Дом Леви - Наоми Френкель

Тут Самуил открывает окно и, сотрясаясь от гнева, кричит:

– Ересь! Ересь!

Ватага смеется и исчезает.

По вечерам евреи толпятся в коридоре и без конца полощут рты деловыми разборками, испытывая страх за завтрашний день, который ничего хорошего не сулит. Женщины вносят свой вклад, визжа на детей, дерущихся на ступеньках.

– Что с нами будет, Владыко мира?

Иные мужчины пожимают плечами и возвращаются к своим делам. Оскар нагло хохочет и насвистывает субботние мелодии, чтобы злить окружающих евреев, которые опускают головы:

– Господи, Боже, священные песнопения позорит этот хулиган и безбожник! Что с нами будет?

– Что с нами будет? – вторит компания «Анти-Оскар».

Ранним субботним утром высаживались на скамье, занимались болтовней. Безработные резались в карты. Отто отмывал банки и своими репликами сердил домохозяек. Выходила на прогулку Эльза, девица, мгновенно напрягающая взгляды мужчин. На ветвях липы сорят и ссорятся воробьи. Иногда приходил Филипп, присоединялся к детям. Тогда он еще жил у сестры, учился на юридическом факультете Берлинского университета.

Белла познакомилась с ними в отчем ее доме, куда он пришел со своим шурином Зейликом. Отец Беллы считался в квартале большим богачом. Богатство пришло к нему в мгновение ока. Те немногие доллары, которые он привез из Польши, вложены были им в дома квартала, построенные из камня. В их доме даже был телефон. Каждый его звонок взбудораживал весь дом. По субботам, в часы третьей трапезы, в квартиру продавца тканей Авраама Коэна набивалось множество евреев, хранящих традиции в отличие от части беженцев, придерживающихся польских традиций. Собиралось много юношей, разрешалось приходить и девушкам. Все сидели в темноте, тесноте, но не в обиде, ели селедку, фасоль и халу, запивая рюмочкой водки, затем цепочкой теней начинали раскачиваться и напевать праздничные песнопения. Мелодия была долгой и тягучей, без начала и без конца. Начинал Самуил, и все ему вторили. И тут Белла обнаружила одну высокую тень, опирающуюся на стену и не раскачивающуюся со всеми. И даже когда раскрыли окна, и в квартиру ворвался шум автомобилей, рев клаксонов, от которых вяли уши. И вздохами, усиленным раскачиванием, биением себя в грудь и криками «Ай-ай», Самуил продолжал песнопение, и все в квартире поддерживали его, – тень у стены молчаливо возвышалась над всеми, и Белла не сводила с нее глаз. Когда в небе вспыхнули первые звезды, и в квартире зажегся свет, тень у стены обернулась задумчивым высоколобым юношей.

В тот же вечер отец пригласил Филиппа в качестве домашнего учителя немецкого языка для Беллы.

– Хочу, чтобы она была подготовлена к школьной программе и получила среднее образование. Об оплате, с Божьей помощью, договоримся.

– Пожалуйста, – сказал Филипп, взглянув на совсем молоденькую девочку Беллу, глядящую на него во все глаза, затуманенные от волнения.

Вокруг евреи торопились перейти от праздника к будням – распрямляя затекшие члены, наполняя комнату густым дымом сигарет, обсуждая сделки. Лишь Белла одна слышала шорох слабого пламени свечи на столе, гаснущего в тающем воске.

В тот вечер влюбилась Белла в Филиппа первой девичьей любовью. Каждую среду Филипп являлся в дом еврейского богача – учить его дочь. И дочь наряжалась в праздничное платье и так же наряжала свою любимую кошку, повязывая ей бант. По окончанию урока, вся компания приходила в комнату Беллы.

– Расскажи нам, Филипп…

И он рассказывал им про страну Израиля, о пионерах-халуцах, о болотах, несущих всем лихорадку, и превращенных в заповедники, о кибуцах и новом обществе.

Все члены группы «Анти-Оскар» вступили в молодежное Движение, под знамя, с клятвой и своим лидером. С этого момента прекратилось сидение на скамье и беготня по переулкам. Теперь они ходили твердым уверенным шагом, с серьезными лицами, сумками, в формах молодежного Движения – таких в этих переулках еще не видели.

Белла уже не жила на еврейской улице, отец ее еще больше разбогател и перешел жить в роскошный квартал Берлина. Учитель ей уже не был нужен, она посещала школу благородных девиц. Но хранила верность Движению, и в сокровенном уголке сердца хранила память о человеке, который был ее первой любовью. Не раз, лежа в комнате нового дома и не отрывая взгляда от дышащей изобильем и тишиной улицы, от старой церкви, стены которой были покрыты плющом, прислушиваясь к нежным звукам колоколов, Белла погружалась в девичьи грезы. И в окне возникала высокая прямая фигура давним намеком – только ей.

Два года она не видела Филиппа. Выросла, и однажды встретила его на большом собрании сионистов: сидела рядом с ним в президиуме, представляя Движение.

После собрания они вышли прогуляться по городскому парку. Была весенняя ночь, когда всех гуляющих овевает запах изобильно расцветших белых цветов, лепестки которых прилипают к одежде, застревают в волосах, вызывая, казалось бы, ненужные, но весьма важные тысячи слов.

– Чудо из чудес, – шептал ей Филипп, – происходит в этой цветущей вселенной, оставил тебя зеленой девчонкой, а нашел красивую девушку.

Белла начала работать секретаршей в офисе Филиппа.

Все члены группы «Анти-Оскар» перешли из переулков жить в Дом халуцев, и Белла тоже перешла туда, оставив отчий дом.

Вместе, всегда мы были вместе.

Постукивают колеса вагонов метро в долгих и темных тоннелях.

«Я не смогу оставить моих товарищей. Слишком мы связаны, с тех пор, когда бегали по переулкам, и нас окружали серые унылые дома, нищета, прущая из всех углов. Все скопом искали мы укрытие в далях, чтобы туда сбежать. Как этого не понимает Филипп? Ведь именно он и ввел меня в Движение. И он знает, что требование мое справедливо. Филипп, иронизирующий над всем миром, требующий в своих проповедях уезжать в страну Израиля, отвергает, как надоедливую мысль, такое требование к самому себе. Мол, профессия его задерживает. А ведь он не так уж ее любит? Нет под его доводом никакого основания. Несомненно, что-то иное задерживает его и не дает ему принять ясное решение. Это стоит между нами приговором, что любовь его ко мне не крепка и несовершенна – вот и вся правда!»

Вагоны пустеют. Входят новые пассажиры. Исчезли лица рабочих. Чиновники едут с работы. Публика сдержанная, уважающая себя.

На скамье, напротив Беллы, незнакомец спит сладким сном.

«Уже тогда мне следовало это понять, в тот летний день у озера. Филипп был так далек от меня, погружен в тяжелые размышления. Стоял у озера и следил за моей тенью на воде. Я тогда уже чувствовала, что не к тени моей он тянулся, и мысли его были не обо мне».

Белла почувствовала острую боль в груди. «Так пробуждается новая жизнь – болью в груди. Словно эта только набирающая силу жизнь защищается от самой мысли о себе. Когда оставит меня эта боль? Жизнь расцветает жаждой роста, развивающегося тогда, у озера, в тот летний день, под сенью отчаяния. Я хотела приобрести Филиппа. Для меня, только для меня! Как я его ждала в темном коридоре. Он обрадовался мне, но грусть не исчезала с его лица. В этом вся правда. Так из разрывов, которые не срастаются, возникает новая жизнь. Из большой любви, которую я пыталась спасти, и скорби, которую жаждала стереть, и родилась эта новая жизнь. Судьба ее предрешена от начала Сотворения».

Поезд остановился. Открываются двери. Белла выходит на перрон, медленно поднимается по ступенькам станции. Течь с неба все еще не прекратилась. Она ощущает ее уколы на лице, не обращая на них внимания. «Что будет? Надо решить. Ведь я все-таки люблю Филиппа.

Любовь нельзя отменить решениями. Но это безрадостная любовь. Счастье мое превратилось в скорбь, и она обуревает мою кровь сильнее всякой радости. Надо просто поговорить с ним завтра, без всяческих сантиментов. Верно, я уже не буду романтической девушкой, лучшие часы моего счастья прошли».

Улицы пусты. Редкий прохожий промелькнет и исчезнет. Дома в этом квартале, стоят смирно, выстроившись по линейке. В воздухе витает запах воска, которым служанки натирают стены, нависшие над ступенями. Камни мостовой навощены до ослепительного блеска, словно Бог послал воинство ангелов-служителей, и они вычищают каждый камень. Сегодня кажется, что мыльная смесь сходит прямо с неба вместо дождя. Этим Бог поощряет праведность законопослушных граждан – набожных жен профессоров, государственных чиновников, тайных советников, юридических советников, почетных пенсионеров, всех населяющих квартал – этих Минхен, Паулинхен, Харминхен, Пилминхен.

Уважаемый этот квартал однажды, как гром среди ясного неба, постигла беда в лице молодежной ватаги, которая обосновалась с большим шумом в одном из домов, в этом затоне тишины.

Они сразу же стали самой горячей темой разговоров жителей квартала.

– Кто они такие? Покупают самые дешевые продукты в бакалейном магазине. Не платят за квартиру. Какой-то еврей-филантроп дал им это жилье. Ясно, зачем это сделал: провоцировать добропорядочных германских граждан. Таков он, характер евреев с давних времен – раздражать и лишать покоя окружающих их коренных жителей.