Май любви - Жанна Бурен

— Я восхищена тем, как быстро вы кинулись на помощь Флори, — заметила Кларанс. — Она нашла в вас ревностного защитника.

Поглаживая ладонью шелк своего белого одеяния, расшитого цветами, и опустив глаза, девушка улыбалась.

— Ну а теперь, когда мы все целы и невредимы, — вновь заговорила она своим ровным голосом, — не потанцевать ли нам еще?

Бертран, явно умиленный присутствием Лодины, уже увлекал ее в круг танцующих. Алиса с Реми присоединились к Флори с мужем.

— Пошли, потанцуем, — сказал Гийом, — ведь именно для этого мы здесь и собрались! — Им овладело какое-то совершенно новое, подспудно злобное чувство к Кларанс. Как мог он хотя бы на минуту допустить мысль о браке с этой странной девушкой, так не похожей на свою сестру? Это было бы равносильно тому, чтобы повесить камень себе на шею! Когда кузен потерял сознание, у Гийома появилась некая надежда, ни допустить, ни назвать которую он себе не позволял.

Ему не следовало связывать себя ни с кем, на случай если Флори когда-нибудь вновь оказалась бы свободной. Надеть на себя цепи супружества было бы ошибкой — возможно, фатальной.

Вместе с Кларанс он направился в угол площади, где начинался танец Прекрасной Элисы, мысли же его текли совершенно иными путями.

Матильда взяла за руку Этьена.

— Пойдемте домой, — проговорила она с улыбкой извинения перед Николя Рипо и Иоландой, — я устала.

III

Сад Берод Томассен выглядел совсем иначе, чем у Матильды. В нем царил беспорядок, хаос растительности. Бузина, самшит, лилии, цветы которой уже раскачивались под ветром в эти майские дни, мушмула, грушевые деревья с покосившимися стволами разрослись над кустами шиповника, дикой малины, над зарослями аквилегий, шалфея, ромашки, цикория и даже крапивы, и никто не думал о том, чтобы всем этим как следует заняться.

На выщербленной каменной скамье, откинувшись на ствол орехового дерева, которое было, наверное, ее ровесником, Флори сочиняла песню для театрального представления. У ее ног, сидя в траве, Филипп перебирал струны лютни, сочиняя мелодию аккомпанемента для будущей поэмы. Трели птиц смешивались со звуками струн и со смехом молодоженов.

Вдохновение подводило Флори. Она без конца повторяла первые найденные строфы:

В плодовом саду, где струится хрустальный родник,

Ласкающий белую гальку на дне…

Ничего не получалось. Ей не удавалось сосредоточиться на теме, предложенной ей не без иронии при дворе королевы Маргариты: «Неудачное замужество». Эта игра ума требовала полной сосредоточенности мыслей. Над этим и билась Флори.

— Моя мать несчастлива, — внезапно проговорила она, поднимая голову, пораженная очевидностью этого открытия.

— Как вы можете так говорить, дорогая!

— Это правда. Я знаю, я чувствую это. И уже давно. Дома я была слишком тесно связана с нею и ясно представляла себе все обстоятельства. Теперь, когда я ушла из семьи, я наконец поняла то, что до этого от меня ускользало. Худо ли, хорошо ли, ей удается скрывать свое разочарование, но вчера вечером ее боль была очевидна. Разве вы сами, дорогой, не заметили этого?

— Признаюсь, не заметил.

— Неудивительно. Вы же знаете ее меньше, чем я.

Движимая нежностью любви, лучшим свидетельством доверия и самозабвения, молодая женщина опустила руку на голову мужа и ласково погладила его шевелюру.

— Это не значит, что я закрываю на это глаза, не ищу причины печали, которую, возможно, могу смягчить. Нельзя сказать, чтобы я не интересовалась судьбой матери, забывая о ней в своем счастье. Я слишком люблю ее, чтобы быть такой эгоисткой. Поговорю об этом с тетей Шарлоттой, у нее большой жизненный опыт, и она всегда даст хороший совет.

Филипп улыбнулся.

— Я начинаю достаточно хорошо вас понимать, дорогая, чтобы догадаться, что вам будет нелегко расстаться с этой идеей.

— Это упрек?

Они заговорщицки посмотрели друг на друга, как дети, узнавшие тайну.

— Вы же знаете, что нет, кокетка вы этакая!

Флори наклонилась и закрыла губами рот собеседника.

— От вас пахнет весной!

Она потерлась носом о щеку, которая немного кололась.

— Ловлю вас на слове!

Под раскидистыми ветвями деревьев к ним направлялся вышедший из дома Арно. На кожаном поясе у него был чернильный прибор, сразу выдававший студента, а в руке свернутая в трубку тетрадь. Ироническая улыбка контрастировала с почти аскетической строгостью лица. И Флори, и Матильда сожалели о том, что он не стал монахом. Его утонченность, доброта, хотя и не бросавшаяся в глаза, его знания могли бы сделать его вполне подходящим слугою Бога, полезным служителем веры! Видно, час этот пока не наступил. Страстный поклонник риторики, логики, схоластики, он предпочитал Аристотеля милосердию, изучение гуманитарных наук гуманной миссии. Его мать и сестра спрашивали себя, не уйдет ли он все же в монастырь, устав от диалектики.

— А! Вот и мой шурин! — Филипп встал навстречу Арно. — Черт возьми, вы знаете, что вчера вечером меня чуть не укокошил ваш дружок Артюс Черный?

— Мне об этом говорили.

— Вас это, как видно, мало волнует.

— Волнует? Пожалуй, нет, но меня берет зло на Артюса, который, наверное, был более пьян, чем обычно, раз позволил себе такую гнусную выходку по отношению к вам! Однако, видит Бог на вино он падок! Я расстался с ним чуть раньше, когда он был не слишком пьян. Правда, вечер лишь начинался.

— Если бы вы остались с ним, — проговорила Флори — он, конечно, не посмел бы на нас напасть.

— Кто знает? Я ценю его за изобретательный и оригинальный ум. Однако ничто не может унять его нрав.

— Как вам может нравиться его общество?

— О, полно, Филипп! Я никак не участвую в его попойках и не имею дела со всякой шантрапой, вы же знаете! Каждый из нас находит в другом устраивающего его собеседника. И не больше того. Я не взялся ни следить за ним, ни охранять его добродетели, которые, насколько я знаю, действительно подвергаются опасности. Я, как Понтий Пилат, умываю руки.

— Черт побери! Нельзя сказать, чтобы это была очень активная позиция!

— Я беру от каждого то, что меня устраивает, что он может мне дать. И ничего другого. Артюс далеко не глуп. Он так же непобедим в диалектике, как и в физических упражнениях. Мы с ним спорим, плаваем, занимаемся борьбой. Этим и ограничивается наша дружба. Его личная жизнь меня не касается.

— Правда ли, что он живет на улице Ванв, в старом замке Вовэр, пользующемся зловещей репутацией?

— Да, это так. По крайней мере, в настоящее время. Как истинный голиард, он нигде надолго не задерживается. У него своеобразное представление о жизни, свойственное бродягам.