Один день солнца (сборник) - Александр Бологов

— Про них, что ли? — повторила вопрос Нюрочка о мужьях.

— А про кого же еще? — Ксения вгляделась в нее, будто могла ожидать самого верного ответа.

— Ездют, ездют, Ксюша, как миленькие ездют, живые и здоровые, и нас поминают, и детвору всю. Они ж на железке, на паровозах своих, от фронта у них бронь, ездют по тылу, водют эшелоны с войсками и всяким снаряжением, может, вакуировать продолжают где, а может, наоборот, — назад уже везут кого… А что ты думаешь? Что мы знаем?

— Да, да… — Ксения обхватила за плечи, уставила взгляд в одну точку. — Знаешь, Нюр, я вот иногда ночью лежу, детей не слышно, лежу и глаз не закрою… часы тикают-тикают, сто раз со счета собьюсь — считаю, а сон не идет…

— Господи, а у меня?

— Постой, я не об том… Вот лежу и вот вспоминаю, что это я все об нем думаю, об Николае, и сон-то потому нейдет. Веришь ли, так захочу, так захочу его — все жилочки мои натянутся и загорятся… Что вот закрою глаза еще тверже и руку боюсь протянуть — он рядом…

— Ум у тебя такой… Терзаешь себя только…

— Терзаю!.. А все равно радость…

— А эти-то зашевелились, а? — Нюрочка перестала смотреть на товарку. — Хозейва-то?

Ксения кивнула:

— Да, да…

— А как марши-то играли в именины Гитлера? Листовки, книжки… Где и бумаги столько взяли… — Нюрочка наклонилась к окошку — заметила что-то на улице. — Мои-то клиенты на фронте, да. Сами говорили. Я моргаю: туда, дескать, где пуф-пуф? Туда едете? «Я, я, — кивают, — пуф-пуф!..» А куда же!.. А рожи-то кислы-и!.. Как после клюквы. Ясно дело… — Она опять поглядела в окно. — А че ребята-то разбегались?..

Тут только они услышали гул на дворе и заторопились выйти, узнать, в чем дело. Ребята уже забрались на сарай, Костька и матери махал рукой — лезь, мол, помогу, но она с Нюрочкой осталась стоять внизу, закрыла глаза от солнца…

В синем, с редкими облаками небе кружилось несколько самолетов, Высота была средней, их было хорошо видно, и было слышно, как то и дело взвывают в натуре моторы, будто летчики то сбавляют ход, то стараются обогнать друг друга. Сердце зашлось от высокой красивой игры в ясном воздухе, прогретом золотым сиянием полуденного солнца. Где были глаза, что не видели такой красоты! — был первый толчок неясного чувства в замершую грудь. Но другой толчок — резче и острее, короткой вспышкой возвращенной памяти, — сразу обдал холодом и страхом: оттуда, из прозрачной синевы, донеслось несколько частых, коротких очередей…

— Сынок, чьи? — крикнула Ксения.

— Наши! Вон! — Костька сразу же вытянул вверх руку с острым пальцем. — Вон пошел!..

Нюрочка потянула ее за руку, попятилась от сарая, чтобы не мешала крыша, а сын заколотил рукой по коленке и стал звать:

— Мам, лезь сюда!.. Лезь сюда!..

Да ведь пока влезешь, господи!.. Она обратила глаза к небу, увидела, как блеснуло крыло у какого-то самолета, и не выдержала: оставила Нюрочку, подтянув юбку, начала карабкаться по ветхой двери наверх. Четыре руки вынесли ее на шаткую кровлю, и, ухватившись за чье-то плечо, она опять глянула на небо. Через какое-то время различила: куцый зеленоватый самолетик, падая на одно крыло, заворачивал к земле, будто убегал к ней, а над ним — один за другим — гулко прошли два других, потоньше по форме. Дергая за рукав и крича, тыча пальцем в каждый след, ребята объяснили, где в небе кто, и она застыла, уцепившись рукой за высохшую доску карниза.

— Наш? Подбитый?! — успела лишь спросить у ребят про падающий ястребок.

Однако ястребок не был подбит: пока Ксения говорила, он вдруг загудел сильнее, выправился и, задрав нос, опять круто пошел туда, откуда его только что едва не спихнули два узкотелых истребителя с крестами на боку. Всякий раз, как с высоты, от самых облаков, долетал отрывистый треск очередей, Ксения вздрагивала и ждала, что какой-то из самолетов вспыхнет и взорвется. Но они гудели, уходили к облакам, опять появлялись чуть подальше от прежнего места, и сердце уже готово было отпустить, каким-то осторожным намеком его уже тронуло тепло надежды.

— Уйдут, уйдут!.. — затопал Вовка по тесовому настилу, и тряска отдалась по всей крыше.

— Подожди… Подожди, Вов!.. — Ксения говорила, не отнимая сжатого кулака от губ.

А самолеты снова вернулись, будто кто-то не выпускал их на невидимой границе; надрывая моторы, чертили дуги, взмывали один за другим, словно путая свои и чужие. И все так же отрывисто, зловеще потрескивали очереди.

Ксения не могла сказать, как произошло это и почему вдруг один из кургузых ястребков перестал метаться между белыми тучами и полетел ровно и тихо, как будто у него остановился мотор. Она и поняла-то это лишь тогда, когда он уже заметно снизился и быстро приближался, вырастал на глазах.

«Господи, господи!..» — Ксения пригнула голову — ей показалось, что летчик может не рассчитать и даст машине полный ход с опозданием и она не успеет, взревев, снова пойти в высоту. Она увидела, что винт самолета крутится, за его круговым размывом угадала кабину и голову летчика… И в тот же момент с ужасным свистом и шипением, едва не зацепив столбы и трубы соседних домов, самолет пронесся над их проулком и, срезав крышу угловой избы на Пятницкой, упал в огородах. Не было ни взрыва, ни огня: после грохота падения кверху вознеслась только волна летучего праха.

Через Грязные ворота к разбитой избе побежал кто-то из городковских, откуда-то выполз грузовик с солдатами в кузове. Немцы в машине громко переговаривались и, подскакивая на ухабах, держась за высокие борта, не отводили глаз от далекого неба, откуда все глуше и реже доносились короткие потрескивания выстрелов.

— Один все-таки ушел!.. Все-таки ушел!..

Голоса ребят отзывались той же болью, что захватила и сердце Ксении, она переступила нетвердыми ногами, поглядела вниз на кричавшую что-то Нюрочку. Услыхала наконец:

— Упал, а, Ксень? Упал?!

Спрашивала, будто не видала и не слыхала ничего.

— Упал…

Ребята скатились с крыши и пустились к пролому в ограде, помчались за всеми глядеть обломки и что осталось от человека. А ей было не под силу, хотя душа и рвалась удостовериться: господи, а может, чудо? а вдруг жив?.. Успела лишь крикнуть вдогонку:

— Не суйтеся! Не лезьте там!..

И Нюрочка что-то прокричала своим девчонкам, они тоже схватились бежать вслед за всеми.

А ребята летели на крыльях надежды.

Костька еще на крыше выпалил:

— А если это Гаврутов, дядя Игорь?..

Вовка сразу даже слов не нашел, чтоб ответить, но с ним тут тоже вроде что-то произошло: он побледнел и впился глазами в атакуемый «мессером» ястребок.

Теперь, на бегу, каждым словом, даже вроде бы отрицавшим эту и без того кажущуюся невероятной вещь, они прибавляли огня сомнению и нетерпению узнать, кто разбился в самолете.

— Или дядя Коля Недоманский, а?

— Дядя Коля?!!

— А чего? Они же знают город, они тут летали… Они могли как разведчики…

— Может, сразу двое?

— А что ты думаешь…

— Ведущий и ведомый?

— Ну. Один другого и прикрывал. Ты видел, как второй все время старался уйти выше?

— Ага…

— Сверху потому что все видно.

— Может, у них патроны кончились?..

— Скорей всего. А то бы они им дали!..

За домом с обрезанными стропилами, в конце усадебного огорода, они увидели перевернутый самолет — от него веяло теплым масляным испарением. Что-то похрустывало еще внутри его изломанного тела… На смятом крыле, кровным криком надрывая сердце, остывала живая красная звезда…

Немцы, очевидно опасаясь взрыва, пока не подходили к самолету, оглядывали его со стороны, в том, что летчик погиб, сомнений не было. Сбежавшихся людей близко не подпускали. Однако чуть позже солдаты подали им знак подойти и с их помощью извлекли из. кабины тело пилота. Найденное при нем оружие, планшет и документы, лежавшие в нагрудном кармане комбинезона, забрали с собой, останки разрешили захоронить.

Лицо летчика было разбито до такой степени, что никаких черт его определить было невозможно. Кто-то из женщин, копавших ему могилу за тополиной аллейкой в конце улицы, завел было речь об имени: надо, дескать, было попросить у немцев документы да прочитать, откуда этот лейтенант и как его при жизни звали, но было уже поздно, — машина с ними давно уехала. На поперечине креста укрепили кусок блестящей обшивки с крыла и так и написали: «Неизвестный лейтенант».

Обо всем надо было немедля сообщить Вальке Гаврутову, никак не намекая, конечно, пока на отца. Если догадается сам, тогда другое дело: можно будет рассказать и про то, что им пришло в голову об этом летчике.

Мать отпускала кого-нибудь одного: нужно было носить воду для стирки. И на речку — все равно в доме имелось только два ведра — отправился Вовка, после воды он должен был тоже прийти на Новосильскую.