Невиновных нет - Людмила Астахова

Пенная рука Морайг подхватила обеих женщин и подняла высоко-высоко, над гибнущим корветом, над бешеным кипением волн, над миром – а потом обрушила вниз, вниз… И ледяные жестокие объятия богини приняли ролфи и шуриа, словно потерянных и вновь обретенных детей.

Оглушенная и нахлебавшаяся воды графиня отчаянно гребла руками, пытаясь найти хоть какую-нибудь опору, пока не уцепилась за кусок чего-то твердого и плавучего. И, пожалуй, даже сам Предвечный диллайн не сумел бы отодрать ее пальцы от спасительного обломка.

«Жить! Жить! Жить!» – завывала в измученном, истерзанном теле шуриа жажда жизни.

Волны швыряли Джону в разные стороны, вертели и кружили, захлестывали с головой, но она не чувствовала ни усталости, ни холода, ни даже страха. Потому что то ослепляющее безумие, которое охватило женщину, вытеснило все мысли и чувства.

Жить! Жить любой ценой, держаться до последнего, сражаться за каждый вздох, победить море и небо.

– Рам-м-ман… Идгард-д-д… Рам-м-ман… Идгард-д-д… Рам-м-ман… Идгард-д-д… – без остановки твердила она имена своих детей, как молитву.

Белыми онемевшими губами. Ничего не соображая. Теряя сознание и снова приходя в себя с теми же словами на устах. Их лица стояли перед глазами, их голоса звенели в ушах. Пока не погас последний свет и весь мир не погрузился во тьму – холодную, мокрую и горькую.

Вилдайр Эмрис, Священный Князь

Он любил море, правда любил. Бесконечно изменчивая, Могучая Морайг, Морайг-Неверная… для каждого из своих сыновей у нее есть свой лик, и голос ее звучит по-разному для каждого, кто удостоился ее объятий. Вечная, юная, она могла быть матерью или подругой, ласковой возлюбленной или жестокой убийцей, явиться в сиянии пены, или в свисте бури, или всего лишь отражением в волнах. Она становилась женщиной, если того желала, но всегда оставалась богиней. Морайг… Вилдайр не знал и не хотел знать, в каком из своих обликов она является, к примеру, Конри, если вообще является. Для самого же Князя, некогда обвенчанного с Морем, равно как и с Войной, она была не женою даже, а именно подругой. Как Мэрсейл. И говорила с ним ее голосом.

Мэрсейл. Широкоплечая обветренная рыбачка, рожденная среди скал Ролэнта. Ее голос навсегда охрип еще в юности, ее руки никогда не забудут тяжесть весел и грубого плетения рыбачьей сети, ее суждения резки, речи суровы, а когда она обнимает своего супруга, даже крепкие кости Вилдайра Эмриса трещат в ее объятиях. Коварная Мэрсейл, она взяла его хитростью, но не столько своей, сколько коварством самой Морайг – обманчивое спокойствие, раздольный покой песен – и бездонная пучина ее ревнивой и жестокой любви. Он не был тогда Князем, он был никем, даже меньше чем никто – чудом спасшийся от подосланных братом убийц изгнанник с кучкой спутников, которые еще не признавали его вождем, не считали вожаком. А женщина, давшая ему приют на берегу, который еще не был Вилдайру родным, та, что разглядела за диллайнской желтизной взгляда волчью зелень, – она была просто женщиной в тот, первый раз. А оказалась богиней. Если подумать, ему просто повезло. Впрочем, Морайг не ответит, почему ей так приглянулся именно он, цесаревич-полукровка с порченой совиной кровью в жилах, почему она выбрала его – и позвала, и заговорила с ним голосом ролфийской рыбачки, и взглянула ее глазами.

А потом, смеясь, стояла по пояс в волнах и кричала, запрокинув лицо к далекой золотой луне: «Смотри, сестра, смотри, Локка, – он наш! Взгляни и скажи Отцу – он наш!»

Они обе нашли его сами, его возлюбленные супруги, его богини, – сперва Мэрсейл, а следом за нею и Вигдэйн – Вигдэйн-Огненная, яростная и непреклонная. Казавшаяся даже хрупкой по сравнению с подругой, она так похожа на котенка – пушистая, ласковая, домашняя Вигдэйн. Словно тепло очага, словно глоток горячего пряного эля, так славно согревающего, когда ты вваливаешься в натопленный дом с мороза и отряхиваешь иней с бровей… Вилдайр улыбнулся сравнению. О да, нежная Вигдэйн, уютно мурлыкающая, положив голову ему на колени, и впрямь похожа на ласковую домашнюю кошку. И кажется немыслимым, что из этих нефритовых глаз на подлунный мир смотрит сама Локка, а изящные тонкие пальцы княгини способны удержать что-нибудь тяжелее резного гребня. Кажется. Очень верное слово.

…Она стреляла без промаха, и тяжелая сабля в ее руках вдоволь напилась вражьей кровью – и все равно Вигдэйн-Яростная всегда оставалась голодна, не в силах насытиться боем. Ей всегда и всего было мало – огня и крови, смерти и страсти. И если Вилдайр, посвященный Оддэйна, который есть Закон, бывал милосерден… иногда, то посвященная Локки пощады не ведала. Враг хорош только мертвым. Преданная Локка не простила своих сыновей-диллайн, а Вигдэйн вообще не знала слова «прощение». Раз решив, она больше не отступала, ложь приводила ее в бешенство, а трусость – в неистовство. Мэрсейл могла и умела ускользать и лавировать, но Вигдэйн – никогда.

Раз за разом, они опустошали его, выпивали его досуха – каждая в свой черед. Зато, однажды избрав его, богини не предадут. Покуда он сам оставался им верен, в ответ Вилдайр тоже получал верность. А большего и не нужно, ни человеку, ни божеству.

Глэнна тоже была верна себе. Она так и не приняла Вилдайра-человека, не улыбнулась ему ни разу, не взглянула очами одной из своих посвященных. И как бы ни пытались улестить богиню-яблоню, богиню-змею ролфи, Сизая луна ничего не забыла и не простила. Но когда-нибудь, однажды… Ролфи умеют ждать. Особенно когда Князь точно знает, как именно вернуть милость богини, как избавить от проклятия и шуриа, и ролфи. Знает, но – не может. Клятва сама следит за своим исполнением, накрепко связав проклинающего и проклинаемого. Всегда есть условие – самое простое, самое обычное, самое незначительное – непреодолимое условие, которое не обойти. Неважно, что именно знает ролфийский Князь. Важно, чтоб это знали сами проклятые, сами шуриа. И если когда-нибудь хоть кто-нибудь из них догадается, поймет, сможет… как догадался и смог понять Вилдайр Эмрис, тогда…

И может быть, однажды Глэнна тоже придет к нему. Богиня – к волчьему народу и его Князю, а женщина – к Вилдайру Эмрису. Неважно когда. Ролфи умеют ждать.

Ему не нужно было чертить руны и петь заклятья, чтоб позвать Ее. Морайг явилась на негромкий зов, просто шагнув на высокий борт стодесятипушечной «Княгини Лэнсилэйн», ласково провела рукой по дереву, отозвавшемуся на прикосновение радостным трепетом. Корабль, словно пес, которого потрепала по холке рука хозяйки, ластился к Ней, славил Ее пением ветра в снастях, приветствовал вздохом парусов и хлопаньем вымпелов. Загрубевшей ладонью эрны Мэрсейл богиня коснулась щеки Вилдайра, и жесткие валики старых мозолей слегка царапнули ему кожу.