Пропаганда гомосексуализма в России - Маша Гессен

НАСТЯ

Через пару дней наступает девичник перед свадьбой моей лучшей подруги. Я сижу дома, сходила на маникюр, на педикюр, сижу в розовом домашнем костюмчике, с красными ногтями на ногах, в туфлях на каблуках, потому что они мне страшно жмут и я их растягиваю. Сижу, пью кофе из маленькой чашечки.

И тут врываются родители. Глаза у обоих красные, кровью налитые, и орут на меня: «Мы были у Лениного отца, и он сказал, что ты за мужика в отношениях». Я говорю: «Мало ли, что он сказал, посмотрите на меня! Я похожа на мужика?». Они продолжают кричать. Потом мать начала мне рассказывать, какая Лена проститутка, такая-сякая, в общем, ужасные вещи про нее. Я говорю: «Мама, ты же знаешь, что это человек, которого я люблю. После таких слов мне вообще не хочется считать тебя своей матерью». Отец это услышал и бьет меня кулаком в лицо. Остановился, только когда раскроил мне губу и я начала кровью все вокруг заливать.

Я пошла умылась, смотрю, у меня лицо все синее и губа разорвана. Я спускаюсь и говорю: «Дорогие мои родители, сейчас мы быстренько с вами собираем вещи и едем меня в травму зашивать». Отец на меня смотрит и говорит: «Само заживет». Потом мне шесть швов наложили. Я говорю: «Тогда я пошла». Собрала свои вещи, причем многие вещи мне не отдали, ни ноутбука, ничего, так и ушла с чемоданчиком летних вещей.

Жених моей подруги меня забрал и довез до травмпункта. Лена тоже приехала, и мне наложили швы.

ЛЕНА

У Насти все лицо было синее. Я такого никогда не видела. Она поехала на квартиру брата ее лучшей подруги, она как раз пустовала, и на следующее утро, как только папан свалил на работу, я собрала чемодан и сбежала из дому. Выбор был сделан. Родители начали нас искать, но мы выключили все телефоны.

НАСТЯ

Тут моему отцу приходит в голову, что я, очевидно, прячусь у Ксюши, это моя лучшая подруга. Он едет к ее отцу.

ЛЕНА

Ксюшин отец — такая же шишка, как и Настин.

НАСТЯ

Ксюша сказала ему, что если бы он видел мое лицо, то тоже был бы на моей стороне. И еще сказала, что если он выдаст нас моему отцу, то никакой свадьбы не будет. Он согласился молчать. Мы провели в той квартире несколько дней, а потом уехали в Москву.

ЛЕНА

Не все было так просто. У нас были билеты до Москвы. Буквально за два часа до поезда звонит Ксюшин отец и говорит, что мы должны поменять билеты, потому что Настин отец нас выследил, пробив базу, и купил билеты на тот же самый поезд. Мы сдали билеты, купили на следующий поезд. Пока мы меняли билеты, мой отец бегал по вокзалу и искал нас, но мы видели его и прятались. В поезде у меня началась паранойя. Я говорю Насте: «Раз твой отец в Москве, он может точно так же пробить билеты и поджидать нас в Москве на вокзале». Поэтому мы вышли во Владимире и остальную часть пути проехали на электричке — причем не до центра города, а до окраины.

Наша старая квартира была закрыта — Настин папа там сразу же сменил замки. В итоге мы поехали на квартиру, где я снимала часть комнаты для хранения вещей. Эта квартира была настоящая дыра. А «моя комната» была всего-навсего кроватью в комнате, где жила другая девочка. Мы там жили месяца два, наверное, пока не сняли другую квартиру.

НАСТЯ

Потом родители вызвали меня на старую квартиру в мой день рождения и предлагали купить любую машину, если я соглашусь бросить Лену. Я сказала «нет», машина у меня не появилась, но я хотя бы кое-какие вещи свои смогла забрать. Большинство отец поломал или выкинул.

ЛЕНА

Потом Настины родители предложили нам встретиться вчетвером. Сказали, что хотят отправить Настю на Сицилию на год при условии, что мы не будем общаться, — «и если ваша любовь переживет этот год»…

НАСТЯ

Моя мама не говорила «любовь». Это у них любовь, а у нас неизвестно что.

ЛЕНА

В любом случае, мы были согласны на их условия, хотя я с самого начала говорила Насте, что через год ничего не изменится, они опять начнут вставлять нам палки в колеса и никогда не оставят нас в покое.

НАСТЯ

Потом они передумали, и Сицилия отпала. Затем они еще года два трепали нам нервы, потом мы еще два года не общались, однажды отец опять на меня напал — на свадьбе моей двоюродной сестры, наверное, ему обидно, что у всех свадьба, а у меня нет. Сейчас вроде снова типа общаемся, но только потому, что они думают, что мы с Леной расстались.

ЛЕНА

Потому что мы действительно расставались, на месяц. Полгода назад. Мы уже давно помирились, но забыли им сказать об этом.

НАСТЯ

Каждый раз, когда мы видимся, это заканчивается скандалом.

ЛЕНА

Мы с Ксюшей все время говорим ей, бросай это, не езди к ним, а она: «Но это же мои родители».

НАСТЯ

Я хочу, чтобы они видели, что я нормальный, хороший человек, всегда честно с ними поступаю и всегда готова пойти на контакт.

ЛЕНА

Но они видят совершенно другое. Ты честно с ними поступаешь, а они думают, что ты врешь, они не верят, что ты уже в 13 лет знала, что ты лесбиянка. Мы планировали им все рассказать сами, но ждали, когда будет работа. Мы знали, что, скорее всего, нам не жить в этой квартире, когда они все узнают. Но не предполагали, что нас ждет ситуация, когда у нас будет только чемоданчик летних вещей. Мы жили буквально впроголодь. У нас были макароны, и мы воровали майонез с кетчупом у соседей по квартире.

НАСТЯ

Лена делала мне бутерброд на работу — два кусочка хлеба и посередине кусочек сыра такого увядшего. Я довольно энергичная барышня, мне требуется много калорий, поэтому я этот бутерброд сжирала практически сразу же, как только выходила из дома, а в офисе у всех подъедала сладости. Если мы покупали на улице в палатке шаурму или полкурицы-гриль, это было как сходить в раскошный ресторан. Это продолжалось довольно долго, год, наверное. Я работала в кол-центре, а Лена официанткой. Но у нее пониженное давление, и эта работа довела ее до болезни.

ЛЕНА

Тогда я устроилась редактором. Работала из дома, удаленно, так что могла совмещать с учебой. Это продолжалось примерно год. А потом у нас наладились отношения с отцом, и он сказал: «Бросай работу». В университете как раз был самый сложный год, когда половина курса вылетает, и папа сказал, что будет помогать мне этот год. А потом я устроилась уже по специальности.

НАСТЯ

А я нашла хорошую работу сразу по окончании университета, в 2011, и мы наконец смогли себя финансово обеспечивать.

ЛЕНА

Если бы мы обе не были юристами по российскому праву, мы бы, наверное, уже вострили лыжи куда-нибудь.

НАСТЯ

Это было бы проще, если бы мы были более универсальными специалистами, инженерами какими-нибудь. Наше образование нужно дорабатывать, если думать об отъезде. Но это трудное решение: мы еще так недавно пережили такие невзгоды, когда нет средств, когда нечего есть. Мы только начали обрастать жирком, и нам очень тяжело опять бросаться в омут с головой. И, откровенно говоря, я с гомофобией никогда не встречалась, если не считать моих родителей. И того случая, когда я защищала женщину, чьи родители пытались отнять у нее сына [см. МАРИНА И ЕЛЕНА: «Потом они сперли моего ребенка в первый раз», стр. 19]. Но там гомофобия не была направлена непосредственно против меня. На моей прошлой работе все знали, кто я, и это ни для кого не было проблемой. А на нынешней работе я пока ни с кем особенно не общаюсь.

ЛЕНА

У меня на работе одна близкая приятельница, и она все знает. И муж ее знает.

НАСТЯ

А что касается законов, то у нас в стране травят все население. Поэтому я не чувствую себя ущемленной именно антигейскими законами — все принимаемые у нас законы нарушают права всех граждан Российской Федерации. И хочется, конечно, сбежать из этой мрачной страны — вернее, из этого мрачного государства.

К тому же государственная политика в очередной раз вдохновила моих родителей. Мать мне звонила: «Скоро вас всех посадят, окончишь свои дни в тюрьме». Я говорю: «Ну и хорошо, одни женщины вокруг». Она с воплем бросила трубку. Такие у меня теперь отношения с родителями. Отец мне говорит: «Иди попробуй с мужчиной. Вдруг тебе понравится?». Я говорю: «Давай сначала ты попробуешь с мужчиной. Если тебе понравится, я тоже попробую».

ВИТАЛИЙ МАТВЕЕВ

«Реакция человека на камин-аут — отличный фильтр»

Ученый и фотограф Виталий Матвеев, 35 лет, после многих лет учебы и работы в Японии, Британии и Америке вернулся в Москву. Он не гей-активист и не революционер, но так получается, что жить открыто, как он привык за годы, проведенные за рубежом, — само по себе невольный активизм и борьба с предрассудками.