Всеобщая мифология. Часть II. Люди, бросавшие вызов богам - Томас Балфинч

Ивик, благочестивый певец, держал путь на скачки колесниц и музыкальные соревнования, которые происходили на коринфском перешейке и привлекали весь греческий народ. Аполлон наградил его даром пения, медовыми устами поэта, и он шел легкой походкой, полный богом. Уже показались возвышающиеся башни Коринфа, и он с благоговейным страхом вошел в священную рощу Нептуна. Никого не было видно, только стая журавлей пролетала над головой тем же путем, что и он, мигрируя в юг. «Удачи тебе, дружественная эскадра, – воскликнул он, – мои спутники с той стороны моря. Я принимаю вашу компанию за доброе предзнаменование. Мы пришли издалека в поисках гостеприимства. Пусть и вы, и я встретим такой прием, который защитит странника-гостя от зла!»

Он живо вошел внутрь, и скоро оказался в середине леса. Здесь неожиданно на узкой дорожке появились два разбойника и преградили ему путь. Он должен был сдаться или бороться. Но рука, привыкшая к лире, а не к ооружию, бессильно опустилась. Он звал на помощь людей и богов, но его крик не достиг ушей защитника. «Значит, здесь я должен умереть, – сказал он, – в чужой стране, не отпетый, зарезанный рукой преступников, и не видимый никем, чтобы отомстить за меня». Когда мучительно израненный он осел на землю, то хриплым голосом прокричал журавлям над головой. «О, журавли, посмотрите, что сделали со мной, – сказал он, – т. к. только ваши голоса отвечают на мой крик». Сказав так, он закрыл глаза навсегда.

Тело поэта, ограбленное и изувеченное, было найдено, и, хотя обезображенное ранами, было опознано другом в Коринфе, который ждал его как гостя. Гости, собравшиеся на праздник, слушали известия с волнением. Они столпились вокруг трибунала судей и требовали мести убийцам и искупления кровью. Но какой след или знак укажет на преступника из огромного множества, привлеченного величественным праздником? Пал ли он от рук разбойников или какой-то личный враг убил его? Лишь только всезнающее солнце может сказать, потому что больше ничьи глаза этого не видели. Вполне возможно, что убийца даже сейчас гуляет среди толпы и наслаждается плодами своего преступлениям, когда возмездие тщетно ищет его. Возможно, в их собственном храме он бросает вызов богам, свободно затерявшись в этой толпе, которая теперь теснится в амфитеатр. В то время, столпившись вместе, ряд за рядом, множество людей заполняло места, пока не стало казаться, что само здание может расступиться. Шум голосов звучал, как рев моря, тогда как круги, расширяющиеся в своем восхождении ярус за ярусом, словно должны были достигнуть небес.

И теперь огромное собрание слушало ужасный голос и хор, изображающий фурий, который в торжественных одеяниях выступал размеренными шагами и двигался по окружности театра. Как могли они быть смертными женщинами, которые играли такую ужасную группу, и могло ли такое огромное собрание молчащих фигур быть живыми существами?

Хористы, одетые в черное, несли в своих безжизненных руках светильники, горящие с черным дымом. Их щеки были бескровны, а вместо волос извивающиеся и надувающиеся змеи клубились вокруг их голов.

Образуя круг, эти ужасные существа пели свои гимны, раздирая сердца виновных, и сковывая все их способности.

Он поднимался и расширялся, заглушая звук инструментов, добивающийся правосудия, останавливающий сердце, сворачивающий кровь.

«Счастлив человек, сохраняющий свое сердце чистым от вины и преступления! Того мы, мстители, не трогаем; он проходит дорогу жизни огражденный от нас. Но горе! горе! тому, кто совершил тайное убийство. Вы, страшная семья Ночи, набрасываемся на все его существо. Думает он, убежав, скрыться от нас? Мы все равно в погоне летим быстрее, опутываем своих змей вокруг его ног и валим его на землю. Мы преследуем неутомимо; жалость не задерживает наш путь; всегда рядом, до конца жизни, вы не даем ему ни мира, ни отдыха». Так Эвмениды пели и двигались в торжественном ритме, когда мертвая тишина охватила все собрание, словно в присутствии сверхчеловеческих существ; и потом торжественным маршем, обходя по кругу театр, они ушли за подмостки.

Каждое сердце трепетало между иллюзией и реальностью, и каждое дыхание задыхалось от непонятного страха пред ужасной силой, которая видит тайные преступления и невидимо вьет нить судьбы. В этот момент с одной из переполненных скамеек вырвался крик: «Смотри! смотри! друг, вон журавли Ивика!» И внезапно в небе появился темный предмет, который оказался стаей журавлей, летящих прямо над театром. «Ивика! Так он сказал?» Любимое имя вновь воскресило скорбь в каждом сердце. Как по поверхности океана пробегает волна, так из уст в уста бежали слова: «Ивика! Того, кого все мы оплакиваем, поразила рука какого-то убийцы! Что журавли могут с ним поделать?» И шум голосов усилился, когда, словно вспышка молнии, в каждом сердце пронеслась мысль: «Вот сила эвменид! Благочестивый поэт будет отомщен! Убийца сам объявился. Хватайте человека, который это крикнул и того, кому он говорил!»

Преступник был бы рад взять назад свои слова, но было слишком поздно. Лица убийц, бледные от страха, выдали их вину. Люди схватили их прежде суда, они признали свою вину и понесли наказание, которое заслужили.

Симонид был одни из самых плодовитых поэтов древней Греции, но только несколько фрагментов его произведений дошло до нас. Он писал гимны, триумфальные оды и элегии. В последнем роде композиций он был практически непревзойден. Его гений был склонен к патетике, и ничто не мог затронуть более правдивыми эффектами струны человеческого сострадания. «Плач Данаи», самый важный из фрагментов, которые остались от его поэзии, основывается на легенде, что Даная и ее сын были заключены по приказу ее отца Акрисия в ящик и спущены в море. Ящик прибило к острову Сериф, где оба были спасены Диктисом, рыбаком и приведены к Полидевку, царю страны, который принял и защитил их. Ребенок, Персей, когда вырос, стал знаменитым героем, приключения которого были описаны в предыдущей главе.

Симонид провел большую часть своей жизни при дворах царей и часто применял свой талант в панегириках и праздничных одах, получая награду от щедрости тех, чьи подвиги он прославлял. Это занятие не было унизительным, но очень походило на занятия древних бардов, таких как Демодок, описанный Гомером, и сам Гомер, как гласит легенда.

Однажды, когда он пребывал при дворе Скопаса, царя Фессалии, царь пожелал, чтобы он приготовил поэму, прославляющую его подвиги, чтобы она была исполнена на пиру. Для того, чтобы разнообразить тему, Симонид, который славился своим благочестием, ввел в свою поэму подвиги Кастора и Поллукса. Такие отступления были обычными для поэтов в подобных случаях, и можно было предположить, что обычный смертный может разделить славу сынов Леды. Но тщеславие требовательно; и когда Скопас сидел за праздничным столом среди своих придворных и льстецов, он был недоволен каждым стихом, в котором хвалы воздавались не ему. Когда Симонид подошел, чтобы получить обещанную награду, Скопас отдал только половину обещанной суммы, сказав: «Это плата за мою долю в твоем исполнении; Кастор и Поллукс, несомненно, доплатят тебе за то многое, что связано с ними». Смущенный поэт вернулся на свое место под смех, который последовал за шуткой господина. В скором времени он получил сообщение, что два молодых человека верхом на лошадях ждут снаружи и хотят видеть его. Симонид поспешил к двери, но тщетно искал он снаружи неведомых посетителей. Однако, едва он покинул банкетный зал, крыша упала с громким шумом, похоронив Скопаса и всех его гостей под обломками. Вопрошая о появлении двух молодых людей, которые послали за ним, Симонид удовлетворился тем, что это были никто иной, как сами Кастор и Поллукс.

Сафо была поэтессой, которая процветала в раннюю эпоху греческой литературы. От ее работ осталось несколько фрагментов, но их достаточно, чтобы доказать утверждение о ее высоком поэтическом гении. Рассказ о Сафо обычно напоминает, что она страстно любила прекрасного юношу по имени Фаон и, не добившись взаимного чувства, бросилась с выступа Левкады в море из суеверия, что те, кто сделает такой «Прыжок любящего», должны, если не погибнут, излечиться от своей любви.

Байрон обращается к истории Сафо в «Паломничестве Чайлд Гарольда», Песня II.:

Гарольд увидел скудный остров тот,Где Пенелопа, глядя вдаль, грустила.Скалу влюбленных над пучиной вод,Где скорбной Сафо влажная могила.Дочь Лесбоса! Иль строф бессмертных силаОт смерти не могла тебя спасти?Не ты ль сама бессмертие дарила!У лиры есть к бессмертию пути,И неба лучшего нам, смертным, не найти.То было тихим вечером осенним,Когда Левкады Чайльд узнал вдали,

Тех, кто желает узнать больше о Сафо и ее «прыжке», отсылаем к «Свидетелю (Spectator,), №№ 223 и 229. Смотри также «Вечера в Греции» Мура.