Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время - Исаак Розенталь

Порвав с меньшевиками, Ленин частично и косвенно признал их правоту в вопросе об организации партии: жизнь убеждала в том, что ставка только на подполье грозит полной изоляцией от рабочих, обессмысливая усилия, предпринятые Лениным для раскола РСДРП. Теперь Ленин предлагал ориентироваться на тип организации германской социал-демократии при Бисмарке: введенные им «исключительные законы» пришлось отменить, так как социал-демократы, подвергшиеся преследованиям, даже усилили свое влияние, опираясь на легальные позиции и на представительство в рейхстаге. «Мы сделали недостаточно в легальных обществах, — убеждал Ленин делегатов. — Надо вырвать их из рук либералов, [вырвать] все легальное движение. Нужно распространять, расширять легальные общества… Везде нелегальные ячейки окружать сетью легальных ячеек»[214].

Вот эту перспективу, когда партия, оставаясь верной революционным целям, будет опираться на легальные организации, и высвечивал, как представлялось Ленину, приход к большевикам Малиновского. Понятно, что впечатление от его облика и манер не могло играть в таком случае существенной роли. Ведь ему доверяли задолго до конференции тысячи рабочих, наблюдавшие «шаг за шагом жизнь и деятельность своего секретаря»[215] (из показаний Ленина в 1917 г.), — могли ли этим похвастать профессиональные революционеры-подпольщики, известные узкому кругу партийцев и мало кому из беспартийных рабочих?

Не приходится удивляться и тому, что Ленин не придал значения словам Малиновского (сказанным «под большим секретом») о том, что ему пришлось жить по чужому паспорту в связи с событиями 1905 года — в этом не было ничего необыкновенного, многие социал-демократы поступали так же; выше уже говорилось, что в подробности Ленин вникать не стал. Не обратил внимания на этот «секрет» и Зиновьев[216].

Известно, что первые выступления Малиновского в партийной среде не всегда удовлетворяли требовательных слушателей. На Краковском совещании ЦК РСДРП с партийными работниками в конце 1912 г. его речи, как вспоминал А.А.Трояновский, свелись к освещению экономического положения разных категорий рабочих; большого понимания политического положения и широты взглядов он не обнаружил[217]. Выступая после совещания с публичным рефератом в зале Краковского народного университета имени А.Мицкевича, он рассказал о рабочем движении в России, говорил красноречиво, но и здесь от него ожидали более глубокого политического анализа[218]. По-видимому, Ленина это не смущало. Он ценил Малиновского за то, что тот рассказывает о хорошо ему знакомом, рассказывает не стандартно, по-своему, подтверждая, следовательно, тем самым неразрывную связь с рабочим классом. Можно было заслушаться, свидетельствуют Зиновьев и Крупская, когда он рассказывал о быте рабочих, о различиях между питерским и московским рабочими[219]. И, конечно, совсем немаловажно было то, что Малиновский принадлежал к признанному авангарду рабочего класса — к металлистам, к «рабочей интеллигенции».

Мысль о неизбежности появления и в России подлинных рабочих лидеров превратилась к тому времени в общее место социал-демократической агитации. В Петербурге еще в 1905 г. социал-демократы-профессионалы говорили о развитых, начитанных рабочих: «Это будущие русские Бебели»[220]. Сталин не сказал ничего оригинального, когда в 1910 г. закончил прокламацию к 70-летаю Августа Бебеля словами: «Да послужит он примером для нас, русских рабочих, особенно нуждающихся в Бебелях рабочего движения»[221]. И М.Горький восклицал, обращаясь к одному из своих корреспондентов: «Когда, наконец, у нас явятся политиками сами рабочие!»[222]. В свое время отзовисты, критиковавшие рабочих депутатов III Государственной думы за оппортунистическую тактику, объясняли ее тем, что во фракции «нет Бебелей», и призыва-ли отказаться в таком случае от участия в Думе. На это Ленин отвечал: «Бебелем нельзя родиться, Бебелем надо сделаться, Бебели не выходят готовыми, как Минерва из головы Юпитера, а создаются партией и рабочим классом»[223].

И вот теперь, казалось, у большевиков появился почти сформировавшийся рабочий-парламентарий, обладающий необходимыми для этого качествами. Решение выдвинуть кандидатуру Малиновского на выборах в IV Государственную думу представлялось совершенно естественным (тем более, что о своих шансах пройти в выборщики сообщил Ленину и Зиновьеву он сам). Другая мысль — включить его и в состав ЦК, возможно, утвердилась не сразу. Разговор с Лениным, о котором пишет Орджоникидзе, правдоподобен постольку, поскольку в прежних составах думских социал-демократических фракций еще не было депутатов, которые одновременно являлись бы и членами ЦК РСДРП. Но, видимо, вскоре точка зрения Ленина на этот счет изменилась. Ведь ему было известно, в отличие от большинства делегатов, что вопрос о Малиновском — члене ЦК уже стоял в 1910–1911 гг. И хотя Ленин не намеревался выпускать из своих рук бразды правления, заманчиво было утереть нос меньшевикам, твердившим о самодеятельности рабочих, но не имевшим рабочих среди руководителей своей фракции.

Итак, дело вовсе не в том, что Малиновский с первого взгляда чудесным образом «очаровал» и «покорил» Ленина[224]. Причины выдвижения этого деятеля рабочего движения в большевистской иерархии вполне рационально постижимы. Когда в 1917 г. Ленин предстал перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, объяснение, которое он дал на сей счет, прозвучало даже для тех, кто его допрашивал, убедительно:

«Малиновский явился на конференцию с именем одного из очень видных работников легального движения, про которого немало говорили в меньшевистских кругах, считавших Малиновского своим. Я слышал, что меньшевик Шер называл даже Малиновского «русским Бебелем». Особенно большую популярность Малиновскому не только среди руководителей социал-демократической партии, но и среди широкой рабочей массы создало то, что он был секретарем одного из самых крупных профессиональных союзов, именно: союза металлистов. Выдвинуться среди этой профессии, насчитывавшей много вполне развитых рабочих, приобрести популярность на должности, требовавшей постоянного общения с массой, было нелегко, и потому авторитетность Малиновского казалась всем нам, участникам Пражской конференции, совершенно бесспорной. Когда Малиновский рассказал еще нам, что он сам постепенно, после самых серьезных размышлений и наблюдений переходил от меньшевизма к большевизму, что весной 1911-го года он из-за этого своего перехода имел самое резкое столкновение с виднейшими рабочими-меньшевиками, позвавшими его на одно из наиболее важных и ответственных меньшевистских совещаний, то авторитетность Малиновского еще больше поднялась в глазах всех конферентов…