Хотя лучше ей пока не звонить. Четыре-пять дней ее не стоит беспокоить.

Между тем как раз через пять дней наступало 14 июля, и Жюли не терпелось посмотреть, как ее сестра будет реагировать, если узнает, что ее имя появилось в списке награжденных орденом Почетного легиона. Конечно, она об этом узнает. Ведь список будет напечатан в газете. Хотя… Хотя это совсем не обязательно. Обитатели «Приюта отшельника» читают в основном только местные газеты и вряд ли воспримут эту новость как большое событие. Если только…

Как Жюли ни старалась беречься, спать она совсем перестала. Снотворные и транквилизаторы больше не помогали. От них она только тупела. Теперь, разговаривая с Глорией, ей приходилось заикаться, подыскивая слова. Как там сказал доктор? «Никаких волнений»? Ну что ж, если кто-нибудь из соседок пришлет Глории записочку типа: «Поздравляю с награждением! В газете статья, посвященная вам», то радость Глории будет очень даже большим волнением. Ведь доктор не уточнил, что сильная радость может вызвать остановку сердца точно так же, как большое огорчение или даже просто унижение. Весь день Жюли с надеждой ждала, что кто-нибудь проявит неосторожность и тем самым положит конец этой выматывающей дуэли, которую она сама затеяла, хотя понимала, что первой жертвой станет она сама. Теперь у нее болело все. Она почти перестала есть, и одежда болталась на ней, как на вешалке. Лекарства, назначенные ей хирургом, не справлялись с приступами тупой боли, которая день ото дня становилась все настойчивее. Но она поклялась себе, что не бросит начатую партию, даже если для этого ей потребуется вся ее воля. Встречая ее у Глории, доктор Приер жалобно качал головой. Однажды, стоя на пороге «концертного зала», он тихонько сказал ей: «Вы убиваете себя!», на что она отвечала непонятной ему фразой: «Не я первая начала…»