Ада Даллас - Верт Уильямс

– Да. – Она пристально взглянула на меня, но чуть улыбнулась. – Должна. Спасибо за кофе, полковник. – В ее голосе опять послышалось равнодушие. Загорелся красный свет.

Но я с самого начала знал, что победа будет нелегкой. Да я и не хотел, чтобы было легко. Но, господи, еще больше я не хотел, чтобы дело это не двигалось с места. Пусть чуть-чуть, но вперед. А у меня ничего не получалось.

Удача во многом зависит от тебя самого. Нет, не обязательно поставить себе целью ее тотчас добиться. Надо лишь привести в движение определенные силы, и тогда события, по всей вероятности, начнут работать на тебя. По всей вероятности. Бьешь кием по шару, он начинает прыгать, задевает другой шар, и тот, глядишь, оказывается в лузе. Вот и в футболе так же. Гоняют, гоняют мяч, и вдруг удар, и мяч в воротах. Или ведешь заградительный огонь, не имея и понятия о расположении противника, и, тем не менее, выведешь из строя несколько вражеских огневых точек. Вот и в жизни удача приходит, когда ее не ждешь. Я верю, что все, и хорошее и плохое, во многом зависит от себя.

Во многом, но не целиком. Ни в коем случае. Существует какая-то граница, но где она проходит, никто не может сообразить. Существует, и все.

Итак, я должен продолжать. Не обязательно выдумывать что-то необыкновенное, просто надо действовать по-другому. Но шли дни и недели, а я все не мог ничего придумать.

ТОММИ ДАЛЛАС

Спустя неделю после окончания сессии от нее не осталось и следа, и жизнь в Капитолии замерла. Все мои обязанности состояли в приходе на службу в девять, пожимании рук тех, кого Сильвестр вводил ко мне здороваться, исполнении тех песен, которые он советовал мне петь, и в возвращении в четыре тридцать домой, где я иногда встречал Аду.

Однажды вечером я сидел в гостиной и слушал разговор Ады по телефону. Она смеялась тем высоким, взлетающим вверх и там обрывающимся смехом, каким обычно смеется женщина в разговоре с другой женщиной.

– Да, – говорила она. – А что я могла сделать? Что еще я могла сделать?

Она была в платье из серебристого шелка. Руки ее были обнажены и ослепительно белели на фоне платья, длинные золотистые волосы распущены по плечам, и выглядела она на миллион долларов.

И не меньше она, вероятно, тратила на себя. И на свои туалеты. Господи, сколько она потратила на свои туалеты! Как вспомню эти счета и чеки! Этих денег мне хватило бы на виски на весь остаток жизни или по крайней мере на ближайшие два года.

Она опять рассмеялась.

– До свидания, дорогая, – сказала она и подошла ко мне, все еще улыбаясь, с румянцем на лице.

– Идешь куда-нибудь, куколка? – спросил я.

Улыбка изменилась, стала какой-то манерной, усталой, но тем не менее дружелюбной.

– На чай, – ответила она. – В "Розали".

– Ты чудесно выглядишь. Все будут тебе завидовать.

Продолжая улыбаться, она явно думала о чем-то другом, когда я сказал:

– Ты настоящая королева, малышка. Ты моя королева.

Она похлопала меня по плечу.

– Мне пора. Не перетруди себя, милый.

Что она хотела, черт побери, этим сказать? Неужели она узнала обо мне и той брюнетке из управления общественных работ?

Если узнала, дела мои совсем плохи. Мы уж бог знает сколько времени не были близки, а я все не терял надежды на ее благосклонность.

Глядя ей вслед, на ее переливающееся серебром платье, я думал: "Все равно она лучше всех. Я готов на адовы муки, только бы быть с ней. Не моя вина, что я связался с этой брюнеткой".

Она создавала вокруг себя напряженную атмосферу, и я не понимал почему. Отчасти это было вызвано тем, что она все еще не могла забыть случившегося с Марианн Ленуар. А вторая причина гнездилась в чем-то еще, но в чем, я не знал.

В другой раз, когда я вернулся домой, ее не было, и я вспомнил, что она приглашена на бридж. Вечером, когда за окном уже совсем стемнело и похолодало, потому что пошел дождь – он мягко стучал по стеклу, предвещая, что будет идти всю ночь, – я услышал, как хлопнула большая парадная дверь, а потом ее шаги по покрытому ковром полу. Даже пушистый ковер не заглушал ее шагов – будто дьявол идет за твоей душой. Она вошла в комнату. Ее бледно-лиловое платье было все забрызгано дождем, капли мерцали даже на волосах и лице. Губы ее были крепко сжаты, она выглядела расстроенной.

– Попала под дождь, дорогуша?

Она кивнула, взглянув на меня, но тотчас же отвела глаза.

– Да, по дороге от гаража.

Что ее мучило? Я думал, что теперь-то она будет довольна. Оказывается, нет. Напряжение росло и росло. Брюнетка была тут ни при чем. Наплевать ей на брюнетку, если она и знает. Дело в чем-то еще.

– Хорошо было? – предпринял я еще одну попытку.

– Неплохо.

Голос ее звучал равнодушно.

– Что случилось, дорогуша? Устала немножко?

– Устала? – Полное безразличие. – Нет. Не устала.

Я встал, прошел по комнате и вернулся с двумя стаканами. Она взяла один, кивнула в знак благодарности и отпила немного. Потом отпила еще, и по ее лицу я понял, что она вот-вот заговорит. Не со мной, потому что я – это я, а просто потому, что ей нужно было высказаться, а я рядом. Глядя поверх стакана куда-то вдаль, она сказала:

– Это не в счет. Совсем не в счет.

– О чем ты говоришь?

– Здесь все в порядке, потому что это Батон-Руж, а не Новый Орлеан. Вот и не в счет.

– Черт побери, малышка, но это же столица Луизианы. Что же тут не в счет?

– Ты сам знаешь что.

Я посмотрел на нее, на стиснутые губы, на серые, глубоко посаженные глаза с их напряженным взглядом.

– Поезжай тогда в Новый Орлеан. Отправляйся туда и заставь их считаться с тобой.

Она ничего не сказала.

– Ты же можешь это сделать. Ведь ты жена губернатора.

– Да. – Взгляд ее изменился, губы раскрылись. – Да, могу. – Как будто она только что это поняла. – Наверное, могу.

– Устроить? Конечно, это можно устроить, – сказал Сильвестр.

Спустя два дня мы все были у него в кабинете. Жара, казалось, ничуть не влияла на него: такой же отутюженный темной шелковистой ткани костюм, словно он сидит под стеклянным колпаком.

– Все можно устроить. Можно, разумеется, устроить и прием в клубе "Орлеан".

– Я хочу спросить, можем ли мы сделать так, чтобы все прошло гладко? И получилось?

Я еще никогда не слышал, чтобы она о чем-то просила: еще минута, и она будет молить. Она не сводила с Сильвестра жадного взора широко открытых глаз.

Он посмотрел на нее сверху вниз с улыбкой всезнающего человека.

– Кто знает? Разве предусмотришь все последствия, моя дорогая?

Она кивнула, не спуская с него жадного взгляда.

– Я решусь на это. Я готова. – Она вздернула голову. – Какое время вы предлагаете?

– Пожалуй, конец ноября.

Лето перешло в осень, да и осень уже кончалась. Университет Луизианы одержал победу над Райсом и Алабамой, и мы неплохо по этому поводу повеселились, но Ада мечтала только о поездке в Новый Орлеан, и ни о чем другом. Наконец, дня за два до Дня благодарения, мы очутились в белом доме на Сент-Чарлз-авеню, который она сняла для нас почти до лета, чтобы провести там великий пост и побивать на белом карнавале. В День благодарения мы поехали на бега и сидели в своей ложе все восемь заездов. То и дело мелькали магниевые вспышки, нам отвели целую страницу в одной из газет. Но Ада снова бесновалась, потому что в светской хронике про нас не было ни строки.

После праздника я вернулся в Батон-Руж, а она осталась в Новом Орлеане. По-видимому, у нее было там очень много дел.

СТИВ ДЖЕКСОН

По окончании сессии я вернулся в Новый Орлеан. Теперь я был в восьмидесяти двух милях от нее, достаточно далеко для того, чтобы не обманывать себя, уверяя, что она мне совершенно безразлична. В Батон-Руже растаял тот лед, в который я погрузил себя. Я вынужден был снова признать, что она существует.

Я много работал и опять начал приходить в то состояние, когда все, кроме работы, меня мало волновало. Земной шар вращался, лето сменилось осенью, и только в Новом Орлеане эта перемена прошла незаметно. Октябрь оказался всего на несколько градусов прохладней июля, и ноябрь почти таким же.

Я проснулся оттого, что солнце мне било прямо в лицо. Я сел и посмотрел на двор, где солнечные лучи самыми немыслимыми узорами позолотили старинные, все в трещинах, серые камни. Я встал и допивал вторую чашку кофе, с любопытством просматривая воскресную газету, когда зазвонил телефон. Я поднял трубку.

– Слушаю!

– Привет, Стив!

Чей это голос? И не успел я подумать, как уже знал ответ. У меня засосало под ложечкой, руки похолодели, минуту я помедлил, желая удостовериться, что у меня не пропал голос.

– Здравствуй, Ада!

Секунд семь-восемь трубка молчала.

– Стив! – Голос ее был напряженным, отчего мне почему-то стало приятно. – Как поживаешь? – Напряженность усиливалась банальностью, и мне стало еще легче.

Она предложила встретиться, я согласился, в ту же секунду сдав те позиции, которые так тщательно отстаивал в течение двух лет.