Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

— Что я говорила, — Алена всплеснула руками, — ждут ведь, ироды. Нет, точно говорю, добром не кончится. Нельзя ему в дом.

— Не к воеводе же на отсидку отправляться! — вспыхнул Тимофей. — Мол, прими, батюшка воевода, а то боюсь, зарежут. Не приведи Господи, сотворят чего со мной! А ты чего молчишь, слова не скажешь? — неожиданно в сердцах дернул за руку Федора. — Воды в рот что ль набрал? Расплескать боишься?

— А чего я скажу, — неуверенно ответил он, — сам вижу, худо дело складывается: и в нашу избу негоже идти ему, и на заимке не лучше будет. Может, в лес податься?

— Захотел бы он в лес давно сбежал. А то ведь, здесь живет. С нами. Чем же помочь тебе? — глянул он с сочувствием на Едигира.

— Не надо мне помощи. Ждать буду. Смотреть буду. — И он провел раскрытой ладонью по лбу, почувствовав вновь накатившую нестерпимую головную боль. Ему хотелось, чтобы все скорее оставили его, и хоть чуть-чуть побыть одному.

— Ишь ты как: ждать, смотреть. — Взвился Тимофей, словно его оса ужалила. — Они вот тоже глядят, а чем эти гляделки кончатся и без тебя знаем. Батюшка отпоет да в землю зароем.

— Вот что, — проявила решительность Алена, беря Едигира за руку, пойдем к нам на день, другой, а я тем временем с воеводой перетолкую и чего-нибудь придумаем. Коль ты из-за нас в переделку угодил, то нам тебя и выручать придется. Идем, говорю, — потянула она Едигира за рукав, — вон и одежку твою зашить, заштопать надо бы. Негоже такому богатырю в рваном кафтане ходить. Евдокия, скажи ему, что не кусаемся мы. Приглашай на постой.

Девушка смущенно подняла глаза от земли и обронила:

— Пойдем, Василий, коль мать говорит. Она лучше знает.

— Да, — подхватил Тимофей, — Алену слушаться надо. Она худа не пожелает. Иди, коль зовут.

— Точно, точно. Меня сам воевода слушается. Зовет к себе на совет, когда совсем дело плохо. Куды ж вы без баб денетесь? — Алена так дернула Едигира за руку, что он едва устоял на ногах и невольно сделал несколько шагов за ней, а потом и вовсе побрел послушно следом, не обернувшись на Тимофея с сыном.

Сзади шла Евдокия, грустно думая о чем-то своем, а вслед им с горечью смотрел Федор, который бы многое дал, чтобы оказаться на месте Едигира, войти в Аленин дом.

— А вы, варнаки, погодите у меня! Доберусь еще до вас! Узнаете Алену! Не поздоровится! — погрозила та уже издалека сидящим на бревнах парням, которые лишь расхохотались, услышав ее слова.

О личных качествах государя и основах государства

Государя должны отличать: древность рода, сила войска и дальновидность его советников. Государь должен стремиться, чтобы силы и достижения стали достоянием.

Если враг его обладает большей силой, то нужно ждать его ослабления, когда он станет беспечным, предавшись удовольствиям охоты, игре, вину и женщинам; когда его подданные станут враждебно относиться к нему или же он подвергнется нападению боле сильного врага.

Желающий победить должен желать иметь сильного врага, ведь именно он может сделать государя сильным и совершенным.

Из древнего восточного манускрипта

ИСПЫТАНИЕ ВЕРНОСТЬЮ

Несколько дней Едигир прожил в чистеньком и опрятном доме Алены, где по стенам висели разные ароматные травы, корешки и тихо потрескивал фитиль лампадки подле иконы. Он впервые оказался в таком обихоженном жилище и многое из правил хозяйки было ему непонятно, вызывало улыбку Алена не разрешала входить в комнату в сапогах, а велела стягивать их перед дверью. Не позволяла сидеть на убранной чисто застеленной деревянной кровати. Заставляла перед началом трапезы читать молитву, которую прежде несколько раз повторила с ним по складам. Но больше всего поразило его незнакомое сооружение, за которым хозяйка по очереди с Евдокией проводила едва ли не все свободное время.

— Чего? Не видал раньше? Кросны прозываются. Ткем на них холсты да дерюги. У ваших баб разве нет таких? — спрашивала Алена.

Едигир помотал головой и осторожно провел пальцем по натянутым нитям. Она возилась у печи, раздувая вчерашние угли. Но, верно, жар ушел и только серая зола поднималась вверх, оседая на сухих щепках.

— Дай я, — отодвинул ее в сторону Едигир и достал из мешочка свое огниво. Ловко чиркнул им несколько раз по кресалу, раздул трут и запалил кусочек бересты. От нее поджег сухие щепки и с довольным видом отошел от печи.

— Ишь ты, каков! Умеешь, — одобрила Алена. — Моего мужика, так бывало, не могла заставить огонь вздуть, царство ему небесное. Не любил бабьим делом заниматься. Где-то он сейчас? Может теперь черти под ним огонь раскладывают? Но не должно, не должно так быть. Он ведь в муках смерть принял от басурман… А вот как… — До нее словно дошел смысл сказанного, и она задумчиво отошла к окну. — Нет… Неспроста это все так складывается в жизни. А ты огня боишься? — повернулась она к Едигиру, сидевшему на корточках возле двери.

— Зачем бояться? Без огня умер бы. Огонь — тепло, хорошо.

— Да я вот тоже огня не боюсь. Правильно говоришь, чего бояться. Я зато воды боюсь. Плавать так и не научилась. Брат у меня старший утонул, а мать меня на речку и не отпускала. Сама не умела и Дусю не научила. Не до этого было.

— Мой народ ничего не боится. Ни огня, ни воды. Зверя тоже не боюсь. Зверь пусть человека боится.

— Бесстрашный ты, как я погляжу. Прямо Георгий Победоносец! И Бога, поди, не боишься? Да чего с тобой о Боге говорить. Ты и молиться еще путем не умеешь. Дуся, — крикнула она, — собирай на стол, а то наш постоялец нас скоро слопает без соли. О, как глазища-то сверкают. У-у-у… — шутя махнула ухватом.

Но самым мучительным для Едигира было оставаться в доме одному с Евдокией, когда Алена уходила на воеводский двор или к соседям. Девушка обычно садилась за станок и руки ее стремительно мелькали над основой, тонкое тело наклонялось вперед, вытягивалась шея и так же выскакивал из-под платка непослушный золотистый завиток волос, как тогда, в день их знакомства. Евдокия что-то напевала, словно и не обращала внимания на его присутствие, поглощенная своим занятием. В Едигире же боролись два чувства: ему хотелось заговорить, но он стеснялся своего косноязычия в подборе нужных слов; хотелось позвать Евдокию (он произносил ее имя про себя нараспев, и чем больше повторял, тем приятнее оно казалось ему), позвать в лес, где он чувствовал себя уверенно и спокойно. Но язык не поворачивался сказать простые слова: "Пойдем со мной". "А зачем?" — тут же спросит она. И он не найдет, что ответить. Девушка его народа любая, не имеющая мужа, не посмела бы отказать. Право мужчины выбирать девушку. Она оскорбит его отказом. Хуже будет, если он силой возьмет ее. И ни отец, ни брат не посмеют заступиться. Разве что жених, если он есть. У Дуси не было жениха. Герасим, пристававший к ней, не в счет. Едигир помнит, хорошо помнит, как Дуся заломила ему пальцы и тот вскрикнул от боли. Их девушки так не поступают. И он боялся ее отказа, усмешки или, хуже того, смеха в лицо. Но по мимолетным смущенным взглядам Евдокии чувствовалась необъяснимая внутренняя борьба, происходившая в ней. Этот, широко шагающий мужчина, которого мать звала Василием, вызывал в ней, если не уважение, то сочувствие, хотя бы к незавидному положению, в котором он оказался отчасти и по ее вине. Нечего самой было улыбаться при встречах Гераське придурочному. Кто знал, что он так поведет себя.

Василий же, когда мать, надо думать, сознательно оставляла их одних (а могла бы и с собой позвать, работа не убежит), не то, что боялся подойти к ней, а даже рта не открывал. От него исходили покой и уверенность в себе. Хотя это был и не его дом, но вел он себя, словно хозяин: не путался под ногами, не встревал в разговоры, а когда был не занят в карауле, то сидел, тихонько раскачиваясь у двери, на корточках, или колол дрова во дворе, ходил за водой и как-то раз даже взялся отремонтировать ее сапожки. Евдокия помнила, что их отец уходил рано утром в свою кузню, куда мать и носила ему обед, а приходил по темноте и, едва перекусив, ложился спать.

"А вдруг Василий посватается за меня? — рассуждала она. — Мать не отдаст, да и мне он не больно по нраву. Чернявый. Неповоротливый какой-то. Улыбается редко. И как-то все про себя больше. Глаза прячет, щурит их постоянно, будто солнышко в глаза бьет. Ой, да подружки засмеют — связалась с басурманом. Вот несколько наших мужиков ихних девок взяли себе в жены. И ничего. Живут. И дети есть. Да и не посватается он никогда. А если и попробует, то скажу, что дома в Устюге жених ждет. И все. И мать не отдаст…"

Возвращалась мать, мельком глядела на работу, одобрительно кивала головой, довольная результатом, доставала из мешка принесенные с собой продукты и спрашивала шутливо:

— Ну, постоялец, чего Дусе не помогаешь ткать? За постой расплачиваться чем-то надо. Вот и натки нам холста на продажу.