Вспышка. Книга первая - Джудит Гулд

– Никто меня не приглашал.

– О Господи! Это выскочило у него из головы. Знаете, это на него похоже. Столько дел. Он сказал мне… кажется, это было вчера. Да, вчера! Когда я спросила у него, не забыл ли он пригласить кого-нибудь, он назвал нескольких человек. И вас в том числе. Затем он сказал, что, вероятно, вам нечего будет надеть, и я заверила его, что мадам Ламот – это портниха – сможет что-нибудь придумать. Конечно, когда я сказала ей, она страшно долго жаловалась, говоря, что у нее полно заказов. Она настоящее чудовище, и иногда я спрашиваю себя, почему мы вообще с ней миримся, хотя, конечно, я знаю почему. Она шьет, как ангел. Но, как водится, я быстро заставила ее взглянуть на это дело другими глазами. Кроме того, она никогда не посмеет огорчить меня, не говоря уже о Вацлаве. Она слишком зависит от нас. Если мы перестанем обращаться к ней, весь Петербург станет бегать от нее как от чумы, понимаете? Небольшой шантаж никогда не повредит. А теперь, когда она здесь… понимаете, дорогая, мы не можем заставлять ее ждать: у нее меньше двенадцати часов на то, чтобы закончить ваш туалет – правда? – Женщина ослепительно улыбнулась, уверенная, что ее слова достигли цели.

– Но… но все это так неожиданно! – слабо запротестовала Сенда. – Я не ожидала…

– Отлично. Ожидания – это для детей. – Женщина хлопнула своими маленькими розовыми ручками. – Ну заходите же и наденьте хотя бы платье и какие-нибудь туфли. Я знаю, мне не придется вас долго ждать. – Она мягко и в то же время настойчиво положила руки Сенде на спину и подтолкнула ее вперед.

В дверях Сенда обернулась.

– Я понимаю, что это звучит глупо, но нас не представили друг другу. Я даже не знаю вашего имени!

– Батюшки! А я совершенно забыла, как зовут вас!

– Сенда Бора… – спохватилась Сенда. Перейдя в православие, она отбросила окончание своей фамилии «леви». Теперь она была просто Сендой Бора. Шмария отказался последовать ее примеру, но его имя никогда не появлялось на театральных программах и афишах, и эта безымянность нравилась им обоим.

– А я – графиня Флора Флорински, но вы должны звать меня просто Флорой, голубушка. – Заявление графини прервалось смехом. – Флора Флорински звучит несколько пышно, вы согласны со мной? В любом случае я всего лишь второстепенная родственница и еще более второстепенная графиня… – И, не закончив говорить, она подтолкнула Сенду своими мягкими ручками, и той ничего не осталось, как закрыть дверь и быстро начать одеваться.

В примерочной их нетерпеливо поджидала мадам Ламот, постукивая своими изящными наманикюренными пальцами по скрещенным на груди рукам. За се спиной стояли две молоденькие ученицы.

При виде нее у Сенды сжалось сердце, и она, ища поддержки, украдкой взглянула на графиню Флорински. Мадам Ламот, подумала она, была не просто чудовищем, как предупреждала се графиня; она, без сомнения, была нетерпимым огнедышащим драконом, со столь же кичливым видом, что и у самых титулованных представителей санкт-петербургской знати.

Сенда перехватила взгляд мадам Ламот, обращенный на шляпное сооружение на голове графини Флорински, и заметила, как в знак неодобрения слегка опустились вниз уголки ее тонких губ. Затем она пристально посмотрела на Сенду, и выражение неодобрения еще более усилилось.

Сенда покраснела и отвела глаза, чувствуя себя оборванкой в грубом нижнем белье, поношенных ботинках и выцветшем зеленом шерстяном платье. Оно выглядело еще хуже из-за бывшей когда-то белой кружевной отделки, которая от многочисленных стирок приобрела отвратительный серо-зеленый оттенок. Более того, оно пахло затхлостью и отчаянно нуждалось в глажке, ибо от долгого хранения было совершенно мятым. И все же это было ее лучшее платье, и Сенда изо всех сил пыталась придать себе приличный вид. Даже провела по волосам расческой и поспешно заколола их наверх, несмотря на предложение графини Флорински не делать этого. Но сейчас пучок распустился, и из него во все стороны вылезали завитки.

Сенда оглядела комнату с высокими потолками, старательно избегая зоркого взгляда мадам Ламот. Она не припоминала, чтобы кто-то вселял в нее такой же страх, как эта портниха, высокая худощавая представительная женщина – выше самой Сенды. Ее черные как смоль волосы с искусно оставленными нитями седины были зачесаны назад в безупречный шиньон, взгляд светло-голубых глаз казался ледяным. На ней было шелковое жемчужно-серое платье восхитительного покроя. Единственным украшением служили очки в тяжелой золотой оправе, висящие на шее на еще более тяжелой золотой цепочке. От нее пахло дорогими духами, лицо было бледным и изысканным, как безупречный белый мрамор; даже ее неизменно кислое выражение, казалось, было высечено из камня. Сразу было видно, что эта женщина не из тех, в кого можно вселить страх.

Сенда чувствовала, что две молоденькие ученицы испытывают перед мадам благоговейный ужас. Обе девушки были довольно хорошенькими, одетыми в простенькие черные шерстяные платья; на шее у них изящно висели желтые мерные ленты.

Как бы почувствовав ее неловкость, графиня Флорински взяла Сенду под руку и повела в глубь комнаты. Графиня весело болтала, переполненная особенным, лишь ей присущим жизнелюбием.

– Вот и она сама, собственной персоной, мадам! Самая новая и самая талантливая актриса Санкт-Петербурга.

Сенда искоса взглянула на графиню, но та, казалось, ничего не заметила.

– А это, Сенда, милочка, – продолжала лепетать графиня, – мадам Ламот. Мадам Ламот пользуется известностью самой лучшей портнихи города. Когда-то у нее был салон в Париже. Я уверена, она позаботится о вас наилучшим образом.

Сенда неуклюже протянула в знак приветствия руку. Мадам Ламот с минуту рассматривала протянутую руку долгим холодным взглядом, прежде чем сочла необходимым натянуто улыбнуться и пожать сей недостойный ее предмет. Сенда заметила, что пожатие было слабым и сухим, а пальцы – холодными как лед. Меньше всего на свете Сенде хотелось остаться наедине с этим неприступным созданием.

Она не знала, насколько безосновательными были ее страхи.

Со своей стороны, Вера Богдановна Ламот на этот раз была в полном замешательстве. Бесхитростное приветствие Сенды лишило ее дара речи, она смотрела на ее вытянутую руку не с презрением и отвращением, как думала Сенда, а с зачарованным изумлением. Этот простодушный жест шел вразрез со всем, чему она научилась, вращаясь в придворных кругах Санкт-Петербурга.

Молодость Веры была загублена, как она сама считала, одним обходительным французом, неким Джеральдом Ламотом, который вскоре после женитьбы бросил ее, и она дожила до средних лет, ненавидя жизнь вообще и мужчин в частности. Если она и оставалась отчужденной и замкнутой в своем собственном мирке, то только потому, что это было ее единственной броней, которую она могла надеть на себя, чтобы защититься от той неумолимой несправедливости, что зовется жизнью. Ее отчужденность сослужила ей хорошую службу. Титулованные вдовы и дебютантки одинаково свободно чувствовали себя в высокомерном молчаливом обществе мадам Ламот, ошибочно принимая ее холодность за уважение и почитание. Знать относилась к своим портнихам так же, как к горничным, лавочникам, ювелирам и дворецким, – как к необходимым удобствам, призванным с молчаливым почтением исполнять каждый их каприз.