Война перед войной - Михаил Слинкин

Какой? Никто толком не знает. Но афганцы, более осведомленные о раскладе политических сил в стране, видимо, догадываются, но избегают делать вслух любые предположения из-за соображений собственной безопасности. Ведь неверное, политически ошибочное высказывание в стране, где за последние годы президентом Мухаммадом Даудом[27] создан режим авторитарной власти, может стоить не только карьеры, но свободы и даже жизни. Это если Дауд в итоге отстоит свои позиции. Если же к власти пришли другие силы, то хорошо бы знать какие. Известно, что в Афганистане нелегально действуют правые, близкие к «Братьям-мусульманам» группировки и левые, промарксистские организации. Поглядываю на «наших» полковников, стараясь угадать что-нибудь по их лицам. Оба напряжены и молчаливы: Саидджан при этом выглядит немного сникшим, смотрит в пол, плечи опущены, будто бы не в состоянии выдержать тяжелый груз неизвестности, летун же, наоборот, энергично шагает, выпятив грудь и подняв подбородок, и в глазах у него решимость человека, сделавшего для себя какой-то выбор. И вот что странно: между полковниками пролегла невидимая, но совершенно очевидная стена отчуждения, хотя не далее как двое суток назад они вместе искали сомнительных развлечений в Кандагаре, а сейчас избегают даже смотреть друг другу в глаза, не обмениваются ни словом и расположиться пытаются в разных концах комнаты.

«Так, — размышляю, — с Саидджаном все ясно — убежденный консерватор. Тогда пляшем от противного — значит, летун симпатизирует левым, а может быть, и является членом их партии. Интересно, где он был неделю назад, 19 апреля, когда после убийства одного из популярных деятелей Народно-демократической партии Афганистана Мир Акбар Хайбара[28] состоялись невиданные прежде в Кабуле антиправительственные митинги и демонстрации». В тот день, вспоминаю, я вышел в дукан за хлебом и сразу же обратил внимание на множество сосредоточенно шагавших в одном направлении людей. Это было настолько неожиданным и непривычным, совершенно не вписывалось в обычный размеренно-ленивый поведенческий стереотип афганцев, а отсутствие даже намеков на улыбки не соответствовало их по большей части веселому нраву, что я не удержался и спросил одного из них: «Случилось что-то?» Афганец, не поворачивая головы, ответил будто заранее заготовленной фразой: «Убили лучшего человека в Афганистане». От дальнейших расспросов я тогда отказался, но неожиданное проявление митинговых страстей в прежде сонном Кабуле оставило ощущение некоторой тревоги.

Между тем советники уяснили, наконец, что в данной ситуации наше присутствие в штабе неуместно. Вопрос афганский, внутренний и участие иностранцев, даже косвенное, при его разрешении может быть истолковано превратно. Откланиваемся и идем в одну из отведенных советским специалистам квартир. Похоже, никто не намерен отдыхать, да и как заснуть, если все еще не известно, в каком направлении будут развиваться события. Организуем дежурство по прослушиванию «Радио Афганистана» и «голосов из-за бугра». Важно понять, кто стоит за переворотом. Если ориентированные на Запад силы, то впору собирать вещи, если клерикалы — то могут еще и отыграться на «безбожных коммунистах», на нас то есть. Кто-то высказывает предположение, что здесь, в Шинданте, мы в более выгодном положении, чем наши соотечественники в Кабуле. Ведь до Герата рукой подать, а там и Кушка рядом. Так и развлекаем себя прожектами авантюрного исхода из страны, пока один из голосов не сообщает, что в Кабуле к власти пришли левые, а «переворот, как все марксистские выступления, был кровавым», разрушены президентский дворец и международный аэропорт. Повторяют, наконец, и сообщение о победе революции, которое зачитывают на языке пушту майор Ватанджар,[29] а на дари — полковник Абдул Кадыр.[30] Вот как, да это же начальник штаба ВВС и ПВО! Неужели и он среди восставших? Припоминаю между тем, что Кадыр никогда к нам особой симпатии не выказывал, всегда держал себя сдержанно, даже холодно. В целях конспирации, что ли?

Напряжение спадает. Уточняем график дежурства на ночь и идем отдыхать. Спрашиваю у местного специалиста, где туалет. Показывает дверь и советует:

— Фонарик не забудь. Там света нет.

— Да я так, на ощупь.

— Не стоит.

— Почему же? — настораживаюсь.

— Да сел у нас тут один в темноте, а в унитазе гюрза отдыхала. Потом все доктора жалели.

— Цапнула за задницу?

— Нет, — смеется, — не его. Доктор цел, но тоже серьезно пострадал — яд кому-то отсасывать надо?

Следую совету и тщательно осматриваю с фонариком все уголки злополучного заведения…

Когда утром появляемся в штабе, видим — власть сменилась. Прежний начальник гарнизона уже без погон, в национальной одежде, с перекинутой через плечо шали и узелком с вещами, как будто ему предстоит дальняя дорога, униженно переминается с ноги на ногу у дверей, не рискуя даже присесть на лавочку. Заправляют всем молодые офицеры, которых еще вчера мы и знать не знали — чинами они не вышли для официального общения со столичными визитерами. Летун с пистолетом не в кармане, а за поясом, в стане победителей. Увидев нас, радостно сообщает:

— Революция! Дауда свергли сторонники НДПА. Они уже направили самолет, чтобы доставить в столицу всех высокопоставленных военных из провинций. Скоро он будет здесь, после того как облетит север Афганистана. Мы с вами летим на нем, садимся в Кандагаре, потом — прямо в Кабул.

— Товарищ полковник, — спрашиваю, намеренно подчеркивая обращение, — так сообщали же «голоса», что кабульский аэродром разбит.

— Врут, врут империалисты, самолет-то сумел подняться, — весело отвечает летун, заметно подаваясь вперед.

Он с трудом сдерживает себя, чтобы благодарно не потискать меня в объятиях за признание в нем товарища в борьбе за светлое будущее человечества. Но состояние общей эйфории все еще перемежается с некоторой тревогой из-за отсутствия окончательной, из первых рук информации о победе восставших, которой владеют только направляющиеся к нам на самолете непосредственные участники событий.

Ждем сначала у штаба, потом выдвигаемся поближе к взлетно-посадочной полосе. Издалека доносится слабое жужжание, звук постепенно усиливается, и вот уже по аэродрому бежит, замедляя ход, военно-транспортный «Ан-26». Как только подают трап, из самолета высыпают возбужденные молодые офицеры с автоматами Калашникова в руках. Революционный конвой, значит. Форма и знаки различия самые разные, замечаю среди них и танкистов — некоторые знакомы мне. Прибывшие успевают лишь немного размять ноги, как следует команда на посадку. Поднимаемся в самолет и рассаживаемся по скамейкам вдоль бортов. Пока летим, поглядываю в иллюминатор. Внизу дорога, по которой еще вчера мы катили на северо-запад.

В кандагарском аэропорту в самолет с работающими двигателями поднимается сухощавый генерал Мир Тахмас Рауф[31] с несколькими военными. Тут же взлетаем.

Вновь внизу дорога. По ней мы проезжали три дня назад. Странно, дорога-то идет по большой дуге, кое-где петляет, экономичнее было бы лететь прямо на Кабул. Нахожу в салоне летуна, высказываю ему свои сомнения. Смотрит на меня лукаво и предлагает пройти в пилотскую кабину. Соглашаюсь сразу же, никогда еще из самолета вперед не смотрел. Стою рядом со штурманом и созерцаю через лобовое стекло великолепие Гиндукуша, ему, видимо, изрядно поднадоевшее, так как он время от времени заинтересованно поглядывает на что-то внизу в левый иллюминатор, начинаю догадываться — на дорогу. Когда покидаем кабину, летун поясняет:

— Так проще. На то она и дорога, чтобы привести нас в Кабульскую долину.

Пока самолет делает широкие круги над Кабулом, снижаясь для посадки, тревожно вглядываюсь в раскинувшуюся внизу столицу: нет ли разрушений, о которых так уверенно вещали западные «голоса». Ни дымных пожарищ, ни свежих руин не видно. Прохаживаюсь взглядом по горизонту. В небе какая-то серебристая стрелочка, вот она поворачивается вдоль продольной оси, показывая треугольные крылья. Да это истребитель «МиГ-21», и, похоже, направляется в нашу сторону, стремясь пристроиться в хвост! Зачем? «Может, — гадаю, — разом избавиться от большинства провинциальных военных руководителей свергнутого режима, собранных с восточным коварством в одном самолете?» Но проходит всего несколько минут, и я с облегчением вижу, как истребитель проносится невдалеке, приветственно помахивая крыльями.

Садимся на неповрежденную взлетно-посадочную полосу, прав был летун — все врут империалисты. Самолет с революционной вольностью подкатывает не к зданию аэропорта, а прямо к штабу ВВС и ПВО. Выбираемся на бетонку. Встречает самолет сам Абдул Кадыр, ставший в одночасье известным на всю страну. Идем ему навстречу. Он издалека поднимает руку и кричит: «Здорово, ребята! Как долетели?» — поражая нас не столько неформальным приветствием, сколько тем, что он произносит его только для нас, на русском языке, знание которого прежде тщательно скрывал.