Ведьма княгини - Симона Вилар

Она долго пробыла на капище, сама следила, как убивали ее жертвенного вола, как ловко и умело волхвы полоснули его по сильному горлу, как спокойно и медленно рухнул на колени вол, будто уснул. Это было добрым знаком – Перун принял жертву без недовольства, он прислушался к речам женщины-правительницы. Потом Ольга наблюдала, как щедро волхвы окропили кровью жертвенного животного изваяние Перуна. Ей позволили на это смотреть, ибо Ольга была не просто женщина. Она была сейчас сама власть, и от власти она не желала отказываться!

На другой день в Киев прибыл из северной Руси посланец княгини волхв Искусеви. Да не один, а с ее старшим сыном Глебом, которого, по сути, умыкнул из Новгорода, дабы тамошние не пытались объявить слабосильного старшего сына Ольги своим правителем. Ольга выслала за ним Искусеви, едва пришла весть о казни Игоря, и велела привезти Глеба во что бы то ни стало. Пусть же теперь новгородцы шумят, что им не впервой князей Руси дарить, но пошумят да разойдутся, а у нее предполагаемый князь в Вышгороде отсидится.

Ольга взглянула на Глеба – и горько на душе сделалось. Разве о таком наследнике мечтали они с Игорем, когда Глеб только родился? Слабый, подверженный чужому влиянию, а хуже всего, полностью подчинившийся окружавшим его христианам. Глеб вел жизнь тихую и неприметную, все более радея о душе, чем о власти, для которой был рожден.

Рядом с цветущей матерью Глеб смотрелся увядшим и старым. Чародейскую воду он не принимал, ратными ученьями себя не обременял, худ был, уныл лицом. А ведь Ольга помнила, какой он был маленьким – ясноглазый и разумненький. И она еще пуще обозлилась на почитателей чуждого Руси Христа, превративших ее сына в такого покорного и тихого раззяву…

– В Вышгород тебя отошлю, сыне, – сказала Ольга Глебу как-то устало и равнодушно. – Там сейчас спокойно, люди там надежные.

– Как прикажете, матушка.

Вот всегда в нем это – как прикажете… Разве так князю пристало отвечать? Вон Святослав уже и сейчас норов выказывает, годков ему совсем мало, а ведь сокол растет. И именно для Святослава хочет сохранить киевский стол Ольга, вся надежда у нее на него.

Отправив Глеба подальше с глаз, Ольга приказала привезти в Киев Святослава. И уже в первый же день по приезде маленький князь перевернул с ног на голову весь терем на Горе. Бегал, носился, от нянек прятался, волхва Косту с ног сбил на лестнице, так что тот расшибся в кровь, да еще на кухне козьи каташки швырнул в котел с дружинной похлебкой, пришлось все наново готовить. И если еще год назад Святослав и не говорил толком, то теперь болтал без умолку, донимая всех кучей вопросов: почему птицы летают и не падают, почему Днепр разлился и не входит в берега, и куда это светлый Даждьбог солнышко от людей спрятал, а еще почему в каменном тереме матушки пахнет не так, как в Вышгороде с его бревенчатыми стенами и подклетями. Причем для мальца разговаривал он на диво хорошо, а еще отчего-то среди всех выделил ведьму Малфриду и стащил у нее какую-то мерзкую лапку засушенную, так что Малфриде пришлось гоняться за княжичем по всем заборолам, пока не отняла. Но она как будто и не сильно осерчала на него, смеялась, дурачилась с ним.

Но Ольга следила, чтобы ее сын пореже бывал с Малфридой, велела своим людям, чтобы не допускали того к ведьме: Святослав с его говорливостью беспрестанной мог и выболтать при ней про Малушу, а Ольга надеялась, что именно ради дочери так старается для нее чародейка. Правда, с тех пор она о Малуше не заикалась, ну да и Святослав, под впечатлением от шумного Киева после тихого Вышгорода, как будто сразу забыл о своей маленькой подружке. Его иное волновало: ему бы то посмотреть, как молодой воевода Претич с конниками своими упражняется, то в оружейной спрятаться и возиться там с самострелами и шестоперами, то начал требовать от Асмунда, чтобы выдали ему коня, как князю полагается, и старому воеводе пришлось самолично обучать маленького князя ездить верхом. Святослав сидел в седле, закусив губы от страха, но не хныкал, цеплялся руками за гриву, а там, через день-другой Ольга едва не прослезилась, видя, как ее малыш уже уверенно держится верхом, порывается и удила коню в рот вложить, править сам. Но не только Ольга умилялась сыном. Служилые варяги так и говорили о нем – орел кричит рано[69], а степенные бояре при виде княжича довольно усмехались в бороды, говоря, что вон какой наследник у Игоря и Ольги растет. Ольге любо было слушать те речи. Значит, смиряются непокорные, значит, признают, что есть законный наследник рода Рюрика.

Только со Свенельдом у Святослава не ладилось. Однажды Ольга выскочила на крик сына и увидела, что варяг тащит дрыгающего ногами княжича, как собачонку приблудную, прочь от оружейной. Почти швырнул его расквохтавшимся нянькам.

– Ты что же это себе позволяешь! – возмутилась за сына княгиня.

Свенельд поднес к губам прокушенную княжичем руку, подул на нее.

– Ишь, волчонок. Вели лучше за ним приглядывать, а то нянек тьма, а дитя без присмотра. Вон ныне в оружейной булаву шипастую норовил со стены стащить. А коли бы на него упала? Ты сейчас благодарить, а не хаять меня должна, княгиня пресветлая.

Вроде все и верно, но Ольге не понравилось, как раздраженно посматривал на ее сына Свенельд. Да и Святослав его не любил. Ольге пришлось напомнить посаднику: пусть не забывает – Святослав князь! Но тот только хмыкнул.

– Князем он станет, когда дружины свои поведет. А пока глуздырь и есть глуздырь. Так что не навешивай его на меня.

«На тебя навесишь! – сердито подумала Ольга. – Ты и своих сыновей отослал ко мне, не поучаешь сам, как отцу полагается».

Подумать-то подумала, но вслух и слова не сказала. Свенельд – ее ближайший поверенный и советчик, ругаться с ним – особенно теперь – ей нельзя. Но все же поговорить им следовало. И Ольга поманила Свенельда перстом.

– Идем-ка в палаты. Речи с тобой держать буду.

Они пошли рядом, как равные. Но сейчас они и были равны во всем – Ольга, вдовица, власть которой в Киеве после смерти мужа еще никто не подтвердил, и Свенельд, у которого были и дружина, и богатство, и почет. Многие смотрели им вслед, иные даже гадали: а не сейчас ли решится Ольга приблизить Свенельда настолько, что и ложе княжеское ему станет своим? Раньше, при Игоре, о таком и шептаться опасались, а ныне едва не всякий о том поговаривает. И ведь что таиться – ладная из них пара бы вышла. Ладная-то ладная, но возвышение Свенельда все же многих не устраивало. Да и боярыню его нельзя списывать со счетов: чародейка как-никак, Ольга вон к каждому слову ее прислушивается.

Ольга провела посадника в одну из светлых горниц своих каменных палат. Некогда по ее приказу там начали выводить на сводах красочную роспись, чтобы стало тут так же ярко и богато, как в ее прежнем деревянном тереме. Но со всеми последними делами как-то стало недосуг этим заниматься, работа осталась неоконченной: выступали на побелке округлого невысокого свода замысловатые завитки трав, рвались куда-то цветастые птицы с распростертыми крыльями, будто вознамерившиеся полететь, но застывшие, неоконченные. У простой лавки в углу лежали оставленные малярами ведра и краски, кисти осиротевшие. И вообще тут было все одиноко и неприкаянно, как и в душе самой княгини.

Ольга распахнула широкое окно, ее белая головная вуаль заполоскалась на ветру.

– Мне все крики тех древлян снятся, – произнесла неожиданно.

Свенельд чуть вздрогнул.

– А мне, думаешь, нет? Я воин, чего только и не повидал на своем веку, а тут… Может, пусть и мне Коста приготовит того пойла забвения, каким всех тут потчует, чтобы о зарытых древлянах не сильно помышляли?

Ольга отрицательно качнула головой.

– Нельзя. Нам с тобой нельзя, Свенельд. Мы должны все помнить.

– Ты сказала «нам», – заметил с нажимом ее варяг. – Значит, сама понимаешь, что нам теперь надо вместе быть.

Княгиня не придала значения его голосу, который вмиг стал ласковым, как кошачье мурлыканье. Не поворачиваясь, она смотрела из окна на необычно широкий разлив Днепра, на проплывающие над ним темные тучи, уже который день скрывавшие от мира солнце.

– Вишь, какая весна в этом году, Свенельд, – произнесла негромко. – Ты знаешь, отчего она такая, ты все знаешь. И вот что я тебе скажу, витязь, – она повернулась к нему, посмотрела строго: – Пока месть моя не свершится, пока не покажу всей Руси, что смогу покарать непокорных, других забот у меня быть не может. И на тебя, на твою помощь я надеюсь больше всего.

Свенельд пожал плечами, усмехнулся.

– Другой бы спорил – я не стану. Когда это ты на меня положиться не могла, а, Ольга? Однако и мне надо знать, кого ты видишь во мне: только помощника… или еще кого?