«Если», 2006 № 09 - Журнал «Если»

Ларион встал, распахнул дверь на террасу, впустив в помещение лиловый августовский вечер, а когда оглянулся, увидал Ольгу Юрьевну. Она только что вошла с улицы через другие двери и остановилась, стаскивая с тонкой руки перчатку. На этот раз на ней был строгий наряд, чем-то напоминающий «Курсистку» кисти Ярошенко. Оливковый жакет, табачного цвета юбка и котиковая шляпка пирожком. Впервые руки дамы жили своей нервной жизнью, стягивая лайковые перчатки, комкая их… Ларион поймал взгляд женщины и указал глазами на рояль.

Ольга Юрьевна порывисто шагнула, бросила перчатки на каминную полку, сняла шляпку… Поражала уместность этого движения — нельзя же садиться за фортепиано с покрытой головой; то, что хорошо для вечерней прогулки, не годится в ином месте.

Тонкие пальцы коснулись клавиш, инструмент откликнулся, зазвучал. В музыке не было ничего бравурного, ничего от виртуозного мастерства или бездушной старательности. Немного грустная, но умиротворяющая, негромкая, но наполняющая собой зал, плывущая в вечерний сумрак, она изумительно подходила ко времени и месту. Все было так, как представлялось в воображении, разве что медведицы в этот час не случилось поблизости, соседка убрела за Пахомово болото, отъедаться в черничнике, запасать жир на всю трудную зиму.

Растаял последний аккорд, но еще долго никто не смел нарушить тишину. Наконец Ларион спросил:

— Что это?

— Шопен. Ноктюрн Шопена.

Ноктюрн, ночная песня. Разумеется, иначе и быть не могло.

Ольга Юрьевна развернула круглый стул, оборотившись лицом к хозяину.

— Ларион Сергеевич, что за кустики посажены у вас вдоль дорожки? Я таких не знаю.

— Это японская айва. У нее есть какое-то специальное название, но я его опять забыл. Весной она цветет большими оранжевыми цветами, а осенью на кустах появятся вот такие айвинки, ярко-желтые, кислые и замечательно ароматные.

— Чудесно! Не то, конечно, чудесно, что кислые, я все равно не могла бы их попробовать, но зато аромат — это для меня. И цветы тоже. Раньше на том склоне, что ивой зарос, был сад. Яблони, сливы и очень много вишен. Вишни бывало столько, что собирать не успевали, половину воробьи расклевывали.

— Вишневый сад…

— Ларион Сергеевич, что вы говорите? Вишневым бывает варенье, а сад — вишенный! Вишневый сад Антоша Чехонте придумал. Хотя, наверное, теперь все так говорят, ошибка гения становится нормой для будущих поколений. Но я человек старой выучки, для меня сад бывает только вишенный.

— Хорошо, — Ларион кивнул. — Когда-нибудь на том склоне непременно появится вишенный сад.

На улице уже почти стемнело, проснувшийся юго-западный ветер тащил с гнилого угла первую тучу, обещавшую скорый приход осени, но в зале на бронзовых канделябрах вспыхнули призрачные свечи, и стало светло.

— Ольга Юрьевна, — попросил Ларион, — а вы не могли бы еще сыграть? Хотя бы то же самое.

— Можно и другое. То был девятнадцатый ноктюрн ми-минор, а это — семнадцатый, до-диез-минор.

На этот раз звуки были глухо рокочущими, под стать идущей с запада туче. Чудилась скрытая тревога, боязнь приближающейся тьмы. И Ларион ничуть не удивился, когда сквозь аккорды различил натужный звук автомобильного мотора. Машина на самой малой скорости переезжала вброд ручей, отделявший усадьбу «Отрадное» от остального мира.

Музыка усилилась, словно хотела заглушить, оттолкнуть, прогнать чуждый звук, но двигатель взревывал все отчетливее, ближе, наконец внизу проскользил отблеск фар и, окончательно обкусив музыку, хлопнула автомобильная дверца.

— К вам гости, — произнесла Ольга Юрьевна, отступая в тень.

Внизу зашарил фонарь, должно быть, гости искали звонок, потом в дверь застучали. Колотили громко, по-хозяйски, не оставляя ни малейшей надежды не расслышать стука. Ларион вздохнул, зажег электричество и пошел открывать.

Почему-то он был уверен, что приехала милиция — кто еще может так властно стучать? Но четверо одетых в штатское мужчин явно не собирались предъявлять никаких документов. Один из них оттеснил Лариона в сторону и все четверо прошли внутрь.

— С кем имею честь? — вопросил Ларион. Бесцеремонные визитеры ему крайне не понравились, но с ходу сменить манеру разговора он не сумел, продолжая изъясняться, словно житель минувшей эпохи.

Лариону не ответили. На него обращали внимания не больше, чем на предмет мебели.

Один из незваных гостей, невысокий и полненький, с улыбчивой мордашкой, держал в руках, отблескивающий никелированными замками дипломат. Трое других — явные мордовороты — явились с пустыми руками, лишь у одного имелся мощный фонарь. В первую секунду могло показаться, будто коротышка и есть главный, но Ларион быстро заметил, что один из мордоворотов выглядит слишком сытым и беспечным, и значит, хозяин именно он.

— Кто вы такие, что вам от меня нужно? — повторил Ларион.

— Кто мы такие? — переспросил откормленный. — Нехорошо, начальство нужно знать в лицо. На первый раз ступай-ка, братец, на конюшню, да скажи, чтобы выпороли!..

Гости хохотнули шутке, а толстячок счел наконец нужным объясниться:

— Перед вами владелец усадьбы, его светлость граф Валерий Отрадьев.

Этого Ларион ожидал менее всего. Лишь после постыдно длинной паузы он выдавил:

— Никаких Отрадьевых в природе не существовало. Здесь когда-то была усадьба графов Отрадиных, но ее сожгли еще в восемнадцатом году.

— Он будет меня просвещать по поводу моих предков, — процедил откормленный, усаживаясь в кресло-качалку, в котором любила сидеть Ольга Юрьевна. Весной Ларион стащил легкое кресло вниз, все лето оно простояло на террасе и лишь недавно было перенесено сюда. Когда-то Ольга Юрьевна тоже уселась в кресло без приглашения, но это было правильно, естественно и само собой разумелось. Женщина и должна садиться, не ожидая особого приглашения. И вообще, каждое появление Ольги Юрьевны выглядело уместно и удивительно естественно, как ни странно звучит это слово применительно к призраку. Во время их второй встречи, на террасе, когда они беседовали о лунном свете, Ольга Юрьевна тоже сидела в ротанговом кресле. А сейчас в нем развалился чужак и, не спросясь, задымил сигаретой.

— Здесь не курят, — сказал Ларион.

— Хамит, — заметил Отрадьев, выпустив в сторону Лариона струю дыма. — Он еще ничего не понял. Борис Яковлевич, объясни ему популярно.

— Граф Валерий Андреевич Отрадьев, — проникновенно начал толстячок, — решил восстановить свои права на родовое имение. Заметьте, его сиятельство не стал требовать возмещения убытков, а попросту выкупил у государства и без того принадлежащие ему земли…

— Урочище «Барская пустошь» выкуплено мною три года назад! Все документы оформлены по закону и зарегистрированы в земельном кадастре!

— Сортир у тебя где? — подал голос его сиятельство.

— Удобства во дворе, — мстительно произнес Ларион.

— Так вот, сходи во двор и подотрись своими документами.

— Возможные права третьих лиц на эти земли аннулированы, — с готовностью подтвердил Борис Яковлевич. — Мы не захватчики, а действуем строго в рамках закона. Но даже просто в рамках обычной человеческой морали сейчас восстанавливается историческая справедливость: граф Отрадьев возвращается в свое родовое поместье, дворянское гнездо, можно сказать!

— Какая историческая справедливость? Род Отрадиных давно пресекся, а у вашего… клиента и фамилия другая! Здесь жили Отрадины, а он, как вы сказали — Отрадьев.

— Это вы не в материале, — с готовностью закивал Борис Яковлевич. — В древних летописях часто встречаются разные написания одного родового имени. Порой даже появляются двойные фамилии: Белосельские-Белозерские, Драко-Драковичи… и, скажем, Бонч-Бруевичи. Аналогичная история и здесь: Отрадьевы-Отрадины. Причем, прошу заметить, Отрадьевы — старшая ветвь древнего рода.

— Не было никаких Отрадьевых! — закричал Ларион. — Отрадины — не столбовые дворяне, их нет ни в Белой, ни в Бархатной книгах! Так что древние летописи можете не поминать.

— Видали, — саркастически заметил Отрадьев, — он и в моей родословной разбирается лучше геральдической комиссии. Не тебе, быдло, рассуждать о дворянских корнях. У меня в роду сорок поколений благородных предков, понял?

Ларион не успел ответить, потому что в эту минуту в зале объявилась Ольга Юрьевна. Она не вошла в двери, а возникла ниоткуда, шагнув к развалившемуся в кресле Отрадьеву.

— Милостивый государь, вы самозванец! Извольте выйти вон!

Отрадьев щелчком отправил окурок в камин, прямо сквозь призрачную фигуру. Мордовороты у дверей остались неподвижны и даже пронырливый Борис Яковлевич продолжал поглаживать свой дипломат. Ни один из незваных гостей не обратил на призрак ни малейшего внимания, они попросту его не видели.