Мадонна миндаля - Марина Фьорато

— Нет, святой отец, — решительно покачала головой Симонетта. — У меня все-таки есть дом, я одета и вовсе не голодаю. Есть люди, которые нуждаются куда больше меня, сохрани эти деньги для них. Ничего страшного, я вполне способна выполнить ту работу, которую предлагает мне синьор художник. И как бы этот невоспитанный человек со мной ни обращался, мне придется терпеть. Господь, как известно, посылает нам всякие испытания. Похоже, моим испытанием и станет то, что я должна буду вытерпеть в ближайшие несколько месяцев.

Бернардино поскреб в затылке. Так она еще и истинно верующая! Что ж, решить эту задачку будет несколько сложнее, чем ему сперва показалось. Он повернулся и быстрым шагом двинулся куда-то, жестом пригласив Симонетту следовать за ним. Ансельмо, чувствуя, что молодой женщине необходима поддержка, тоже потащился за ними. У ступеней алтаря Бернардино кинул Симонетте легкий голубой плащ из блестящего шелка и весьма бесцеремонно приказал:

— Синьора, снимите, пожалуйста, свою одежду и накиньте этот плащ. И будьте любезны, туфли тоже снимите — мне нужно видеть ваши босые ноги.

Но Симонетта продолжала стоять, держа плащ на расстоянии вытянутой руки от себя, словно боялась обжечься.

— Но это же неприлично! И потом, я сразу замерзну…

— Ничего страшного, синьора! И вообще, пора перестать хныкать! Мне нужно видеть, как ложатся складки ткани на ваше обнаженное тело, чтобы понять, годится ли этот материал, достаточно ли красиво он драпируется, сочетается ли этот оттенок голубого с цветом вашей кожи. А еще, дорогая синьора, мне нужно, чтобы вы раз и навсегда перестали ныть и жаловаться. Сейчас мое время. Прошу, садитесь вот здесь, под этой пустой стеной.

— Прямо сейчас?

— Нет ничего лучше настоящего времени.

— Я сейчас принесу жаровню, — вздохнув, сказал Ансельмо и, погрозив пальцем, предупредил художника: — Для начала один час, не больше. И прошу тебя, будь повежливее.

Бернардино ему не ответил. Выждав, когда священник уйдет, он быстро принялся смешивать краски на палитре, одновременно поглядывая из-под ресниц, как Симонетта, прикрывшись плащом, пытается выбраться из своего охотничьего костюма. Все-таки она действительно само совершенство! Голубой цвет плаща замечательно оттенял ее глаза, и они прямо-таки сияли, а кожа будто светилась самыми теплыми и нежными оттенками, словно перламутр в раковине устрицы. Бернардино глаз от нее не мог оторвать, а Симонетта молчала, с презрением глядя на него. И тогда он подошел к ней совсем близко, так что глаза их наконец встретились, и тихо сказал:

— Не бойся, Симонетта. Я пока хотел всего лишь поправить твой плащ. А блуд подождет, сегодня мы им заниматься не будем.

Симонетта размахнулась, чтобы влепить ему пощечину, но Бернардино успел перехватить ее запястье и усмехнулся, по-прежнему глядя на нее в упор.

— Перед тобой синьора ди Саронно, обезьяна паршивая! Учти это! — презрительно прошипела она. — И если ты еще раз прикоснешься ко мне, я тебя убью.

— Ну-ну, Симонетта, не надо так сердиться, — точно успокаивая ребенка, зацокал языком Бернардино. И вдруг с силой притянул ее к себе. Симонетта решила, что сейчас он ее поцелует. Художник так низко склонился над ней, что она почувствовала тепло его дыхания. Однако целовать ее он не стал, а сказал лишь: — Тебе нужны деньги, а мне — натурщица. Давай-ка лучше займемся делом.

В течение всего первого сеанса Симонетта хранила ледяное молчание. Бернардино тоже говорил мало — только если хотел, чтобы она, например, иначе повернула голову или по-другому положила руку. Симонетта исполняла все приказания мгновенно и без единого слова. Лучшей натурщицы у него никогда не было. Когда колокола пробили третий час, она быстро оделась, взяла деньги и тут же ушла, так и не проронив ни звука. А Бернардино устало потащился к себе на колокольню. Он был совершенно вымотан этим противоборством, таким усталым, изможденным он обычно чувствовал себя только после бурной ночи любви. Он зажег свечу и рухнул на соломенный тюфяк. Натянул было на голову меховое одеяло, потом снова встал, отломил кусок хлеба и налил себе вина, но, отставив еду в сторону, опять лег. Еще мгновение — и он, вскочив, стал смотреть в окно на удалявшуюся фигурку Симонетты. Ехала она верхом, без седла. Бернардино не без оснований подозревал, что и седло тоже продано. На коня она взлетела легко, по-мужски. Господи, что же с ней приключилось? Какие несчастья, какие напасти заставили ее снова прийти к нему? Ведь он прекрасно понимал, как она к нему относится. Бернардино заметил, как сердито Симонетта погоняет коня, как лупит пятками ему в бока — казалось, она от кого-то бежит, спасается. Она так гнала бедное животное, словно пыталась опередить самого дьявола. Художник смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду, затем прислонился лбом к холодной церковной стене и закрыл глаза, пытаясь понять, что же с ним такое происходит.

ГЛАВА 11

СИМОНЕТТА ПЕРЕСТУПАЕТ ПОРОГ

Зеленый миндаль поспевал. Плоды, покачиваясь на ветках, постепенно затвердевали и уже начинали трескаться, а в трещинках виднелся сам орешек. Плоды ждали, когда их соберут. Зеленовато-серебристые листья миндаля, узкие, похожие на острие копья и такие же зазубренные по краям, шелестели на осеннем ветру. Чья-то рука, коснувшись покрытой плодами ветки, ощутила ее тяжесть, зашуршала листва, а затем ветку вновь отпустила, и плоды закачались на ней, точно связка колокольчиков. А рука, поднявшая ветку, в лучах низкого вечернего солнца вспыхнула золотом.

Манодората повернулся к Симонетте:

— И это все? У вас не выращивают ни оливок, ни винограда? И скота у вас тоже нет?

Симонетта покачала головой. Только теперь начинала она понимать, сколь расточительно они с Лоренцо относились к своему богатству, думая всегда только о внешней красоте, но ни в коем случае не о практичности — красота была для них куда важнее пользы. Даже этот миндаль оказался здесь по счастливой случайности. Некогда один из членов древнего семейства ди Саронно — он, разумеется, давно уже умер — привез из Святой земли, из Иерусалима, одно такое деревце, оно и стало прародителем всех остальных деревьев, которые в итоге превратились в густые, шелестящие листвой рощи, по которым Симонетта и Манодората сейчас прогуливались.

Опустив свою золотую руку, Манодората сокрушенно покачал головой. В окружении этих деревьев он казался совершенно неуместным, как и всякий истинный горожанин, чувствуя себя куда более естественно в городском доме, среди роскошной, украшенной филигранью мебели, или в синагоге, в этом черном с золотом еврейском храме. В городе он снова превращался в того медведя-колдуна, которого все боялись. А здесь выглядел жутко неуклюжим, на ходу сметая огромным меховым плащом опавшие листья миндаля. Проходы между деревьями были пусты и безлюдны, так как теперь в поместье совсем не осталось слуг, так что некому было ухаживать за деревьями и расчищать тропинки. Даже Рафаэлла и Грегорио, едва услышав, что на виллу заявится «проклятый еврей», моментально вскочили и отправились на рынок. Они ни за что не желали оставаться в одном доме с «этим дьяволом».