Бесланский словарь - Юлия Юзик

Они мне даже понравились. Очень спокойные, печальные… Когда я отпросилась в туалет, то, пописав, быстренько подбежала к крану и стала пить воду. Вдруг вижу: она зашла, стоит, смотрит на меня и пистолет в руке держит.

Я испугалась:

— Тетенька, пожалуйста!..

Она палец к губам поднесла и тихо так:

— Пей, пей быстрей, пока они не видят.

Так она и стояла в дверях, пока я и другие дети пили. Как будто охраняла нас от боевиков.

Я напилась и побежала в зал. «Спасибо», — говорю. А она молча кивнула. Глаза такие красивые и грустные-грустные…»

Дзера, заложница.

«Первого вечером я выводила в туалет чужого ребенка. И как раз в тот момент, когда мы возвращались, идя по коридору, я увидела одну из шахидок. Какой-то боевик автоматом заталкивал ее в класс, а она кричала на русском языке: «Вы же говорили, что отдел милиции! Вы же сказали, что милиция!»

По-моему, у нее была самая настоящая истерика. Когда я на секунду задержалась в коридоре, глядя на нее, боевик, стоявший рядом, грубо окликнул меня: «Чего смотришь, иди, куда шла!»

Я вернулась в зал, и буквально минут через десять раздался оглушительный взрыв! Нас даже тряхнуло. Кто-то сказал, что это подорвали шахидку. Ее закрыли в классе, а потом дистанционным управлением взорвали».

Алла Рамонова, заложница

Школьная тетрадь

«Мое имя — Аслан.

Моя фамилия — Кисиев.

Имя папы — Артур.

Имя мамы — Марина.

Мы живем в городе Беслане.

Русский поэт — А.С. Пушкин».

(Погиб 3 сентября при штурме; двумя днями раньше, 1 сентября, террористами был расстрелян его отец.)

Штурм

«Боевики устали… Спецназ устал… Все устали… Нужно начинать штурм».

Из игры шестилетних детей, побывавших заложниками в школе № 1 г. Беслан

Э

«Эластодерм»

«После ожогов и операций у сестренки все тело в уродливых рубцах и швах. Нам прописали такой специальный пластырь — называется «Эластодерм». Такая, знаете, силиконовая пленка, она наносится на шрам, покрывает его, и рубцы быстрее рассасываются и сглаживаются. Жутко дорогая для нас вещь. Наш, российский, дешевле, но менее эффективен, приходится покупать английский аналог. Две тысячи рублей упаковка, а у Альки же все тело сплошной шов, ей не одна, а две упаковки сразу нужны. Хватает на 1–2 месяца, и потом все заново… Без этих пластырей что будет? Останется у Альки изуродованным тело. Навсегда. Как напоминание на всю жизнь о том кошмаре. Вырастет она и на пляже никогда не разденется. Комплексы на всю жизнь. Ожоговые шрамы вызывают у людей отвращение…

Не хочется, чтобы Алька вызывала в людях неприязнь и жалость. Поэтому мы разоряемся на этот «Эластодерм», трясем дядю, родственников, чтобы они помогли нам деньгами. Этими пластырями клеить нам Альку еще год-полтора.

Рубцы сглаживаются, и появляется надежда…»

Даша Фадеева, сестра выжившей в школе Али Фадеевой (9 лет)

Ю

Юродивый

«Сразу после трагедии в Беслан приезжали монашки и рассказали о старце из Соловков. Он юродивый, а про таких говорят, что они с самим Богом разговаривают. Так вот, после теракта ему видение было… Он и нам просил передать его послание… Старец сказал, что наши дети еще перед своим рождением обещали Господу принести себя в жертву, чтобы искупить грехи, которые совершило человечество за последние десятилетия.

В этом и был божественный смысл их мученической гибели. Иисус ведь тоже был распят за всех нас на кресте, а после вознесся на небеса. Ну, вы же знаете эту историю.

Тот старец сказал, что наши дети с самого рождения несли на себе эту печать печали.

Когда монашки рассказали эту историю, дрожь по телу пошла. А потом, знаете, у нас есть основания верить этому старцу… Многие дети незадолго до 1 сентября предчувствовали свою смерть. Конечно, они ничего не говорили про свою миссию, но чувствовали приближение конца: Аза написала стихотворение о том, что скоро уйдет в рай; один из близнецов Бероевых в августе сказал маме, что скоро умрет. Рисунки, стихи… Ой, если все это сейчас начать вспоминать, можно сойти с ума! Просто откройте Библию, почитайте, вы все поймете…»

Рита, мать

Я

Ярость

«С позиции христианской морали я, наверное, неправа. Но я часто повторяю: девочки, вот увидите, придет время, и суд над этими людьми обязательно состоится. Этих людей мы не видим, не знаем и не узнаем никогда. Мы, скорее всего, не увидим, когда и как будет вершиться этот суд. Но я свято верю, что это произойдет.

Я все пытаюсь обрести смирение, я ищу его в религии, но моя ярость столь сильна, что я все равно не могу не думать о возмездии. Не могу не ждать его. Я — настоящая львица. Когда на моих глазах обижают ребенка, я могу руками растерзать обидчика. Это чувство — что ты дрался, боролся, — оно принесло бы хоть какое-то удовлетворение. Но мы не могли драться! Мы не могли кинуться в бой за своего детеныша! Поэтому теперь нас изнутри разрывает эта ярость, этот гнев. Я иногда обращаюсь к Господу: ну неужели ты не накажешь их?

И сама себе отвечаю: конечно, накажет. Суд над теми, кто устроил эту массовую казнь, обязательно наступит. Потому что слишком безнаказанным стал чувствовать себя человек на земле.

Еще я думаю вот о чем… Не сочтите за сумасшедшую, — я мыслю трезво, как никогда. Я думаю, что сами дети не оставят это безнаказанным. Они будут очень многим людям помогать своей доброй энергией, делиться своим светом — с вами, с другими людьми, с детьми и взрослыми, в Осетии и во всем мире, — что для Бога и его ангелов географические границы? Но в то же время они все расставят по своим местам. Им же сейчас все видно — все наши грехи, поступки, мысли… Они укажут Богу на тех, кто творит беззакония…

Это мы здесь, в Беслане, уже привыкли к кладбищу, мы ходим туда каждый день и чувствуем там себя как дома, но недавно — совершенно случайно — я включила телевизор и увидела кадры: наше кладбище сняли сверху, с высоты птичьего полета… Я через стекло экрана почувствовала такую силу, такую энергию! Мне показалось, что сейчас кровь в висках просто разорвет мне голову!

И как все это — вот это кладбище, вот этих детей — списать на какой-то абстрактный терроризм?! Что такое терроризм?! Это ведь мы сами, сами все это делаем!

И поэтому Бог спросит со всех нас за этих детей…»

Марина, мать