Выбор - Анатолий Рогов

Оборванных, насквозь пропыленных летом и коченеющих от мороза зимой монахов можно было встретить на любой русской дороге, в любом селении и городке. Иногда они тянулись вереницами; стучались в каждую дверь и в окна и жалостливыми, завывными голосами просили подать за ради Господа нашего Иисуса Христа кто на поновление обветшавшей монастырской церкви, кто на написание образа местночтимого святого, а кто и в открытую на пропитание какой-то давно голодающей братии.

Об искоренении постыдного повального нищенства, а по сути-то, о паразитическом существовании многих обитателей не единожды говорили на священных соборах и у государей, но ничего действенного так ни разу и не придумали.

Попрошайничали и попрошайничали...

В миру Иосиф Волоцкий звался Иваном Саниным и был из рода мелких калужских помещиков. Пострижен двадцатилетним в Пафнутьево-Боровском монастыре самим преподобным Пафнутием и восемнадцать лет пробыл под его началом, исполняя в первые годы самые тяжелейшие работы в поварне, в пекарне, потом ведая монастырским хозяйством и ухаживая за собственным отцом, тоже принявшим постриг и разбитым параличом. И мать Иосифа была инокиней женского монастыря.

Из четырнадцати ближайших родственников Саниных лишь один остался в миру.

Потом Иосиф ушел от Пафнутия и около двух лет бродил в северных пределах, а вернувшись, получил в четыреста семьдесят девятом году согласие князя Бориса Васильевича Волоцкого основать на его земле собственный монастырь.

Место выбрал дивное: высокое, боровое, у небольшого светлого озера, вблизи которого незадолго до того очень полюбил охотиться великий князь Иван Васильевич Третий. Дичи и зверья была тьма и, главное, боры бесконечные и могучие с ядреным хвойно-смоляным настоем, сколько ни дыши- не надышишься.

И вскоре одним из первых на Руси написал устав своего монастыря, в котором определил, какой именно должна быть монастырская жизнь, чтобы из вчерашнего мирянина сделать истинного Христова воина, на земле уподобленного ангельского чина. Расписал буквально каждое действие, каждый шаг и даже каждое движение всякого вступившего на этот путь: как чуть согбенно, смиренно инок должен всегда ходить, как, склонив голову, всегда смотреть вниз, каким тихим, добрым голосом всегда разговаривать, а лучше всего делать это как можно реже, меньше и в основном молчать, думая о Боге и божественном и повторять - постоянно, неустанно повторять во всех жизненных случаях соответствующие им молитвы. И как стоять в церкви было строго определено в его уставе: ни в коем случае не переходить с места на место, не прислоняться к стене, даже не переступать с ноги на ногу и не перешептываться между собой, сколько бы времени служба ни длилась. И разумеется, и петь, и возглашать дружно, заедино все, что полагалось. И как безмолвно и строго держать себя и вкушать пищу под чтение священных писаний в трапезной было подробнейше определено. Как творить вечернее правило и отходить ко сну. И восставать от сна. Как исполнять послушания и подвиги. Выполнять хозяйственные работы. Не иметь в кельях ни единого постороннего предмета, вещи и даже книг, если они не были разрешены особо владыкой. Если же вдруг у кого-нибудь обнаружилось вино или иное что хмельное, таковой ослушник, невзирая ни на что, на другой же день с публичным позором изгонялся из монастыря навсегда. За более же мелкие проступки и нарушения наказывали немедля или голодом - лишь через день кусок хлеба и кружка воды! - или холодным, сырым темным узилищем на несколько дней, а то и кнутом, и непременно провинившиеся отбивали в день по двести, триста и пятьсот покаянных поклонов.

Завел надзирателей, кои доносили ему буквально все и обо всех, и потому серьезные нарушения случались крайне редко, да и ни единой свободной минуты ведь ни у кого не было.

Все постоянно носили на голом теле жесткие, истязающие их власяницы.

Иосиф считал, что пока человек всем своим существом, плотью и кровью, духом и разумом воочию не почувствует, не ощутит себя рабом Божиим, безраздельно подвластным лишь Его воле, осуществляемой через повеления настоятеля монастыря, он никогда не станет подлинным слугой и воином Господа.

И вместе с тем Иосиф поделил свою братию на три категории, названные им чинами.

Первый чин - самый многолюдный - одет был постоянно летом и зимой в простое рубище и берестяные лапти, питался по будням одним хлебом, солью и водой, варево и что посытней получал лишь по праздникам. Делал все тяжелейшие, черные работы.

Второй чин получал варево ежедневно, имел по одной мантии, одной рясе, одной шубе зимой и кожаные сандалии. Работу делал полегче и почище.

Третий чин имел даже калачи, постоянно рыбное, по две одежды всякого рода и по три шубы. Составляли сей чин в основном бывшие князья, бояре и иные знатные, благородные. Из князей звенигородских был инок Дионисий, из смоленских - Нил Полев, правая рука и "светлейший в синклите державного владыки Иосифа", как писалось в монастырских документах. Квашнин, по прозванию Невежа, происходил из тверских бояр. Из бояр же бывший дядька-воспитатель сыновей волоцкого князя Иона, носивший кличку Голова. Герасим Черный и Вассиан Босой были из благородных. И главный монастырский книгописец из города Путивля Фаттей.

Почти все они входили в синклит Иосифа и начальствовали в обители: кто келарем, кто казначеем, кто большим чашником, уставщиком, большим хлебником. Один князь звенигородский Дионисий сам себя определил пожизненно в пекарню месить тесто и печь хлебы ежедневно на двести-триста человек, так как кормили еще постоянно многочисленных нанимаемых монастырем работников и милостыню подавали обильную нищенствующим, а в голодные годы и окрестных крестьян подкармливали. И кроме того, Дионисий по собственному обету клал ежедневно по три тысячи поклонов. По три тысячи! За что прозывался в обители Трудолюбцем.

И все-таки, несмотря на такие жесточайшие порядки и безжалостные наказания за малейшее их нарушение, несмотря на столь откровенное и, по сути, совершенно недопустимое в христианской обители сословное разделение, его братия росла и росла как на дрожжах, в считанные годы перевалила за сотню, и монастырь Иосифа Волоцкого стал в восьмидесятые-девяностые годы славнее многих монастырей, включая первейший Троицкий, Симонов, Пафнутьев...

Это прежде всего потому, что не только Денис, но очень многие чувствовали необычайную силу, напор, крепость и неодолимость неистового игумена и знали, что в его обители они во всех смыслах всегда будут за крепчайшей каменной стеной - он оградит и защитит от чего угодно, ибо, как никто другой, убежден, что "ангельский чин - превыше всего! И хулить монаха - значит хулить Христа!". Постоянно повторял это. А стало быть, воинство Христово ни в чем не должно знать нужды, не должно думать о хлебе насущном, а лишь служить Богу, молить его о спасении душ, кои этого достойны. И кроме того, "если у монастырей сел не будет, то как честному и благородному человеку постричься? - вопрошал он, имея в виду под честными и благородными, разумеется, только князей, бояр и дворян, которым ведь не подобает, пусть даже в иноческом, ангельском чине, добывать хлеб свой своими руками-то! - А если не будет честных старцев, то откуда взять на митрополию или архиепископа, или епископа и на высшие честные власти? А если не будет честных старцев, то и вера будет поколеблена!"

Во как! Сама вера будет поколеблена! Не из благородных даже и не представлял себе, что могут быть честными и возглавлять митрополию или что пониже.

Дары, пожертвования и вклады текли в Волоцкую обитель в первые годы рекой. Иван Васильевич Третий давал по триста и по сто рублей, великая княгиня по сто пятьдесят. Князь Волоцкий и сын его давали села с пажитями и деньги. Архиепископ Новгородский Геннадий отписал две деревни с людьми и всеми угодьями. Да еще одарил бесценными иконами и книгами.

Иосиф повелел вести специальный мартиролог, в котором сотни таких дарственных, иногда просто поразительных по своей щедрости: князь, боярин, а то и простолюдин жертвовал буквально все, становился нищим и сам уходил в монахи. Мало того, монастырь и сам стал покупать земли, деревни, многое.

И уже через шесть лет после основания обогател настолько, что в восемьдесят шестом вместо деревянной церкви Успения Богородицы там возвели огромный великолепный каменный собор, который расписал знаменитый Дионисий. В самом расцвете сил был мастер, несказанной красоты и волшебства исполнены его фрески с прозрачными, будто неземными, поющими голубыми красками, снежно-белыми, ласково-розовыми. Помогали Дионисию, как всегда, старец-изограф Паисий, два сына да два племянника Иосифа Волоцкого Вассиан и Досифей - иноки, которые позже тоже стали знатными иконописцами и церковными иерархами.

Ни в одном монастыре не было тогда столь богатого и прекрасного собора, стоившего совершенно неслыханную сумму - тысячу рублей.