Походные письма 1877 года - Николай Игнатьев

Je crains que nous ne nous d pas en d C'est glorieux individuellement, mais cela ne nous avance quere vers le but*.

Ввиду сырости ночей у Дуная и зловония на нашем биваке (где меня одолевало множество мух) мне предложили поместиться в болгарском домике близ царского бивака. Я поместился там с князем Борисом Голицыным, флигель-адъютантом Долгоруким (крымским) и принцем Лейхтенбергским (у каждого отдельная комната). Тут покойно и спится хорошо вдали от бивачного шума. Лошади на дворе.

В настоящую минуту считаю долгом воззвать к твоему благоразумию, бесценная жинка моя: до сих пор нас баловали быстрым доставлением писем, из-за Дуная письма будут приходить реже и дольше. Вооружись терпением и верою. Будем молиться и веровать, что волос с головы не спадет без воли Всевышнего. Не беспокойся, не тревожься, мужайся, не давай волю воображению и нервам, а молись, и Господь услышит нашу теплую молитву и соединит снова нас, чтобы уже больше не разлучать. Главное - сохрани бодрость духа и здоровье. Последнее невозвратимо, когда утрачено. Сообщайте подробности о всех вас. Обнимаю тебя, друг мой ненаглядный, обнимаю и благословляю детей. Целую ручки у матушки. Мой сердечный привет Екатерине Матвеевне и поклон Пелагее Алексеевне, Нидман и Соколову и Мельникову.

Твой любящий и верующий муж, вернейший и признательный друг Николай

No 15

2 июля. Бивак у Зимницы

Только что отправил письмо вчера к тебе, бесценный друг Катя, ненаглядный друг мой, а кажется, что многого, что хотел и надо было сказать, не написал. Так и тянет беседовать с тобою хотя заочно. Вследствие недоразумения, вызванного моею телеграммою отцу от 7 июня, я дал себе слово более никому из вас не телеграфировать поздравительных телеграмм, которым ухитряются придавать драматический смысл, тем более, что, по замечанию батюшки, неразборчивость моего почерка может способствовать путанице. Но не удержался воспользоваться предложением начальника телеграфа (которому я передал свое горе, что не могу тебе передать привет в день твоего рождения) и послал тебе телеграмму сегодня ночью в надежде, что она поспеет в Круподерницы (как мне обещали телеграфисты) в течение завтрашнего дня. Такое мне будет удовольствие, если удастся мой tour de force*. Напиши, когда получишь. Действительно, принимаю совпадение моего дежурства при государе (завтра) с переходом императорской Главной квартиры за Дунай к армии с днем твоего рождения за самое счастливое для меня предзнаменование. Этот день, народивший мое счастье, и выведет на свет божий моего земного ангела-хранителя, не может принести мне что другое, как доброе, светлое, радостное.

Мы ездили с государем в Систово и далее по дороге в Никополь в надежде увидеть с высоты взятие сего города 9-м корпусом. Но выстрелов было не слышно и, вероятно, нападение не состоялось. Мы наглотались пыли и испеклись на солнце. Все уморились и залегли спать. Я пользуюсь удалением шумного сообщества, чтобы вымыться и с вами, моими милыми, побеседовать. Усталости я, равно как и Адад, до сих пор не чувствую и не нуждаюсь в денном сне, подобно всем товарищам моим.

Государь ехал по дороге, а я вровень с ним по горным тропинкам, пробитым параллельно дороге. Его величество раза два меня подзывал и со мною разговаривал. Главнокомандующий, как я и ожидал, прибыл в Тырново, не нашел уже первых отрядов, двинувшихся в балканские проходы для их захвата, но телеграфировал (по мере движения армии проводится наш полевой телеграф), что ни в каком случае не может принять на свою ответственность прибытия государя к подошвам Балкан, и просил убедительно отказаться от движения вперед, пока выяснятся все обстоятельства. Государю эта настойчивость неприятна, но пока он отказался идти в Тырново, а завтра переходит тем не менее Дунай, направляясь к Павлову, а, может быть, Бела (к Рущуку), где стоят цесаревич и Владимир Александрович с двумя корпусами. Понимаю нетерпение и участие царя, желающего быть поближе к войскам и военным событиям. Оставаться в Зимнице - значило быть в фальшивом положении. Лучше всего было бы вернуться, хотя временно, в Петербург, но на это его величество не согласится.

Посылаю тебе розовый цветок, взятый мною в Систо-ве. Великий князь Алексей Александрович, догадавшись, для чего я беру цветы у болгарки на улице, вручил мне тотчас целый букет белых цветов, поручив переслать тебе его в знак памяти. Прилагаю и белый цветок, предупреждая, что розовому поручено от меня передать тебе мой поцелуй на 3 июля.

Зимница всем надоела до крайности. Действительно скверное, пыльное и безотрадное место. Негде даже прогуляться - ни пешком, ни верхом. В свите государя, кроме Вердера и Бертолсгейма (австриец) находится английский военный агент Веллеслей. Вы, вероятно, прочли в газетах, что когда он явился в Плоешти Николаю Николаевичу (главнокомандующему), то его высочество его обогрел, предупредив (несколько грубовато), что за ним [будут] присматривать. Канцлер старался его умаслить в Бухаресте (куда Веллеслей, обиженный, удалился) и приписал в императорскую Главную квартиру, где ему скучно, как и всем нам, потому что мы почти ничего не видим и сидим на месте на поганом биваке. Часто приходится мне беседовать с этими военными дипломатами для обращения их на путь истинный. Я по своему обыкновению высказываю им правду меткую, но тем не менее, кажется, они мною довольны.

С рыжим Али у меня опять возня: хромота его не проходит. Ездить нельзя, а от стойки он бесится. Киевский кузнец сделал ему слишком узкую подкову и произвел наминку. Не знаю, как быть с нею в походе.

Геров назначен губернатором Систово. У него советником Стоянов, также тебе известный болгарин.

Вчера были у меня Вурцель и Качановский. Последний подурнел еще более прежнего, у него на носу нарыв от жары. Все мои старые подчиненные вздыхают по прежним отношениям нашим, издеваясь над бюрократизмом и либеральным деспотизмом Черкасского. Красный Крест тоже им крайне недоволен, и все подчиненные обоих ведомств готовы бежать. Не так легко управлять людьми и, заставляя их трудиться, привязать к себе нравственною солидарностью!

3 июля

В ту минуту, когда отправлялся спать вчера вечером, прибыл фельдъегерь и доставил милейшее письмо твое от 27-го, мой бесценный друг Катя, ненаглядная жинка моя! Нельзя более кстати пришлись твои строки! Благодарю матушку за ее письмецо и прошу никак не думать, что длинное письмо ее менее приятно будет, нежели коротенькое. Напротив, я желал бы почаще с нею беседовать заочно, и когда пишу тебе, не исключаю из ума и сердца нашу добрейшую матушку, сжившуюся с нами в нераздельное trio. He правда ли? Мике спасибо за милый рассказ на немецком языке. Если сама писала, то очень изрядно. Благодарю Катю, Павлика и Леонида. Не теряю надежды, что старший сын захочет доказать своим правописанием и изложением, что он действительно старший и 13-летний мальчик! То, что ты говоришь о Соколове - справедливо, но совершенств нет. И то хорошо, что он терпелив. Жаль, если Мика пойдет назад. Скажи от меня Нидман, что я надеюсь на нее - для предупреждения сего жалкого результата. Пусть сама читает книги полезные и развивающие - благо охотница читать. Пусть пишет мне на разных языках длинные письма, это все будет дополнением к преподаванию. Скажите Мике, что я надеюсь, что в старости найду в ней полезного и ученого секретаря.