Изоморфы - Дылда Доминга

— Антуан? — кончик ее пальца путешествовал по его лицу, вычерчивая на нем загадочные линии. — Ты меня любишь?

— Я обожаю тебя, моя принцесса.

— А что для тебя любовь?

— Желание быть с тобой, смотреть в твои замечательные глаза, говорить с тобой, лежать вот так рядом, дышать с тобой одним воздухом, прикасаться, — Антуан притянул ее к себе и сжал в своих медвежьих объятиях.

Одри счастливо рассмеялась, пряча лицо у него на груди, а потом он вдруг ощутил, что она плачет.

— Что случилось? — спросил он, пытаясь заглянуть ей в глаза, но она не позволила, прижимаясь к нему еще плотнее.

— Я люблю тебя, Антуан, — прошептала она, и он расслышал ее слова и ощутил их своей кожей. Его сердце расслышало ее.

Дюпре очнулся от своих мыслей только тогда, когда его рука коснулась кнопки лифта в холле отеля. Что он делал? Он, и правда, настолько спятил? Но его сердце требовало разрешения этой истории, этих нечеловеческих мук, что не давали ему покоя на протяжении уже многих месяцев. Он обязан был покончить с этим: или убить ее, или узнать правду. Убить в любом случае, уничтожить, пока она не причинила ему и другим еще большей боли.

— Антуан? — она, казалось, была растеряна еще сильнее, чем он сам.

— Не ждала? — прорычал он, входя внутрь и с силой захлопывая за собой дверь.

— Что ты здесь делаешь? — Летиция пятилась от него назад, как от взбесившегося животного.

— Завязывай со своим притворством, — в его взгляде сквозила неприкрытая ненависть. И чем больше он ее любил, тем больше презирал сейчас за то, во что она обратила его чувства. — Что вы задумали с Гаем? И не думай отпираться, — прервал он ее вялую попытку отмахнуться. И Летиция сдалась, понимая, что он знает и не отступит. Но, обещав Гаю те самые два дня, не могла сказать ничего больше, пусть ситуация и была вполне невинной, только теперь это была уже не ее тайна.

— Так что это? — лицо его дышало гневом, а отступать дальше было некуда: Летиция уперлась спиной в стену.

— Антуан, — попыталась она урезонить его, увы, безрезультатно. Казалось, он, наконец, решился отомстить ей за всю причиненную боль.

— Ты скажешь мне, — прохрипел он ей прямо в лицо, — мерд, или я от тебя мокрого места не оставлю.

— Вот как ты заговорил, — с презрением бросила Летиция. Что ж, если он ее не любит, она не обязана терпеть его нападки. Если она что-то и стала бы сносить, так исключительно от любимого мужчины.

— Последний раз спрашиваю, — выплюнул он, — что вы затеяли с Гаем?

— Не твое дело, — зло и холодно отозвалась Летиция, и ее фраза и интонация, с которой она ее произнесла, оказалась решающей. Руки Антуана с неимоверной силой сжались на горле Летиции. Она хрипела и вырывалась, пыталась схватить его за кисти, поцарапать, пнуть ногами, но все это походило больше на возню беспомощного котенка. Вскоре лицо ее приобрело нездоровый пунцовый оттенок, а вылетавшие изо рта бессвязные звуки вовсе прекратились, глаза с изумлением и недоверием остановились на Дюпре. Но и тогда он не разжал своей смертельной хватки, а лишь с терпением маньяка наблюдал, как цвет ее лица меняется от красного к синему.

Летиция до последнего не могла поверить в происходящее. Только не ее дорогой Антуан, только не так, не с ней, когда он узнал ее. Но верить приходилось, или она рисковала погубить себя навсегда. Времени на что-то большее не оставалось: и тогда Летиция потянулась к ближайшему человеку и прыгнула наугад. Все было так быстро и неожиданно, что ее новое тело, вздрогнув, будто от сотрясения, свалилось переспевшей грушей прямо на том месте, где стояло. Но она успела, едва-едва. В этот самый момент сердце прежней Летиции остановилось, и наступила смерть.

Антуан безучастно смотрел на тело в его руках, затем, будто нехотя, разжал пальцы, и мертвая женщина рухнула к его ногам. Француз пребывал в каком-то безразличном и безэмоциональном ступоре: как ни в чем не бывало, он подошел к столику и налил себе в стакан апельсинового сока, потом задумчиво и со вкусом пил его, уставившись куда-то в окно. Он ждал облегчения, которое неминуемо должно было наступить после гибели его столь лелеемого врага, но оно не приходило. Как и не приходила всепоглощающая ненависть, которая могла бы послужить ему оправданием. Он только что убил эту тварь, работа сделана, его Одри отомщена, как бы там ни было. И по большому счету, плевать ему на голландца, и на все его планы, и вообще на все в целом мире плевать.

Дверь тихонько приоткрылась, и на пороге номера показалась высокая сухая фигура.

— Дюпре? — проговорил голос с характерным британским акцентом. Затем в ужасе и потрясении повторил: — Дюпре…

— Что ты натворил, — Коэн осматривал комнату, бросив короткий взгляд на мертвое тело. — Идиот! — Он зло оттолкнул стул со своего пути и подошел к женщине. Пары секунд хватило главе, чтобы понять, что это конец. — Чертов идиот, — обреченно выдохнул он, — а я еще защищал тебя перед Хорном, а он был прав! Ты — псих, Дюпре, ненормальный псих, который погубил все наши начинания. Подумать только, не направь я тебя сюда в роли куратора, русские сумели бы сохранить и Гая, и Одри.

— Откуда ты знаешь? — тяжело проговорил Дюпре, из-подо лба глядя на Коэна так, что тот невольно отступил, боясь, что француз по-прежнему пребывает в состоянии аффекта.

— В центральный офис поступила информация, — туманно ответил Коэн.

— Мальчишка, — прорычал Дюпре и тут же отвернулся. Что он собрался сделать? Убить и его, придушить, или просто перегрызть ему глотку? Теперь он не мог смотреть на дело своих рук. Одри валялась сломанной куклой у его ног, и с этой минуты она уже никогда не солжет ему, не скажет ни единого слова любви. Дюпре застонал, с силой сжимая пальцами свою безумную голову.

— Тише, Дюпре, — успокаивающе, как с глубоко больным, заговорил Коэн. А потом медленно отступил к двери и растворился за ней. И уже буквально через пару минут в номер ворвались какие-то люди и наряд милиции. Они без лишних слов повязали Дюпре и потащили его на выход, беспомощного и скрученного. Но он не особо и сопротивлялся. Насколько француз знал Коэна, тот не стал бы пытаться его вытащить, предоставив событиям развиваться самостоятельно. Чем не повод избавиться от спятившего сотрудника? Милосердие было не в стиле Коэна, да и разве он не предупреждал Дюпре многократно о том, чтобы тот не зарывался. И вот, снова Одри, все та же Одри, так или иначе, привела его к краю пропасти под названием необратимость.

— Что происходит? — Сергей Витальевич с ужасом наблюдал, как милиция затолкала Дюпре в машину. — Куда они забирают Антона?