Наследницы - Вера Кауи

С годами пропасть между Чарльзом и его родной дочерью росла, и Доминик поверила, что ей наконец удалось занять ее место. Сама она с удивлением обнаружила, что стала питать к Чарльзу теплые чувства. Он обладал редким качеством: добротой. Он не любил причинять другим боль, вот почему, как ни старалась Доминик, разрыв с дочерью лежал у него на душе тяжким грузом. И чем старше он становился, тем тяжелей страдал. Он постоянно следил со стороны за ее жизнью. Доминик узнала об этом, когда, вернувшись из Лондона, поспешила сообщить отчиму, что его дочь открыла магазин под именем Кейт Меллори.

— Знаю, — печально ответил Чарльз, вид у него был убитый. — Мне об этом сообщили.

— Мне очень жаль, — сочувственно пробормотала Доминик. — Кажется, она решила вычеркнуть вас из жизни.

Известие о том, что Чарльз оставил лондонское отделение «Деспарде» этой самой дочери, потрясло Доминик.

Почему он это сделал? Где она допустила ошибку? Быть может, они тайно встречались? Она перерыла все ящики в его письменных столах в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и не нашла там никаких подозрительных бумаг. Лишь позже она вспомнила, что не нашла и его писем к дочери.

Когда Блэз сообщил, что Чарльз назначил его своим душеприказчиком, Доминик поняла, куда делись письма.

Но не стала задавать Блэзу никаких вопросов. Он был очень проницателен, и чем меньше он будет знать, тем лучше. Она не стала скрывать, что неожиданный поворот событий огорчил и даже раздосадовал ее, однако высказала полную уверенность в победе. «У меня за плечами двенадцать лет практики, — резонно заметила она. — Папа научил меня не только разбираться в фарфоре, но и вести дела. Я думаю, он написал это странное завещание просто для очистки совести — ведь он был очень совестлив, я знаю. Годы, прожитые в Англии, не прошли даром. Не смейся, но он стал похож на англичанина. Он никогда не поступил бы так… не по-французски, если бы в свое время не жил по ту сторону Ла-Манша. Что ж, пусть будет так, как он хотел. По-моему, он не сомневался в исходе. Мне не о чем тревожиться. Я получу „Деспарде“ годом позже, только и всего».

«Но я не собираюсь ждать слишком долго», — думала Доминик, лежа на массажном столе. Ее голова покоилась на согнутых руках, глаза были закрыты. Она обожала массаж. Умелые руки атлета-массажиста то сдавливали, то поглаживали ее тело, разминали сплетение мышц, причиняя легкую, граничащую с наслаждением боль. Масло, которым он ее растирал, пахло цветами и горными травами. К концу массажа тело у Доминик стало податливым и гибким, словно его сделали из новенькой резины. И сразу под душ: сначала теплый, потом прохладный и, наконец, обжигающе ледяной.

Этот ежеутренний ритуал давал Доминик заряд бодрости на целый день, ей были не страшны любые неприятности, проблемы, осложнения и конфликты. Вчера у нее был трудный день — похороны Чарльза. В последний путь покойного провожали только жена, падчерица, зять и несколько пожилых родственников и старых друзей, долгие годы проработавших с ним в «Деспарде». После скромной панихиды Чарльза похоронили на южном склоне холма под пышным кустом мальмезонских роз.

Когда-нибудь с ним рядом уляжется Катрин. На противоположном холме виднелась старая усадьба, которую он купил и отстроил двадцать лет назад. С ее террасы, на которой любил отдыхать Чарльз, тоже было видно маленькое кладбище. После похорон на террасе накрыли стол, а когда Доминик и Блэз уехали, Катрин осталась сидеть в большом плетеном кресле с неизменным вышиванием в руках. Ее взгляд был устремлен туда, где покоился прах ее мужа. Его скромные похороны, на ее взгляд, выгодно отличались от торжественного погребения Ги дю Вивье, с пышной мессой, которую служил кардинал, с псаломщиками и ладаном. Чарльз не был примерным католиком, да и Катрин охладела к религии с тех пор, как священник семьи де Вильфор сказал, что ее долг слушаться родителей, которые сами выберут ей мужа. Ее долг рожать детей и быть во всем покорной мужу. Неспособность произвести на свет наследника Катрин всегда рассматривала как изощренную месть своему супругу.

После похорон Доминик отвезла Блэза на аэродром, он полетел в Лондон, она — в Женеву. Ему предстояло свидание с Кейт Деспард, у Доминик были собственные планы.

После душа она вытерлась, нанесла на тело полные пригоршни увлажняющего крема, прошла обнаженная в гардеробную с зеркальными стенами и распахнула дверцу шкафа, где на полукруглых полках лежало ее белье.

Она предпочитала чистый шелк: плотный, черный атлас, густо покрытый вышивкой — он великолепно оттенял прозрачную белизну ее кожи. Глубоко вырезанный соблазнительный лифчик, крохотные трусики, узкая полоска пояса с длинными резинками — когда Доминик закидывала ногу за ногу, выше чулка мелькала белоснежная кожа. Она любила тонкие шелковые чулки. Колготки, на ее взгляд, были негигиеничны, к тому же они могли оказаться досадным препятствием, когда рука мужчины скользила вверх по ее бедру. Она никогда не носила грации: ей нечего было стягивать или поддерживать. Все ее платья и юбки плотно облегали фигуру. Она придирчиво добивалась того, чтобы ее одежда сидела как влитая.

Она вынула из шкафа белый костюм от Сен-Лорана.

Белый сегодня будет весьма уместен. Напоминает о девственности… Юбка узкая, как мораль пуританина, зато с высоким разрезом сзади. Как только шелковая подкладка с шелестом скользнула по ее бедрам, Доминик закрыла глаза от наслаждения: кожа у нее была очень чувствительная. Затем она надела жакет в талию: широкие плечи, присобранные рукава, маленькая гофрированная баска, узкий, глубокий вырез, от которого захватывало дух. Наряд дополняли черные атласные лодочки на высоченных каблуках.

Кончив одеваться, она подошла к туалетному столику и зажгла яркий свет. Она нанесла на лицо увлажняющий крем — при ее безупречной коже крем-пудра была не нужна, — затем умело оттенила веки, коснулась тушью и без того темных ресниц, тронула помадой губы и наложила на нежные скулы румяна. Чуть сбрызнула себя специально сделанными для нее духами «Доминик». Последним штрихом — ее фирменным знаком — были десятикаратные сапфиры в ушах и кольцо с сапфиром на левой руке.

Затем она прошла на середину комнаты и стала медленно поворачиваться на месте, разглядывая себя в зеркалах.

Убедившись, что она — само совершенство, Доминик вышла из комнаты и направилась к террасе.

Ее вилла располагалась на самой границе Франции со Швейцарией, на одном из женевских холмов. Доминик купила ее на собственные деньги, миллиарды Чандлера тут были ни при чем. Когда она вышла на террасу, ее глазам открылся изумительный вид: озеро, город, голубое небо, зелень лесов и далекие вершины гор. Водная гладь искрилась, как шампанское, ветви деревьев шевелил легкий ветерок. Запах только что сваренного кофе — его приготовили по сигналу служанки, когда Доминик кончила одеваться, — щекотал ноздри. Ровно четыре унции натурального апельсинового сока приятно освежили рот. Когда она отодвинула пустой стакан, ее дворецкий Жюль взял в одну руку кофейник, а в другую серебряный молочник и налил их содержимое в большую белую чашку, на дне которой лежал один кусочек сахару. Поблагодарив его улыбкой, Доминик обхватила чашку обеими руками и, блаженно зажмурившись, сделала первый глоток.