Нептуну на алтарь - Любовь Овсянникова

— А для кого?

— Когда в 1964 году не стало самой Веры Сергеевны, в той хате, переехав в Славгород, поселились родители Алексея Васильевича — Юрины дедушка и бабушка Артемовы, воспитывавшие его.

— Наш сын эту хату строил, здесь нам и доживать, — говорил дед Василий.

— А теперь что с ней?

— Не знаю.

Вера Сергеевна так и не смирилась с выбором сына, но не показывала этого, приняла девушку с прохладой, но вежливо.

— Там видно будет, — сказала вместо благословения. — Торопиться рано, ему еще почти год служить, — показала глазами на Юру.

Юра засмеялся:

— Мама, какой год?

— Гуляйте пока что, — тверже отрезала Вера Сергеевна. — И не распускайтесь.

Мораль тогда была строгая, особенно что касалось незамужних девушек. Неосмотрительным поведением можно было легко испортить репутацию, и прощай счастье — тебя уже никто всерьез не воспримет, никто в свою семью не возьмет. Да Нине излишне было на то намекать. Она себя блюла.

Юра тоже вел себя сдержанно, не звал ее каждый вечер на свидание, понимая, что она устает на работе, недосыпает. Да и сам от звезды до звезды толокся с ремонтом хаты. Виделись только в дни, когда в клубе были танцы, — в среду, субботу и воскресенье. Танцевали вволю, а потом гуляли под звездами.

Перед отъездом Юра отважился поцеловать Нину, ведь теперь она считалась его невестой. Первый поцелуй… Будто мир стал пьяным, потерял равновесие. Сердца влюбленных бились так, что, казалось, выскакивали из груди и мячиками прыгали вокруг них.

После этого Юриного отпуска они расставались особенно тяжело, и не скрывали своего настроения. Нина долго стояла на перроне, смотрела вслед поезду, и сердце ее сжимало что-то такое, чему и названия не было, что-то умопомрачительно сладкое, окрашенное болью ожидания.

За углом вокзала ее ждали подруги.

— Не грусти, время пролетит быстро, — успокаивала Алла Пиклун.

В первом письме после отъезда Юра писал: «Я не представляю жизни без тебя. Может, приедешь в Севастополь? Найдем здесь тебе работу, жилье». Нина отвечала: «На кого же я покину братьев-сестер? Ты подумал? Пусть они еще хоть немного подрастут».

Юра скучал по ней. Он, как и все моряки, носил с собой фото любимой девушки. В свободное время смотрел на Нину, мысленно разговаривал с нею, старался восстановить в памяти ее смех и веселый, немного хриплый, голос. Как он его волновал! Какая она волшебная! Гладко зачесанные волосы, заплетенные в две косы, открывали выпуклый лоб, широко расставленные глаза смотрели на мир задорно и властно. Он помнил свою любимую веселой, но веселость та была не легкомысленной, а шла от жизни, протекающей безгрешно и просто.

За четыре года морской службы Юра возмужал, стал шире в плечах. Лицо, закаленное морем и солнцем, стало темнее, на нем прописались едва заметные морщинки, белые от того, что их не покрасил загар. Оно приобрело задумчивость, серьезность. Но это уже была не юношеская задумчивость, не мечтательная, а именно такая, что говорила — обманчивые мечты оставляют его и он начинает сознательно обдумывать будущее.

Юноша полюбил Севастополь, возможно потому, что чувствовал себя особенным человеком, ведь моряков здесь все уважали. Он хорошо выучил город и знал, где можно быстро сделать покупки, где погулять с ребенком, где посмотреть новый фильм. Юра полюбил его гордые традиции, о которых на каждом шагу напоминали памятники. Ему нравились виды, где море соревновалось с горами, нравились абрисы могучих кораблей на далеких рейдах, портовая суета, атмосфера радостных встреч или упрямых сладких ожиданий. Он здесь возмужал, впитал в себя дух значительных и величавых дел. Но и сам отдал ему частицу себя, свои молодые годы. Разве этого мало?

Вот и хватит, теперь от моря надо отвыкать, так как оно разъединяет его с Ниной, ведь Нина сюда никогда не приедет. Пришли мысли о том, что суши так мало, а моря так много. Так почему он должны выбирать то, чего есть много? Судьба подарила ему мир степей, где грелся под солнцем плодородный чернозем. Такая земля не каждому дается.

Разительная непохожесть моря и степи сначала лишь бросалась в глаза, а теперь море начало казаться ему чужим, враждебным человеку, недружелюбным. Мягкость волн, льстивый их шепот в затишье, игривые качания гребней с белой пеной на верхушках, блестки солнца на разогретой поверхности и безграничная голубизна — это внешняя сторона моря, это его парадное лицо, не настоящее. Море — двуликое и скрытное. Его неверная подвижность не идет ни в какое сравнение со спокойными, уравновешенными, надежными степями. Нет, надо ехать домой, — убеждал себя Юра. Но сомнения оставались, соблазняла китобойная флотилия «Слава», которую он иногда видел в Севастопольском порту.

Теперь Юра и Нина переписывались оживленнее, чем в предыдущие годы. Тема была одна: как им лучше организовать свою жизнь, чтобы скорее соединиться навсегда. Это, собственно, был любовный шепот; звучание влюбленности, в котором преобладали настроения, а не настоящие намерения, еще не вызревшие до конца, не отстоявшиеся; это было воркование, в которое они выливали свою тоску и печаль от разлуки. В письмах почти не было откровенных признаний и нежности, высказывания чувств, хоть их накал читался между строк. В этих планах на будущее они ощущали прикосновения рук. Им казалось, что они находятся рядом, только не видят друг друга. Каждая мелочь того, как они заживут, обговоренная на сто ладов, утоляла жажду встреч, хоть немного исцеляла их от боли разъединения в пространстве.

Нина убедилась, что Юра в самом деле любит ее, и исподволь пришла в состояние уравновешенного покоя, уверенности в нем. Он снился ей, и она старалась надышаться теми снами на дни и на недели, не забывала его лицо, улыбку, свет глаз. Настоящим праздником для Нины было видеться с Юриной тетей Зиной, которую сначала она приняла за его девушку. Они относились друг к другу доброжелательно, и при встречах, бывало, пересказывали свои сны или доверчиво цитировали Юрины письма. После таких встреч у Нины оставалось на душе приятное впечатление, будто она приобщилась к Юриным дням, скрытым за занавесом лет, к тем временам, когда он жил, не зная ее. И она впитывала в себя, пропускала через свое сердце его детство, начало юности. Появлялось ощущение, что они с самого появления на свет всегда были слиты воедино, и от этого теплые волны омывали сердце.

Время шло медленно. В конце концов в сентябре 1955 года Юра опять приехал в отпуск, в последний раз. И впервые привез подарки маме, Зине, ее новорожденной дочке Ане, бабушке Марии Иосифовне и Нине, а также деньги, скопленные на свадьбу.

— Давай мотнемся в Днепропетровск, купим обручальные кольца, свадебное платье тебе, — предложил он Нине. — Да и мне надо приодеться, за пять лет мода изменилась.

— Нет, — ответила Нина. — Себе, если хочешь, езжай и покупай обновки, а с моими нарядами позже разберемся.

— Почему?

— Успеем еще! Сколько того дела — поехать и купить?

— Без тебя не поеду.

— Значит, и тебя приоденем позже.

Неотложных дел у них было множество. Хотелось подумать, где они поселятся после свадьбы, а это зависело от того, куда Юра устроится на работу. Кроме того, хотелось помечтать о том, что они приобретут для ведения общего хозяйства, как будут отдыхать, к кому ходить в гости. Нина тоже накопила денег, приготовила приданое: одеяло, постельное белье, полотенца, ночные рубашки, домашние халаты. Справила кое-что из одежды и обуви: демисезонное пальто, фетровую шляпку, цветастую теплую шаль для зимы, румынки на меху.

— Первое время поживем у моей мамы, я месяц-другой отдохну и поеду устраиваться на работу, — планировал Юра.

— Не пойду к вам! У нас хоть и тесно, но у меня будет отдельная комната, там и поселимся, — возражала девушка.

— Где же у тебя возьмется отдельная комната? — спрашивал он и целовал ее, не ожидая ответа, видно, что был согласен.

— Отец заберет ребят в свою комнату, это же ненадолго.

— Не надолго-о-о… — Юра снова целовал ее, стыдливо мял девичью грудь.

Почти каждый вечер они заходили к Нине, чаевничали с отцом, говорили о том, о сем. Прокоп Иванович и Юра знакомились ближе и все больше и больше находили общего во взглядах на жизнь. Всегда молчаливый и хмурый Нинин отец, с приходом Юры, человека широких горизонтов, оживлялся, заводил невинную мужскую болтовню. Да и Юра тянулся к будущему тестю, радовался, что этот сильный мужчина становился для него, выросшего без отца, родным человеком.

Но надо было ехать и дослуживать последние дни.

— Не буду писать до самой демобилизации, — сказал Юра. — Здесь осталось не больше двух месяцев. Теперь они пролетят быстро.

— И я не буду писать, — пообещала Нина. — Буду ждать тебя.

Почему Юра так захотел, что это была за странная прихоть? Кто теперь скажет?