Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Антон Якименко

Я тоже гляжу туда и… вижу там Шеменкова. Что возмутило меня, а точнее, страшно обеспокоило: он стоит в полный рост, будто в своем огороде, и спокойно кладет помидоры в пилотку. И весь он как на ладони — снайпер не целясь может его свалить.

— Назад!.. — кричу что есть силы. — Назад!.. Поздно. В небе захлюпало, засвистело, и рядом с плантацией шлепнулись два снаряда, взметнулись огонь и пыль. Несмотря на весь драматизм ситуации, мы хохотали до слез: Шеменков так удирал от злачного места, что, пожалуй, перекрыл все мировые рекорды по бегу. Но что характерно, помидоры не бросил, принес, и Лева вполне серьезно пожал ему руку, отметив сильную волю, храбрость, хозяйственную струнку.

Позавтракав, сидим на траве около радиостанции. Тишина — глубокая, обволакивающая. «Поспать бы, — говорит Шеменков, — минуток сто двадцать…» Но мне не до сна: я не верю фронтовой тишине, она всегда перед бурей, перед взрывом. Чувствую, что-то сейчас начнется, что-то сейчас я услышу, а может, увижу. Кажется, я уже слышу. А может, галлюцинация? Нет, действительно слышу. Странный, урчаще-подвывающий звук. Пока еще очень слабый, он идет от небольшого леска, синеющего в километре от нашей радиостанции. Он идет по земле, усиливается с каждой секундой, становится все яснее, отчетливее. Я уже различаю металлический лязг и скрежет.

Человек, не знавший источников этих звуков, не может слушать их равнодушно, спокойно, да, пожалуй, и тот, кто знает. Потому что в них, этих звуках, всегда ощущается сила — неуемная, жестокая, грозная. Шеменков и Лева уже вскочили с земли, опасливо слушают эти, им пока непонятные, звуки, недоуменно смотрят вокруг. Я говорю:

— Не волнуйтесь, танки наши. Наши.

Вот они появились. Угрожающе рокочут моторы, холодно поблескивают гусеницы. Пушки настороженно ощупывают пространство. Вот они развернулись влево и идут мимо нас на удалении триста-четыреста метров. Отчетливо вижу их силуэты, слышу тяжелый, надрывный гул. Кажется, от него дрожит и земля, и воздух…

Представляю себе картину дальнейшей баталии: вначале должны появиться «ильюшины» — наши штурмовики — в сопровождении истребителей. За ними пойдут бомбардировщики. Они будут прокладывать путь нашим танкам, а танки — пехоте. Потом появятся немецкие бомбардировщики, чтобы ударить по танкам. А мы начнем наводить на них истребителей, отражать их налет.

Такова перспектива. Хорошо, когда, зная природу боя, можешь его предвидеть. А иначе нельзя, иначе не будешь знать самого главного: что тебе делать, как действовать.

Как предполагал, так все и получилось. Появляются девять «ильюшиных». Прошли над лавиной танков, вытягиваются в колонну, готовясь к атаке. Ведущий пошел в пике, за ним — второй, третий. Вижу вспышки огня, взвихренную пыль. Ведущий идет в набор высоты и влево, на замыкание круга. Это их излюбленный метод атаки: с круга, один за другим, на равных интервалах. В кругу нет ни направляющего, ни замыкающего, каждый идет в середине. И все охраняют друг друга огнем своих пулеметов и пушек.

Штурмовики пришли не одни: над девяткой, замкнувшей круг, барражирует звено истребителей. И это, конечно, окрыляет экипажи Ил-2, способствует их работе. Но…

— Летчики, — обращаюсь сразу к обоим, — оцените действия командира звена с точки зрения тактики.

— Допускает ошибку, — говорит Воскресенский, а Шеменков добавляет: — Надо держаться не только над строем Илов, а несколько западнее.

Я соглашаюсь. В самом деле, если ходить в стороне от охраняемой группы, то она всегда на виду, и ее легко защитить от внезапных атак «мессершмиттов», а вот так, как сейчас, едва ли: под собой истребитель почти ничего не видит.

Выполнив два захода по цели, штурмовики исчезают так же внезапно, как появились, а на подходе уже Пе-2.

— Красиво идут! — восторгается Лева. Верно, пикировщики ходят красиво. «Клин» — самый эффектный парадный строй, но он же и самый удобный для огневого взаимодействия в группе. Истребители, с какой бы стороны ни приблизились, обязательно попадут под огонь сразу всего звена.

Вполне очевидно, Пе-2 идут в тот же район, но удар нанесут по цели, расположенной в глубине обороны противника, несколько западнее.

На западе появилась какая-то группа машин. Пока еще трудно сказать, кто это — может, наши, а может, фашисты, — будем считать, что фашисты. На фронте существует закон: если самолеты еще не опознаны, считай их за врага. Считаю. Их очень много — не меньше полусотни. А может, и больше.

Каковы наши силы? Сколько у нас истребителей? Пока только шесть во главе с Ивановым. Маловато. Ага! На горизонте еще шестерка. Командир вызывает меня на связь, его позывной — «Семьдесят третий». Отлично! Двенадцать Яков — это уже сила, это кулак, которым я могу замахнуться и смело ударить любую группу вражеских самолетов. Информирую летчиков о воздушной обстановке и на всякий случай вызываю подмогу из группы «Меч». Уверен, она помехой не будет.

Теперь уже видно: в дымном пятне на небе — вражеские бомбардировщики. Шеменков начинает считать девятки: одна, две, три… Наконец объявляет: семь! Справа и выше бомбардировщиков — группа сопровождения: двенадцать Ме-109.

— Силища!.. — говорит Воскресенский. — Не дай бог сюда завернут…

Я хочу его пристыдить, а он, опасливо косясь на группу немецких машин, вдруг говорит:

— Другое дело, если встречаешься в воздухе… Чем больше, тем лучше: есть с кем помериться силами. Здесь же, поверьте, каждая жилка трепещет. Как же пехота, артиллеристы? Как они все выдерживают?

Я вспоминаю тот день, когда меня сбили в последний раз, нашу беседу с ординарцем командира пехотной дивизии. Я задал ему примерно такой же вопрос. Как он, отвечаю:

— Человек привыкает к любой ситуации, особенно если она повторяется изо дня в день. Вспомни первую встречу с фашистами и как ты себя чувствовал. — Лева улыбается, а я продолжаю: — Между прочим, пехотинцы нам не завидуют. Говорят, что в воздухе за бугорок не спрячешься.

— Смотрите! — кричит Шеменков. — Смотрите. Ситуация, прямо скажу, угрожающая: группа Пе-2, что прошла мимо нас на запад, и группа немецких бомбардировщиков и истребителей несутся навстречу друг другу и, будто нарочно, на одной высоте. Чем это кончится?

— Разойдутся!.. — спокойно басит Воскресенский. — Время терять не будут. Каждый имеет свою задачу.

Верно, разошлись правыми бортами на интервале метров пятьсот-шестьсот. Никто никого не тронул. Может, и постреляли, но отсюда не слышно и не видно, «Мессершмитты» тоже прошли спокойно. А может, никто никого и не видел? Тоже возможно. Во-первых, в воздухе дымка; во-вторых, бомбардировщики смотрят больше всего назад: истребители нападают на них, как правило, сзади.

Даю команду:

— Иванову бить истребителей! Группе «Семьдесят третьего» — бомбардировщиков!

Иванов налетел на группу Ме-109 и сразу ее сковал. «Семьдесят третий» встречает бомбардировщиков в лоб. Один запылал, остальные упорно идут вперед. Развернувшись, Яки долбят головную девятку, вернее, уже восьмерку. Она переходит в пике, и до нас долетает визг авиабомб.

— С недолетом, — комментирует Лева.

Верно, бомбы падают в поле, не долетев метров семьсот-восемьсот до лавины идущих танков. Вторая группа бомбардировщиков отстала от первой на тысячу, и это облегчает работу шестерки Яков. Они вьются вокруг нее, будто осы, осыпая бомбардировщиков градом пуль и снарядов. Они тоже ведут оружейный огонь по истребителям. Один уже загорелся и падает здесь же, другой с дымом потянул на восток, третий — на запад. Остальные идут в пике. Но на подходе третья девятка бомбардировщиков. Она приближается к гребню второй волны гигантских качелей. Первая группа отбомбилась, не нанеся ущерба нашим танкам, и теперь уже вышла наверх, в пике, вторая сейчас внизу, третья только что подошла и собирается падать вверх-вниз.

Неплохо дерутся наши пилоты, но силы слишком неравны: шесть против шестидесяти. В массе третьей девятки они могут увязнуть, а там еще и четвертая, пятая… Нелегко и летчикам Иванова: на каждого приходится по паре Ме-109…

— «Днепр»! Я «Сорок третий». Подхожу в составе шестерки. Высота три тысячи метров.

«Наконец— то! Чувилев на подходе, — объявляю стоящим рядом со мной Шеменкову и Воскресенскому. — Теперь мы живем!» Вообще-то можно было и не объявлять, они это слышат и сами, но я не могу сдержать свою радость. Кричу в микрофон:

— Жми, Чувилев, жми! Осталось пять километров. Вижу тебя. Спеши!

Отвечает, что понял, что уже видит бой, но никак не поймет, что там внизу творится и кто кого бьет. Коротко, четко ввожу его в обстановку, командую:

— Цель ниже, правее, девятка «юнкерсов». Бей! Шестерка пикирует парами. Падают камнем, как коршуны. Заработали пушки, дымные пулеметные трассы — как раскаленные пики.

Противник не ожидал удара. Потеряв два самолета, в том числе и ведущий, немцы, освобождаясь от бомб, переворотом пошли к земле, их подхватила огнем шестерка «Семьдесят третьего», а Чуви-лев понесся навстречу пятой девятке, шестой… Все сразу смешалось, земля застонала от взрыва авиабомб и машин, а бой покатился на запад — грохотом пушек, воем моторов, треском бортовых пулеметов.