Приди и помоги. Мстислав Удалой - Александр Филимонов

Ах да! Завтра ведь чуть свет вече будут собирать! Никому ни до чего дела не будет, подумал Никита. Придется все-таки дядю сегодня побеспокоить. Что сейчас начнется! Трудный будет разговор.

— Ты кута? — Лайна вцепилась в него, как будто он прямо сейчас уходил на войну. — Не нато хотить. Надо лошить. Иди ко мне! Путем лошить сейчас. — Она тянула Никиту к постели.

— Глупая, — говорил он. — Мне устроить надо все. Завтра времени не будет. А тебя окрестить надо? Надо. Может, и обвенчаться успеем. Ты теперь жена мне выходишь. Не могу я больше, чтобы ты некрещеная была. Понимаешь?

— Потом, потом. Сафтра. Сейчас лошить. Нато мальчик сильный телать, сильный. Еще меня ятти мноко, мноко. Ты путешь, — уверенно заключила она и принялась разбирать постель. И Никите опять не захотелось никуда уходить от нее.

Назавтра, после того как городское вече с восторгом приговорило поход на Киев и город уже открыто стал готовить ополчение, Никите удалось поговорить с дядей Михаилом. Вопреки ожиданиям, дядя не огорчился, что у него в снохах будет чудинка, да еще и пленная рабыня. Видимо, мысль о внуке, которого дядя Михаил уж и не чаял дождаться, примирила его с некоторой странностью будущего брака Никиты. Заскочившему домой ненадолго — князь надолго не отпустил — племяннику он твердо пообещал за Лайной смотреть как за родной дочерью и такого же отношения требовать от тетки Зиновии. Впрочем, зная теткино добродушие, Никита и не сомневался, что Лайне будет в его отсутствие неплохо.

Он вымотался за эти дни. С утра до позднего вечера находился при князе Мстиславе, выполнял множество его поручений, по нескольку раз обегал весь город, узнавая, как идут дела с подготовкой войска, возвращался домой затемно — и всю ночь не смыкал глаз, не мог налюбиться вдоволь со своей пока еще рабынюшкой. Она, провожая его, попыталась даже, подражая русскому обычаю, голосить, но у нее не очень-то это получалось. В ее диком племени женщины молчат. Глядя на нее, неумело плачущую возле стремени его коня, Никита сам едва не расплакался. Прощание вышло гораздо более грустным, чем ему хотелось.

И уже когда вышли из города и войско двигалось вдоль Ильменя — на Торопец и далее — на Смоленск, соединяться с союзными князьями, Никита вспомнил: про имя-то новое для Лайны забыл с дядей поговорить! Вот тебе и раз. Смешно получалось — дома, можно сказать, жена ждет, того и гляди ребеночка родит, пока война будет продолжаться, а ты вернешься — и не будешь знать, как ее теперь зовут. Очень смешно.

В Торопце к войску Мстислава присоединилась дружина князя Ингваря Ярославича из Луцка. Сей потомок великих князей киевских тоже пострадал от Всеволода Чермного, который тревожил и Луцкую область, близкую к богатому Галичу, и горел желанием с ним сразиться. Мстислав Мстиславич принял Ингваря приветливо, хотя и несколько удивленно: откуда он узнал? Снестись с отдаленным Луцком за столь короткое время было затруднительно. То, что теперь даже в Галиче знали о походе на Чермного, объяснялось мгновенно распространявшейся славой об отважном князе новгородском.

В Смоленске рать союзных князей уже была готова — ожидали с нетерпением прибытия войска Мстислава Мстиславича. Мстислав Романович, как старший из внуков Ростиславовых, возглавлял смоленскую рать. С ним были князья Ростислав Рюрикович, сыновья Давида Смоленского Константин и Мстислав — все бывшие владельцы днепровских городов, отнятых Всеволодом Чермным. Всего новгородцев и смолян вместе с небольшой дружиной Ингваря Ярославича набралось около пяти тысяч человек. Перед началом похода князья решили, как водится, устроить пир — отвести душу за столом, отпраздновать начало великого дела — а то удачи не будет, как уверял Мстислав Романович, человек веселого и добродушного нрава и большой любитель дружеских застолий. Мстислав Мстиславич опасался — и не без оснований, — что если медлить с походом, предаваясь увеселениям, то как бы у новгородцев не остыл воинский пыл. Временный стан был разбит возле смоленского пригорка — в поле, потому что в городе разместить такую прорву народа было негде. И князь Мстислав не в шутку тревожился: пока он будет пировать во дворце с союзниками, новгородское войско станет томиться в ожидании, а когда им наскучит томиться — пойдут всякие разговоры, ссоры и бесцельные шатания. Он предлагал обойтись без пира, а устроить молебен — и трогаться. Но его уговорили. Уговаривали так усердно, что он не только согласился, но и велел несколько бочонков хмельного раздать войску — чего в походах старался не допускать. Приказ своего князя новгородцы встретили с криком, который был слышен даже в городе. Празднование начала похода покатилось, как телега под откос — само собой, и остановить его было уже нельзя.

За столом Мстиславу Мстиславичу пришлось выслушать множество похвал себе. Он старался пить поменьше, чтобы не терять ясности рассудка, и все же понемногу таял. Поначалу, расстроенный тем, что возникла такая досадная задержка, он лишь хмуро кивал в ответ на славословия князей, благодарных ему за поддержку. Не понимали они, что эта война начинается не для того, чтобы вернуть им отобранные земли. Увидев возле стен Смоленска новгородскую рать, ни один из них — да хоть, к примеру, самый разумный, Мстислав Романович, — ни на миг не задумался о том, почему это новгородцы оставили свои домашние дела и идут в чужие края на смерть. Неужели на новгородца — какого-нибудь дядю Мизяя — так сильно подействовало известие об изгнании Чермным Константина Давидовича из Речицы? Что ему, дяде Мизяю, далекий городок днепровский, что ему неизвестный Константин Давидович, да и сам злодей Чермный, наконец? Да и сами-то князья — вон как красиво говорят о древней чести рода Мономахова, о единстве, о братстве, о защите русской земли. Ох, понимал Мстислав Мстиславич — не русская земля им нужна, а — своя, свои городки, свои села с людишками. А вот когда отберут у них эти городки — тогда и вспоминается древняя Мономахова честь. Сидят вот — веселые, чаши с медом поднимают во славу князя новгородского, а сами, поди, думают про себя: отважен, конечно, князь Мстислав, удачен и силен, но — простодушен! Позвали его помочь, так он и весь Новгород поднял! И еще, наверное, думают — кому Киев достанется после победы. В самой победе-то не сомневаются, конечно. Перед князем Удалым Мстиславом никакой враг не устоит, даже если войска соберет вдесятеро больше!

Но слушать сладкие речи было так приятно! И мед был душист, и начинала уже слегка кружиться голова — тем плавным и торжественным кружением, что поднимает человека над всеми обидами и дрязгами, весь мир окрашивает в приветливые цвета и краски и людей, что сидят за столом напротив, превращает в милых братьев. Как они хороши были сейчас — достойные потомки великого Владимира Мономаха, как правильно говорили о страданиях русской земли от княжеских раздоров, как просто и в то же время благородно выражал готовность жизни свои положить за поруганную и униженную справедливость!

Тут еще пришли певцы, как шепнул Мстиславу Мстиславичу на ухо князь Ростислав — знаменитейшие в Смоленске певцы, без которых не обходится ни одно празднество. Один был совсем старый на вид, дедушка, второй — помоложе. Оба строгие. Сели на лавку у стены и сидели, дожидаясь, чего именно захочется послушать князьям. Не робели вовсе! И никого это не удивляло и не сердило: они певцы, сказочники, их Господь наградил.

Кто-то попросил, чтобы спели про богатыря Илью муромского и Соловья-разбойника, но тут князь Мстислав Романович, перебивая уже начавшуюся было песню, застучал кулаком по столу и потребовал, чтобы для дорогого гостя Мстислава Мстиславича спели другое — о погибели полков князя Игоря в половецкой степи. И певцы завели на два голоса — один начинал, другой, тот, что помоложе, доканчивал — грозную и прекрасную песнь о походе новгород-северского князя Игоря Святославича на Кончака. Песнь эта была хорошо знакома всем, а слушавшие ее князья Рюрикович Ростислав и Давидовичи Мстислав и Константин были особенно взволнованы — в песне говорилось об их отцах. Неспроста Мстислав Романович потребовал именно эту песню! В ней устами певцов русская земля просила защиты у Мономаховичей — Рюрика, Давида, великого князя Всеволода Юрьевича. Как же было ее не спеть перед началом похода!

Дошло уже до того места, где княгиня Игорева плачет о своем муже, не зная, что он хоть и погубил бесславно дружину, но сам остался жив. Мстиславу Мстиславичу было известно, что на самом деле произошло с Игорем — потеряв свое войско, побитое половецкими стрелами, неудачливый князь остался жить в гостях у довольного победой Кончака. И жил хорошо, имея большой выезд для охоты, на кончаковке женил своего сына Всеволода и убежал из плена с легкостью, оставив и сына и невестку в заложниках. Явился в Киев к Святославу и встречен был колокольным звоном — а все княжество Черниговское осталось без защиты! То-то пограбили его поганые всласть, то-то народу полонили! Все это знал Мстислав Мстиславич и князя Игоря одобрять не мог — но плач жены его был так печален, столько в нем слышалось горя и любви, что уже в который раз на глаза наворачивались слезы. Проморгавшись, Мстислав Мстиславич отвернулся от князей — чтобы не заметили, что он плачет. И тут увидел меченосца своего, Никиту, стоявшего в нерешительности возле двери — не хотел, наверное, прерывать песню.