Туркменская трагедия - Владимир Рыблов

Что вы подумаете о человеке, незнакомым с вождением самолета, но самоуверенно советующему летчику, как, к примеру посадить лайнер или поднять его в воздух. Здравый рассудком, пожалуй, на подобное не решится.

А вот Ниязов, возможно, на такое смог бы отважиться, если битый час советовал сидящим в зале творческим работникам, как писать оперу, балет, музыку, напрочь отвергая литературную и театральную критику лишь потому, что этот жанр “порожден советской эпохой... и критика... только мешает работе”. Видимо, в критике ему чудился голос политических оппозиционеров.

И он пускался в рассуждения об итальянской опере и опере вообще. “Зачем она? — с таким вопросом он обращался к собравшимся, но зал выразительно хранил молчание. — Туркмены на оперу не ходят, они ее не понимают”, а потому, мол, нечего ее слушать, только время терять.

— Работая в Москве, — продолжал он, — приходилось ходить в Большой театр. Слушал “Бориса Годунова”, смотрел “Спартака”, они меня не волновали, я не воспринимаю такую музыку. Спрашивается, зачем петь, зачем кричать (смеется), когда эти же слова можно произнести нормально, разговорной речью... Если я сейчас запою арию из “Травиаты”, туркмен ее не поймет, — и он то ли хихикнул, то ли попытался что-то спеть, но зал внешне никак не проигнорировал, видимо, был шокирован его примитивными суждениями. Оказывается, “король-то голый!”

Вспомнилась быль не столь давней поры. В туркменской госфилармонии на концерте вместе с зарубежными гостями присутствовал и секретарь ЦК. В антракте партийный лидер, стремясь подчеркнуть перед иностранцами рост туркменской культуры, не преминул сделать замечание:

— Нашим гостям очень понравился... как это называется?..— запнулся он, оглядываясь по сторонам.

— Секстет! — подсказал помощник.

— Да, секс-тет. Но я хочу покритиковать министерство культуры. Что, у нас талантов мало?! К следующему концерту наберите в этот самый... секс-тет двадцать, сорок, можно и шестьдесят человек.

Я далек от мысли ставить на одну доску секретаря тоталитарной поры и президента эпохи “демократизма”: первый институтов не заканчивал, лауреатскими дипломами и академическими титулами не удостаивался, а второй все-таки в первопрестольной учился, в белокаменной трудился, какими только дипломами не награжден и женат не на “дикой” туркменке, купленной за калым, а на европейке, у которой, говорят, оба родителя — юристы. Иные удивлялись, что он без запинки называл спектакли, шедшие в советские времена на туркменской сцене.

Верно подмечено, чувствовалось, к встрече Ниязов подготовился основательно, вызубрив материалы, представленные министерством культуры, что с ним редко случается. А вот именами авторов пьес то ли пренебрег, то ли не запомнил. Скорее и то и другое. Даже не упомянул ни одного творческого коллектива, чьи работы обошли театральные подмостки и экраны бывших советских республик, Москвы, а также зарубежных стран. На туркменской сцене, на той самой, на которой несколько часов паясничал теперь “лидер” нации, были поставлены шедевры мировой классики, освоены достижения мирового оперно-балетного искусства. Ведь не случайно Академический театр драмы и Государственный театр оперы и балета были удостоены Ордена Трудового Красного Знамени. Однако у “баши” сказать о том не хватило духа, ибо все, что связано с СССР, а значит и с Россией, вызывает у него аллергию.

В прошлое свое выступление перед творческими работниками президент был несколько “демократичнее”, лестно отозвался о турецкой, индийской музыке. Так и сказал: “Когда слушаешь их мелодии, хочется пуститься в пляс”. Возможно, в том нет ничего предосудительного: восточный человек все-таки. Однако он тут же отверг баян, гармонь, аккордеон. Почему? Они “неприемлемы для туркмена, не волнуют его...” И скрипка тоже почему-то туркмена не трогает. Чуть помолчав, все же снизошел, смилостивился над скрипкой лишь потому, что она, по его мнению, произошла от туркменского гыджака, однострунного национального инструмента, сопровождавшего скотовода в его кочевках по Каракумам.

Так, на свой вкус и в меру своей музыкальной “грамоты” Ниязов, определяя духовные запросы туркмен, совершает экскурс в историю, когда “туркмены управляли Ираном, Афганистаном, Кавказом”. Он говорил, что у наших предков было много музыкальных инструментов, и предложил: “надо возродить дворцовую музыку... Ведь наша мелодия однообразная”.

Известный туркменский музыковед, послушав его, невесело заметил:

— Дворцом он обзавелся — теперь ему дворцовую музыку подавай.

Так он, гляди, нас в средневековье загонит. А однообразной туркменская мелодия слышится лишь уху дилетанта, того, кто не любит свое, национальное. Народный певец — бахши, истинный ценитель туркменской мелодии, подобного о национальной музыке не скажет.

Но вернемся в театр... Президент по-прежнему на сцене. Вглядываясь в зал, он отыскал глазами знаменитую балетную пару — Ахмеда Пурсиянова и Гульбахар Мусаеву, народных артистов Туркменистана, блестяще исполнявших в балетах “Лебединое озеро”, “Жизель” главные роли.

— Ахмед! Мусаева! — игриво окликнул их Ниязов и, ухмыльнувшись, добавил. — Ваше па-де-де не воспринимается! Это искусство чуждо туркменам. Оно не наше! Выходите танцевать в туркменском халате! — и он почему-то засмеялся. В зале кое-где раздались смешки. Не поймешь, над чем или кем смеялись люди... Кто-то горестно покачивал головой или стыдливо опускал голову... Их обескураживали не только суждения незадачливого “актера”, восседавшего на сцене, но и его развязное поведение. И впрямь, прав мудрец, сказавший, что невежда хотя и жив сам, но имя его мертво.

Не побоюсь показаться банальным: музыка, танец не “говорят” ни на туркменском, ни на английском или каком-либо ином языке. У них один язык — язык сердца, души, язык движений и пластики. Не имеет он и национальности, ибо это — общечеловеческое достояние, и кто пытается разложить его по национальным полкам, тот похож на глупца, пытающегося принарядить, прикрыть свою тупость. Еще великий Саади заметил, что глупец, как походный барабан: обладает громким голосом, а внутри пуст и ничтожен. И в самом деле, невежде всегда кажется, что он умнее всех, а знания его глубже и обширнее, чем у других.

— Когда я учился в Ленинграде, — словоохотливо вспоминал Ниязов, раскачиваясь в золоченом кресле, водруженном посредине сцены, — нам, студентам, выдавали абонементы. Я посещал лекции, спектакли, но не все понимал, что говорилось и что показывали (снова смеется). “Лунную” сонату, “Аппассионато” можно послушать... один раз. “Отелло”, “Гамлета” тоже, не больше. Ведь наши спектакли, поставленные после независимости, не слабее пьес Шекспира, Мольера... Мы — страна древней культуры, семенам пшеницы, найденным археологами при раскопках под Ашхабадом, насчитывается пять тысячелетий.” Далее, перескакивая с пятого на десятое, он снова начинает поучать драматургов, режиссеров, как писать оперу и балет, походя отвергая фильмы и спектакли, литературные произведения советской поры, это, мол, “не кино и не произведения... они забываются”. Потом призывает: “Создайте художественные произведения, связанные с историей, с войной и кровью. К примеру, как спектакль “Гала” по пьесе Клычмурада Какабаева и Тачмамеда Мамедвелиева. Вот волнующее зрелище!

Названный спектакль, посвященный памяти жертв Геокдепинского сражения, шел на сцене Академического театра. Его многократно транслировали по телевидению, авторы и исполнители ролей награждались высокими премиями, им, помимо лауреатских званий и ценных подарков, были присвоены почетные звания “народный”, “заслуженный” и т.д.

Сенсация века!!! Слушайте, люди! После не говорите, что не слышали... Не все герои сражения, происшедшего с русскими войсками в конце ХIХ века, погибли. Да-да, не все! Остался в живых, о чудо! один, единственный герой!..

О том взахлеб писала “Туркменская Искра” в своем номере от 28 декабря 1993 года: “Спектакль как бы перекидывает мостик из века девятнадцатого в наши дни. И когда на его последних минутах на сцене появляется герой, олицетворяющий единство и свободу туркменского народа, и зритель узнает в нем первого Президента Туркменистана Сапармурата... зал буквально взрывается аплодисментами.

Эти аплодисменты не смолкают и по завершении спектакля, потому что на сцену поднимается сам Туркменбаши... ”

Ну, не чистейшая ли комедия, как говорится, с доставкой на дом? Если из придворных драматургов кто-то и напишет новую пьесу, посвященную “баши”, а это случится непременно (сериал о его жизни уже демонстрируется на экранах туркменского телевидения), то теперь на сцену театра выйдет не один “герой”, а сразу три, учитывая, что президент за годы независимости уже трижды присвоил себе звание “Героя Туркменистана”, то бишь героя “Абсурдистана”.