Май любви - Жанна Бурен

Глядя на грушевые деревья, грядки салата, на шалфей и базилик, выросшие на некрутом склоне, спускавшемся к Сене, Матильда думала об Элоизе и Абелляре, чья скоротечная любовь вспыхнула недалеко отсюда, под соседней крышей, где жил каноник Фюльбер лет пятьсот назад… Как и в те времена, у подножия стены текла река, на которой царило оживление, делая ее похожей на улицу с непрекращающимся движением людей и экипажей.

Течет река, летит время, страсти умирают с теми, кто ими жил…

На другом берегу жене ювелира был виден Гревский порт, вереница гаваней вдоль берега, от улицы Барр до Лавандьер: Сенная, Винная, Зерновая, Хлебная, Лесная, Угольная, Соляная. В промежутках между ними работали сотни водяных мельниц. На заднем плане полого поднималась Гревская площадь, окаймленная домами с колоннами, кишевшая людьми, над которой плыл высокий каменный крест, увенчанный кованым железом, установленный на высоте восьми ступенек, чтобы его было видно издали.

Матильда опустила голову. Именно об этой площади, вернее, о том, что там произошло на прошлой неделе, она хотела поговорить с дядей, о приступе слабости, толкнувшем ее на извилистую дорогу, вставать на которую она не хотела, несмотря на неотвязный соблазн, не перестававший с того дня ее осаждать.

— Да хранит вас Бог, племянница!

Вошел Пьер Клютэн, сухой и бледный, он вызывал в сознании образ белоснежного светильника, пламя которого можно увидеть только на свет. На худощавом лице с облысевшими висками и с широким, костистым лбом, увенчанным седеющими волосами, казалось, жил только взгляд, устремленный на каждого с вниманием, с уважением, с серьезной радостью и добротой. Из всех каноников Нотр-Дам именно о нем говорили как о слишком отрешенном от мирской суеты, слишком мистическом, что кое-кому не нравилось.

— Мы давно не виделись…

Это не прозвучало упреком, так как он был само доброжелательство.

— Да, со дня свадьбы Флори.

Они помолчали. В саду пели птицы, издали доносился городской гул.

— Именно из-за того, что произошло в тот самый день, я и пришла к вам, дядя, чтобы просить вашей помощи. Речь пойдет не о нашей дочери и не о моем супруге, а о кузене Филиппа, молодом меховщике из Анжера…

Нужно было рассказать все, ничего не упуская, высветить все самые темные закоулки, все подробности.

Каноник слушал ее, облокотившись на стол и подперев подбородок большими пальцами рук, сложенных ладонями вместе перед лицом. Когда Матильда умолкла, он секунду оставался неподвижным, не поднимая глаз, затем скрестил руки на груди и пристально посмотрел на собеседницу.

— Я давно боялся, племянница, что у вас случится такая встреча, — заговорил он наконец. — Вы не можете не чувствовать, что подобное испытание естественным образом связано с другим, которому вы подвергаетесь уже несколько лет. Это лишь вторичное проявление, своего рода дополнительное препятствие на вашем пути.

Его низкий, но мягкий голос напоминал Матильде голос отца, как и его сдержанная улыбка вызывала в памяти улыбку покойного, у которого, однако, не было с ним большого сходства.

— Если Бог испытывает вас таким образом, Матильда, значит, ему угодно убедиться в ваших силах. Как вас узнать, не подвергнув испытанию? Но вы все это знаете. Вы пришли сегодня ко мне, как мне кажется, не за оправданием вашего раздвоения, а за помощью в борьбе с искушением, которое на этот раз оказалось таким могучим… хотя и лишенным надежды…

— Да. До этой встречи мне порой уже казалось, что у меня больше нет сил, что у меня никогда недостанет мужества продолжать борьбу с собой. Теперь же я точно знаю, что при малейшей попытке меня соблазнить я капитулирую, потеряю голову. В тот вечер, на Гревской площади, стоило лишь позвать меня, поманить пальцем. Ничто не удержало бы меня.

— Но вас же никто не позвал, Матильда! Тот, кем вы очарованы, к вам безразличен. Ваше спасение в том, что вы это поняли. Вопреки тому, что вам кажется, никто, кроме него, не может заставить вас пасть, но и он, разумеется, этим не воспользуется. Бог, который знает вашу слабость, не превысит допустимых границ, подвергая вас испытанию. Он захотел поставить вас перед лицом опасности, чтобы вы смогли ее оценить, а не для того, чтобы предложить вам выбор.

— Стало быть, мой путь до самого конца — это путь целомудрия!

— Разумеется. Все в руке Божией, однако нам дано некое таинственное чувство, позволяющее догадаться, что ждет каждого из нас. Как хорошее, так и плохое. Грех переступить некоторый порог, за которым мы вторгаемся в область, нам не предназначенную и в которой мы гибнем.

— Я не создана, дядя, для того, чтобы оставаться глухой к зову плоти!

— Что вы об этом знаете? Разве это пламенное желание жить жизнью чувств не может превратиться в стремление к Единственной Любви? Не потому ли Бог требует от вас всегда оставаться с Этьеном, что ему угодно использовать вас в других целях, не в плотских? Он есть сама чистота. Если Он выбрал для вас это возвращение к невинности, то сделал это и для приближения вас к Себе, и потому, что животную часть нашего существа нужно дисциплинировать, подчинять, превозмогать.

— Увы, это я хорошо знаю!

— Существуют более высокие радости, чем те, на которые вы надеетесь. Стоит ли об этом жалеть? Что именно к ним вас направляет?

— Я все еще захвачена своей плотью, животной плотью, и недостойна тех планов, которые Бог может иметь в отношении меня.

— Если Он выбрал вас для этого свершения, значит, вы можете достигнуть этой цели.

Священник слегка наклонился к племяннице.

— Любовь, которую наш Господь Иисус Христос проповедовал во время своей земной жизни, — это вовсе не совокупление, хотя бы и украшенное тысячами цветов, как об этом теперь пишут в наших рыцарских романах и в правилах хорошего тона. Речь идет об абсолютной любви, о союзе души и духа, о всеобщей нежности, приближающей нас к нежности Отца, которая растворяет нас в единственном обожании, состоящем из всех привязанностей, очищенных в огне Единственной Любви. Нужно превозмочь плоть, чтобы прийти к более высокой жизни. Вспомните, Матильда, о поиске кубка Грааля из романа о рыцарях Круглого Стола. Что это, как не поиск божественного абсолюта через абсолютную чистоту! Все герои этого романа, поддаваясь зову плоти, спотыкаются на предначертанном для них пути. Все. За исключением одного. Один Галаад достигает цели. Галаад, божественный победитель, рыцарь без страха и упрека. Не правда ли, чудесный символ? Разве не должны и вы вдохновиться идеей предназначенного для вас пути? Пути Галаада. Вспомните, в конце романа он говорит: «Взамен жизни тела и преходящей радости обретешь жизнь души и вечную радость». Можно ли представить себе более прекрасную мысль?