Пустые шкатулки и нулевая Мария. Том 2 - Эйдзи Микагэ

— Нет.

— Тогда как вообще ты могла заметить, что это не [Кадзуки Хосино]?

— Ну разумеется, я заметила.

Она говорила таким тоном, словно это было нечто совершенно очевидное.

– К а д з у к и н и к о г д а н е н а з в а л б ы м е н я А е й, п р о с я о п о м о щ и.

— …Ах.

Я вспомнил.

Я вспомнил, какое имя произнес, когда на мне сидел и избивал меня Дайя, когда я был совсем один в музыкальном классе.

Точно, она права! Я ни за что не сказал бы «Ая», серьезно прося о помощи. В смысле — так ведь звали ту, с кем я когда-то боролся.

— …Объясни тогда, почему ты пришла его спасать?

— Если все было, как ты объяснял, спасти [Юхэя Исихару] — то же самое, что спасти Кадзуки.

— …Погоди-ка. Разве это не значит, что сейчас ты принимаешь Кадзуки Хосино за [Юхэя Исихару]?

— Угу, сперва я действительно так подумала. Но я поняла, что это [Кадзуки Хосино], после первого же взгляда.

— …Эй, эй! Вот теперь ты точно врешь. По правде, их невозможно различить в один момент!

— Это относится только к моменту переключения. Мне достаточно три секунды наблюдать за движением его лицевых мышц, и я увижу разницу. Сейчас я четко определяю Кадзуки как Кадзуки.

Она может узнать, что я — это я?

Хотя никто другой не может?

— …Это просто невозможно! Кончай нести хрень!

— Наверно, так. Если бы это был не Кадзуки, я, наверно, не могла бы их различать. Но в случае Кадзуки это возможно.

— Но почему?!

И тогда она заявила…

– П о т о м у ч т о я б ы л а в м е с т е с К а д з у к и д о л ь ш е, ч е м к т о — л и б о в м и р е.

Эти слова я уже слышал… где-то, когда-то…

— А…

Мой голос прервался. Я положил руку ей на плечо. Она удивленно обернулась.

Увидев это, Миядзава-кун нахмурился и спросил:

— В чем дело, Хосино? Надеюсь, ты не собираешься снять с нее наручники всего лишь из-за такой банальщины и фигни? Ты ведь знаешь, что будет с твоей сестрой, если ты это сделаешь, правда?

Эта угроза на меня больше не действовала, сам не знаю почему.

— Эмм, Отонаси-сан.

Если я это произнесу, пути назад уже не будет. Но я уже решился, хоть и не без колебаний.

– Д а й м н е п р и к о с н у т ь с я к т в о е й «ш к а т у л к е».

Изумление с ее лица пропало.

— Ты можешь даже и не спрашивать. Я бы не смогла тебе помешать, даже если б хотела — из-за наручников.

Так она сказала, несмотря на то, что только что, не боясь ножа, колотила кулаками в стенку.

Затем, улыбнувшись чуть смущенно, продолжила:

— …Можешь прикоснуться, когда пожелаешь.

С этими прямыми словами — разрешение было получено.

Я чуть кивнул и прижал открытую ладонь к ее груди.

— …Ах.

Меня швырнуло на морское дно. Второй раз уже я вижу дно моря. Неменяющаяся сцена, где все счастливы на вид. Однако то, что все здесь могут быть счастливы, — не более чем ложь. Кто-то плачет посреди толпы. Кто-то, кто знает, что это блаженство — лишь иллюзия, и не может присоединиться к остальным. Я уже слышал раньше этот плач.

Это ужасно.

Здесь нет кислорода, так что мне нельзя оставаться тут вечно.

Поэтому мне здесь так плохо?

Или потому, что я знаю — я не могу исцелить ее боль?

Потому, что я знаю — я никак не могу исцелить ее абсолютное одиночество?

Я ощутил слезы на своих щеках. Точно так же, как в некоей «шкатулке» когда-то прежде.

— …Прости меня.

Я вспомнил о ней все.

Как я только мог подумать, что она использует меня просто как приманку для «0»? Как я мог только подумать, что ей безразлична моя повседневная жизнь?

Просто не могла она так поступать — она, кто ставит всех других превыше себя.

Она верила, что я даже в одиночку смогу сражаться против «Недели в трясине». Потому и не искала встречи со мной, когда я ее отверг.

Но я не смог поверить в нее и… предал ее.

— Прости меня, — снова произнес я. Она отвела глаза, ей, похоже, было немного неловко.

— …Нет, это я, видимо, недостаточно все продумала. Я слишком надеялась на тебя, не приняв во внимание, что ты забыл все, что произошло в «Комнате отмены»… наверно. …Эммм, я только сейчас это поняла, так что это ты меня прости, пожалуйста.

Она взглянула на меня искоса. Я покачал головой.

— Я должна сказать тебе кое-что, что не сказала раньше — я думала, ты поймешь сам. Кадзуки, твоя прежняя повседневная жизнь не вернется. Однако…

Она снова посмотрела на меня прямо, уголки ее губ чуть расслабились.

– …м ы м о ж е м п о с т р о и т ь т в о ю п о в с е д н е в н у ю ж и з н ь з а н о в о.

Аах…

После этих лишь слов я никогда больше не ошибусь с определением своего места в жизни.

Я… это я.

Я — К а д з у к и Х о с и н о.

Я извлек ключи из кармана. Вставил их в замок наручников.

— …Что ты делаешь, Хосино?! Ты бросаешь жизнь собственной сестры, чтобы тебя приласкала твоя подружка?! Ты правда отвратителен…

— Нет. Я решил твердо. Но это неправда, что я бросил сестрицу.

— И что? Если ты не будешь подчиняться, Рюка Хосино будет убита!

— Не будет.

— С чего такая уверенность?!

— Все просто.

Это вовсе не какой-то блеф — я всего лишь озвучил свое намерение.

— С того, что я этого не допущу.

Мне больше не нужно им подчиняться. Мне больше не нужно ограничивать себя тем выбором, который предлагают они.

Потому что теперь я не могу проиграть — теперь, когда на моей стороне она.

Я принял решение ввериться ей.

Я повернул ключ. Наручники раскрылись и упали на пол. Я схватился за ее освобожденные руки. Она глядела на меня, я глядел на нее.

— Пожалуйста, помоги мне…

Я никогда больше не спутаю.

Я никогда больше не спутаю, каким именем ее надо звать.

– …М а р и я.

И как только я это сказал, она — нет, правда, хоть и на долю секунды –

Она улыбнулась, невинно, как нормальная девушка ее возраста.

— При одном условии.

Она вновь заговорила в своей обычной, полной достоинства манере.

— Возможно, мне необязательно говорить об этом. Я верю, что ты в любом случае выполнишь это условие. Однако я тоже тревожусь, и мне было действительно больно. Так что позволь мне все же сказать.

Я чуть кивнул, не понимая ее намерений.

— Я никогда больше не выпущу тебя из виду. Поэтому, пожалуйста. И ты тоже…

Мария отвела взгляд. Потом снова обернулась ко мне и произнесла отчетливо:

— …никогда больше не выпускай меня из виду.

Ааа… понятно.

Я не замечал до сих пор.

Я выбрал одиночество, и совершенно зазря; но страдал из-за этого не я один. Мария тоже осталась одна и страдала.